Я хоть и не гений, но парадоксов друг. И любитель порубить в дым все, что вижу в холодильнике, когда содержимое телевизора достает до печенок.
Однако говорящая голова висит на кухне над моим кипящим от страстей аппаратом с ушами. И когда я в очередном порыве гнева крошила овощи в икру, то слабовольно нажала на кнопку...
Прощает меня то, что это был канал Культура. И шел там «Наблюдатель» с отчаянной Фёклой Толстой, перед которой я мысленно сняла шляпу, увидев тему «Гегель. Идеальный разум».
Это вам не Шукшину с Алибасовым разводить!
Постепенно собеседники втянули меня в воронку философии, которая вдруг объяснила мне происхождение куч, наложенных в музеях, пробитой мошонки Павленского и восторги лохов от группы девочек с неприличным названием.
Даже памятник Есенину, возле которого народ застыл с улыбкой Джокера.
После Гегеля, ребята, никаким «Они так видят» меня не проймешь.
*******
Был эпизод в фильма «Доживем до понедельника», который не очень запомнился зрителям 1965 года.
Пожилая мать учителя смотрит передачу, ведущий которой строит такие мины, словно слышит ее восклицания.
- Смоделировать различные творческие процессы, определяемые способностями, наклонностями и, наконец, талантом человека – задача дерзкая, но выполнимая, - вещает ведущий. - В руках у меня ноты. Это музыка, написанная электронным композитором. Не удивляйтесь. Конечно, задачи этому электронному композитору ставил человек. А в достоинствах этих сочинений вы можете убедиться сами.
- Найдутся, вероятно, телезрители, которые скажут: «Машина не способна испытывать человеческих эмоций. А они-то и составляют душу музыки».
- Но, во-первых, надо точно определить, а что такое человеческая эмоция, душа и сам человек .
- Неужели определит? – удивляется Ольга Жизнева.
- А, во-вторых, предлагаемая вам музыка - это, все-таки, не Моцарт.
- И на том спасибо, - благодарит Тихонов, который не без удовольствия наблюдал эту сцену.
********
С тех пор Немоцарт заполнил всё наше пространство, поскольку кто-то за нас определил, что такое эмоция, душа и сам человек.
Фекла предложила вспомнить, чему нас учили до перестройки, когда во главе угла стояла марксистская школа, которая во многом шла от Гегеля.
Дмитрий Гутов вспомнил:
- Когда я учился (в середине 70-х), моя учительница, казалось, говорила совершеннейшую чушь – например, что греки были плохие художники и скульпторы, они не могли изображать эмоции, передавать внутренний мир. Или – что литература намного лучше живописи, потому она может рассказать сюжет. Мне казалось, что это полная ахинея. А она училась еще в 30-е годы. И намного позже, когда я открыл «Феноменологию духа», я увидел (а она никогда не читала Гегеля, но это вошло в ее плоть и кровь, настолько он был растворен в воздухе, которым все дышали), что нам на уроках литературы в 7-м классе давали чисто гегелевские формулировки.
- И вы с 7-го класса не согласны с Гегелем? – посочувствовала ведущая.
- Наоборот! Я стал его страшным фанатом.
В работах философа художник нашел предвосхищение того, что будет с миром в будущем.
- Возьмем хотя бы такую идею, как смерть искусства. Она была сформулирована в 1820-е годы, когда до нее еще было добрых почти сто лет.
- Умерло искусство? – на всякий случай уточнила пораженная Фекла.
- Какие есть сомнения? – ответил художник. – Зайдите на любую выставку. И вы увидите, что это другой процесс. Он не описывается никаким аппаратом, какой существовал на протяжении тысяч лет, начиная с Аристотеля.
- А когда эта смерть искусства произошла? – продолжала удивляться Толстая.
- Если брать радикальные формы – начало ХХ века (великий предок ведущей умер в 1910-м). После Пикассо, Дюшана, Малевича мы имеем нечто другое. По крайней мере то, к чему нельзя приложить никакие классические эстетические определения.
