Он родился в начале октября. Тот человек, которому она писала потрясающе письма: искрами огня, воздухом, который воспламениться мог от буквы, от звука, такой страстностью наполнены они. Или – напротив - упоительною нежностью и акварельною прохладою.
Письма – экзерсисы и письма - ноты ввысь несмотря на то, что она хотела и могла чувствовать себя земною женщиною. Письма произведения литературного вдохновенного искусства на грани провидения, прозрения и создания в себя в этих строфах – иной, волшебной, единственною. Той, которая есть пред небом. Психея. Несмотря на то, что многие видят здесь, в строфах, страстных и теплых, земную МЦ. Марину Цветаеву.
Но кто же он, адресат, которому эти вот строчки, сжигающие мосты дозволенного огня в строках? Огня подлинного, а не то, чтобы просто - искры.
Милый друг, вы вернули меня к жизни, в которой я столько раз пыталась и все-таки ни часу не сумела жить, — откровенничала она, полная страсти, — <...> Вы один мне смогли помочь!» <...> Как Вы, при всей Вашей изысканности — просты! Игрок, учащий меня человечности. <...> Я пишу Вам о своем хотении (решении) жить. Без Вас и вне Вас мне это не удастся. <...> Я тебя люблю. <...> Друг, помни меня. <...> Друг, я вся твоя.» <...>
«Мой Арлекин, мой Авантюрист, моя ночь, моя страсть. Сейчас лягу и возьму тебя к себе. <...> Твои губы на моих, глубокое прикосновение, проникновение — смех стих, слов нет — и ближе, и глубже, и жарче, и нежней — и совсем уж невыносимая нега, которую ты так прекрасно, так искусно длишь.»
И это к нему, строки, которые не каждый знает, вспомнит и произнесет вслух без тайной боли:
Родзевич Константин Болеславович. ( родился 2 октября 1895 года.)
Сын военврача, дворянина с польскими корнями, Болеслава Родзевича, довольно жесткого человека, полковника, начальника императорской санитарной службы, в годы гражданской войны - начальника санитарной службы Юго - Западного Фронта. Потом он станет служить большевикам. Инспектор от кавалерии РККА.
Сыну было с кого брать пример. Горькая шутка, но судите сами, в жизни Родзевича странных «перевернутых карт было много.
· В 1913 году Родзевич окончил гимназию в Люблине. Изучал математику, более серьезно - юриспруденцию в университетах Варшавы, Киева, Петрограда. Впоследствии, в Карловом университете, в Праге, стал полным лиценциатом права, то есть свободным адвокатом, имеющим лицензию для частной практики.
· До девятьсот семнадцатого, рокового, года служил мичманом на императорском Черноморском флоте.
· Потом оказался удивительным образом командующим флотилей РККА на южном Днепре!
· Попал в плен к белым, которые его хотели расстрелять, но генерал Слащев отменил приказ.
· Активный участник Белого движения, вместе с отступающими войсками под командованием Слащева, очутился в Галиополи, затем в Праге.
· Удивительное в этом романе то, что познакомил их - Марину и Константина - меж собою сам Сергей Яковлевич Эфрон. Романа никто и предположить не мог.
· Родзевич говорил: «Я за нею никогда не ухаживал. Это случилось просто потому, что мы были рядом». Ее стихами он не интересовался. Или интересничал, потому что взахлеб читал Рильке? Цветаеву не читал. Принципиально? Парадоксально. Не читал. Увы! Так, при себе, про себя, держал Марину , принижая, сам человек маленького роста.
· Изысканный Дон- жуан, шармер, обольститель Радзевич. Она его так называла - лукаво щурясь или прямо смотря в глаза. И угадав его лукавую же и прельстительную, жесткую, суть сразу.
· Вот след от того парадокса в письме Марины к Родзевичу. Письме, внешне странном и длинном, но - точном: «<…>Сегодня буду читать Вам Волконского. Чувство, что это — на каком-то другом языке — я писала. Вся разница в языке. Язык — примета века. Суть — Вечное. И потому — полная возможность проникновения друг в друга, вопреки розни языка. Суть перекрикивает язык. То же, что Волконский на старомодно-изысканном своем, державинско-пушкинском языке — о деревьях, то же — о деревьях — у Пастернака и у меня — на языке своем. Очную ставку, — хотите? Каким чудом Волконский ПОНИМАЕТ и меня и Пастернака, он, никогда не читавший даже Бальмонта?! (Радзевич, Радзевич, дело не в стихотворной осведомленности! Вы к Rilke не были подготовлены, Rilke пришел и взял Вас, поэты — это захватывает, к ним не готовятся и с ними не торгуются!)От писем Волконского во мне удивительный покой. Точно дерево шумит. Поймите меня в этой моей жизни <...>
· Марина так открыто и горячо, с такой экспрессией все возлюбленному объясняет, что я сама, вчитываясь внимательно в эти строки, не могу понять: а в чем же их странность? И постепенно - понимание приходит.
· Так подробно ведь ничего и никогда не объясняют человеку, который отстранен от твоего творчества, вообще - от мира поэзии. Так что либо объясняют лишь тогда, когда совсем принимают условия игры. Когда горько понимают их.
· Марина условия тонкой и нервной, болезненной игры Родзевича приняла, и она отлично знает, что он играет. Свои правила она ему не навязывает. Длятся, по прежнему, их прогулки по лесу, у подножия Горы, той самой, воспетой в поэме, бесконечной по горечи и боли!
· Иногда поэму совершенно нельзя читать. Она, как некое табу, вето.
· Поэма словами дерзко обжигает, взрослит, и ты то и дело, дымишь остатками самомнения, ложного романтизма, французских миражей о любви, и еще.. Чего, чего там еще? Ты становишься той горько - рябинной Женщиной, мудрой Сивиллой, какою и Марина Цветаева была. Едва ли не от рождения!
· Длятся еще их встречи в кафе, где паном Родзевичем совершенно не случайно, все по плану, - забронирован столик.
· И еще будет им ( не им?) украдена чашка с этого столика, и письма будут все сохранены и перевязаны, и заклеены в пакет плотный. Да. Письма он сохранил. Но ни одного ответного - нет. Он не писал ответов? Цветаева сама писала свой роман? В одну сторону? Так всегда почти у нее и было: в одну сторону – дым и пепел.
· Позже она скажет о себе: « Психее в жизни дней остается одно. Хождение по душам, по мукам .Сейчас, после катастрофы нынешней осени, вся моя личная жизнь на земле отпадает. Ходить по душам и творить судьбы можно только в тайне. Жить изменами я не могу, болью не могу, гласностью – не могу». И дальше написано странное, не прочитанное, до сей поры, нигде мною, потрясающее, до боли и оторопи, оцепенения:
· «Ошибка С. в том, что он захотел достоверность, захотев, обратил мою жизнь – под веками / то есть ту, что знаешь внутри себя/, в таковую безобразную явь, семейное безобразие. Я, никогда не изменявшая себе, стала изменницей по отношению к нему». (М. Цветаева. « Св. тетради. Запись от 15 декабря 1923 года. Прага. Черновая «Тезея»).
· А потом? Потом было расставание, внешне спокойное, холодное, безразличное. Вылившиеся в ярость безмерных, по откровенности, боли, и жажде Жизни и высоты Духа - строф «Поэмы Горы и «Поэмы Конца».
· Цветаева подарила поэмы своему Арлекину на свадьбу. По признанию Ариадны Эфрон, « вся мама была в этом ядовитом даре!»
· Невеста, «лукавого и нежного Арлекина», Мария Сергеевна Булгакова, трепетно венчалась в фате, подаренной ей Мариной Цветаевой. Масштабности тех даров они оба, Мария и Константин, увы не оценили! Слишком счастливы были тогда, наверное.
После ошеломительного романа с Цветаевой у Родзевича впереди состоялась еще целая яркая, бесшабашная, невероятная жизнь, которую пытаются раскрыть, понять, распутать в сотнях книг и романов, в научных статьях и беллетристике.
Эта самая жизнь была страшна, до оцепенения, лукава, до - непонимания. Ее трудно судить и раскладывать по полочкам, эту жизнь двойного, тройного, зеркального,
/ точно – Арлекин! - авт./ секретного агента НКВД, палача испанских интербригад, редактора толстых журналов, адвоката парижских беженцев, вербовщика, журналиста, переводчика и - самое, непостижимое, в конце жизни - скульптора, художника, резчика по дереву.
Он умер в доме престарелых под Парижем.
Самое талантливое, искреннее и тонкое, что он сделал в своей жизни в последние годы - рисовал, по памяти, бесконечно, страстно ее, Марину Цветаеву, в образе пленительной и слепой Сирены, спящей странницы, с посохом в руке, пророчествующей Сивиллы. Рисовал, рисовал, пытался запечатлеть словами в обрывочных воспоминаниях, называл их встречу «ударом молнии». Но это уже ничего не могло исправить. Ибо разгадано и угадано до точности огня и пепла было все еще в самом начале, самою Мариной, вот в этих строфах:
Как живется вам — здоровится —
Можется? Поется — как?
С язвою бессмертной совести
Как справляетесь, бедняк?
Как живется вам с товаром
Рыночным? Оброк — крутой?
После мраморов Каррары
Как живется вам с трухой
Гипсовой? (Из глыбы высечен
Бог — и на́чисто разбит!)
Как живется вам с сто-тысячной —
Вам, познавшему Лилит!
Рыночною новизною
Сыты ли? К волшбам остыв,
Как живется вам с земною
Женщиною, бе́з шестых
Чувств?
Ну, за голову: счастливы?
Нет? В провале без глубин —
Как живется, милый? Тяжче ли —
Так же ли — как мне с другим?
19 ноября 1924.
________________________