- И Гегель написал об этом еще в 20-е годы (ХIХ-го века!)?!
- Да. И сформулировал это просто: всё, искусство выполнило свое предназначение, оно будет еще как-то тлеть, но уже не станет никогда предметом... – Гутов слегка сбился и тут же нашел единственно правильные слова. – Мы никогда не преклоним колени, вот так он сказал. Его история закончилась. Оно всё, что могло сделать для человечества, сделало. И может уже идти на покой.
*****
- А зачем искусство, по мнению Гегеля? – на всякий случай спросила Толстая философа Резвых в надежде, что тот его оживит.
- Гегель говорит об искусстве как о так называемой форме абсолютного духа. Форме совместной деятельности людей, которая дает основания для переживания этими людьми принадлежности к некоторой общности. Сопричастность, сопринадлежность людей друг другу может быть выражена в форме художественного произведения. И этой формой является как раз форма прекрасного.
Тут я прямо слезу смахнула, благо, резала лук, от ощущения сопричастности высокой философии на уровне кандидата наук.
Фекла же решила подстраховаться, заодно вернув зрителю его слесарево (которое не кесарево):
- Правильно ли я понимаю – просто стараюсь себя проверять, сидя рядом с профессорами – что искусство дает почувствовать людям одной культуры, что мы – вот именно к этой культуре принадлежим?
- Да. И не только почувствовать, но и выразить эту принадлежность таким образом, что люди, созерцая произведение искусства, сами себя в этой принадлежности переживают, узнают себя в этом образе... Оно дает людям образ их как общности.
- Но если мне не нужны общности, которые мне помогает выражать искусство, это значит, что нынешняя глобализация отрицает необходимость искусства?
- Не совсем так, - вмешался Александр Марков.
- По Гегелю искусство является средоточием общей воли к познанию себя, познанию красоты через себя и познанию себя через красоту, что можно увидеть, например, по театру, когда...
Я вздрогнула, вспомнив последние постановки наших храмов культуры. Марков меня услышал и остановился.
- Или по тому, как нам преподавали литературу в школе, - мы с Феклой выдохнули, особенно она. – Вот, мол, читая Толстого и Достоевского, мы лучше разбираемся в себе. Но если это абсолютно так в отношении этих писателей, то если современный писатель пишет такой толстый роман, получается декоративно-прикладное искусство. (Простите, опущу рассуждения про мировоззрение, социальную интуицию, которую Фекла метко перевела на современное «быть на одной волне»). Сегодня может быть поставлен спектакль, как в ХVII веке, может играться музыка барокко, может быть написана большая семейная сага, но каждый для себя уже выбирает – считать это искусством...
- Или не считать. Или считать китчем, подражанием, чем-то вторичным. Или наоборот влюбляться в это, как самое значимое для себя лично. В этом смысле смерть искусства произошла. Но ни одна смерть не исключает существования тех явлений, которые существовали когда-то.
Мудрено. Но попытаться понять можно. А можно ли по Гегелю, исходя из его тезиса-антитезиса, этой самой смерти искусства как-нибудь противостоять? Может, как-то двигаясь по спирали?..
И тут слово взял Дмитрий Гутов. И всех нас утешил.
В системе координат Гегеля:
- Это окончательно. И не подлежит пересмотру.
******
Живите пока с этим. Я вам не пересказала и десяти минут приобщения к гегельянцам. И метки у меня в конце были совсем другие (я к ним, может быть, еще вернусь). Чтобы поразить воображение коллег вы можете небрежно сообщить им за обедом, что в августе был юбилей Гегеля. Философу стукнуло бы 250 лет, а этого почти никто и заметил.
Зато каждый день нам бросаются в глаза плоды его справедливого и окончательного приговора.
Немного о моем восприятии искусства, если вы пропустили: