У нас на даче был заброшенный пионерлагерь. Пионеры покинули его ещё в семидесятых. По какой причине, не известно. А зря. Места там роскошные. Видимо, место не приняло пионеров. Слишком красивое для них. А может, пионеры сами поняли, что природа им здесь не рада и спокойно разъехались по домам. Так или иначе, лагерь медленно из года в год умирал, как тяжелобольной на диване. И в восьмидесятые, похоже, всё-таки умер. Теперь он напоминал скелет вымершего много тысяч лет назад мамонта. Полуразрушенные покосившиеся деревянные домики, с выбитыми окнами, стеклом и неизменным говном под ногами. Скрипучие лестницы в темноту чердака. Ржавые ворота с потемневшей от времени уже не красной, а какой-то ржаво-зелёной советской звездой. Туалет с рядами дырок, умывальня с отвалившимися раковинами и рукомойниками... По лагерю любили бродить не только мы, дети, но и наши родители. Порой, казалось, что им даже нравилось больше. Там застыло время и, если прислушаться, то можно было услышать в тишине детский пионерский смех и горн трубача. Когда же темнело, лагерь превращался в заброшенный замок, силуэт которого зловеще высился на горе. Ночью лагерь оккупировали подростки постарше. Жгли костёр, - пионерлагерь всё-таки, - для чего в ход шли старые двери и рамы. Добивали оставшиеся каким-то чудом уцелевшие стёкла в окнах корпусов и, надо полагать, активно прелюбодействовали. Да, лагерь раскинулся на высокой горе над древней и прекрасной рекой Оредеж. К реке вели вниз многочисленные дорожки по откосам из красного песка. Вообще, красотища, конечно. Вокруг многовековые сосны, прекрасно соседствующие с молоденькими и невинными берёзками. Места великие и великих. Здесь когда-то отдыхал и писал Красмской, у которого гостили Шишкин с Репиным. Здесь прошло детство Набокова. А теперь и моё тоже. Бабушка купила большой дом. Купила для меня, чтобы я мог здесь всё лето жить и насыщаться лучами солнца. Я и насыщался, но не только солнцем, но и окурками «Шипки» и «Ту-134» у сельпо и украденным у печника дяди Вовы остатками Портвейна «Три семёрки». Всё это мы не без удовольствия проделывали вместе с соседскими мальчишками. Этот дом мне, десятилетнему, казался замком. Любимым местом был чердак. Страшный и загадочный. И подвал, конечно.
Летом на дачу свозили кучу городской ребятни. И мы все дружили. Дружили, ссорились и опять дружили. Играли в войнушку, неизменно забирая в плен худенькую и невозмутимую соседскую девочку Наташку, курили, воровали велосипеды, дрались, конечно. И ходили купаться на речку. Речку Оредеж, что эротично извивалась в трёх километрах от нашей деревни в крепких руках низких и местами топких берегов. Кстати, надо сказать, что был «наш берег» и «тот берег». «Тот» - представлялся нам совершенно потусторонним, другим, запретным миром. Где жили абсолютно иные люди, совсем не похожие на нас. Люди из другого племени И были «мы» - лучшие. Те, «не наши», и купались не так как мы, и загорали... В общем, всё делали неумело.
Берега Оредежи низкие, но сам пионерлагерь стоял на скалистой красной горе. Красной, потому как её покрывал глинистый песок красного цвета. И скалы. Из самого же лагеря открывался кинематографический вид на реку и сосны. Упасть и не встать. Кстати, вниз падали. А внизу под огромным брюхом берега пряталась старая пионерская купальня. Из лагеря к ней вела крутая извилистая тропинка с лопухами и крапивой по бокам. Купальня представляла собой огороженный деревянными мосточками с металлическими перилами квадрат воды, внутри которого когда-то резвились пионеры под присмотром вожатых. Доски на мосточках этих местами сгнили и провалилась под воду, перила погнулись и проржавели. Издалека купальня напоминала полузатонувший Летучий Голландец. Ребятня из соседних деревень с удовольствием приходила сюда купаться и ловить рыбу. Приходили и мы с моим друганом Андрюхой. Нам было тогда лет по десять. Мы ещё не знали, что через каких-то пять лет закончится и наше детство, и страна нашего детства. Мы вообще многого не знали. Да и не нужно нам было это. Мы просто наслаждались жизнью. Как могли. Например, ездили на великах в старую купальню и ловили рыбу. Ловить, кстати, совершенно не умели. Червей копать лично я не осмеливался. Было противно брать их в руки и жаль, насаживая на крючок. Поэтому в качестве наживки мы использовали мякиш из булки. Булку было не жалко насаживать на крючок. Поехали и в этот раз. Бабушка моя, не одобряла подобные бесцельные путешествия в иные края. Вот и сейчас, что-то ворчала. Но отпустила. При этом, чтобы мы не шатались без дела, поручила заехать в соседнюю деревню, в сельпо, и купить там бутылку растительного масла, ну и конфет с лимонадом на сдачу. Выдала три рубля. Мы уехали, а она спокойно занялась своим огородом.
Забыл сказать… Я с самого рождения ни черта не вижу. Без очков ничего. А носить очки в деревне – это... Поэтому при каждом удобном случае, я оставлял очки дома и шёл гулять без них. Благо, был не один, да и в деревне знал наизусть каждый закоулок. Я полагал, что лучше уже так, по-гусарски, чем интеллигентненько в очёчках. На этот счёт надо мной сильно издевались местные деревенские парни и даже девки. Чего я только не натерпелся от них. Мама успокаивала: не обращай внимание. Ну, как тут не обратишь, когда тебя, мирно катающегося на велосипеде, сбивает ударом ноги, несущийся мимо на другом велосипеде деревенский лоб. Награждает при это целым списком проклятий, которые все и не запомнишь. И ты летишь в канаву, ползая по ней в поисках очков и велосипеда. Но я старался осваивать уроки христианского смирения, а в какой-то момент просто метнул из канавы в своего обидчика камнем. Камень предсказуемо изменив траекторию, пролетел мимо цели и угодил в невинную голову соседской бабушки Марфы. И вот, я решил игнорировать не своих обидчиков, а близорукость. Теперь я всё делал без очков. Колол дрова, ходил за водой на колодец, катался на велосипеде… Но при этом все деревенские вокруг знали, что я ни хрена не вижу, и по сути я – очкарик городской. И всё равно продолжали дразнить. При этом классическое «очкарик» было самым невинным. Гады! Встретились бы они мне сегодня…
И вот, в очередной раз я оставил дома очки, и мы с Андрюхой, пузатым, неповоротливым мальчиком-мишкой, на двух великах поехали на рыбалке. Быстро добравшись до купальни, размотали удочки, закатали брюки и поковыляли на злополучные мостки. Доски под ногами скользят, а я ещё ничего не вижу… Кое-как примостился на мостках. Андрюха на соседних. Закинули удочки. Сидим, ждём, болтаем ни о чём. А рыбы всё нет. Вдруг слышим, на противоположной, «не нашей», стороне речки какой-то шум. Компания припёрлась. Молодёжь буйная: парни с девками. Большие. Старше нас лет на пять. И больше раза в два. Да и много их. Человек пять-шесть. Веселятся, орут, выпивают, наверное. Тут я понял, что они тоже пришли на эту самую купальню, о чём красноречиво сообщили нам со своего берега криками, жестами и матом. Как тут не понять. А мы с Андрюхой сидим, удочки в воду, уши к голове прижали. Не двигаемся. А парни с той стороны: эй, вы, уроды, бл…дь, убирайтесь отсюда, на х..!
А я, хотя и был очкариком, но жуть каким заводным. На каждом шагу справедливости искал. Защищал сирых и убогих. А за себя самого постоять не умел. Начал самостоятельно заниматься спортом. Насмотрелся в видеозалах Брюса Ли там всякого, Сталлоне. Во дворе нашего дачного дома подвесил самодельную боксёрскую грушу – огромный мешок с песком. И отчаянно его молотил. Турник из толстой жерди подвесил – подтягивался. И вообще делал перед зеркалом страшное лицо. Последнее, надо сказать, удавалось мне лучше всего. И ещё я был страшно гордый. Как вскоре я смог убедиться, гордыня - грех.
- Сами идите на х..! – выкрикнул я в ответ. Правда была на моей стороне. Мы же сюда пришли первыми…
Надо сказать, ко мне прислушались. Вернее, меня услышали. Далее, с противоположного берега узкой, к моему несчастью, реки стали доноситься конкретно в мой адрес предсказания и пожелания, не совместимые со здоровьем. Моим здоровьем. От этих прогнозов у меня пошли мурашки по спине и уши ещё больше прижались к голове. Или голова к ушам. Я не понял. Краем близорукого глаза я заметил перемещение моего друга Андрея с мостков обратно на берег. Передислокация ещё не побег. Это просто стратегия обороны, подумал я. Сам же я невозмутимо оставался на прежнем месте, имитируя рыбалку. Хотя удочка в моих руках дрожала так, что вся рыба наверняка ушла в мировой океан. Тем временем, на той стороне продолжалось веселье. И вдруг, парень, что громче всех нам орал, начал раздеваться. Сначала он снял с себя футболку, и я, несмотря на мою близорукость, увидел рельефность его тела. В сторону Андрея уже не смотрел. Затем парнишка снял брюки и направился к воде. Я же продолжал стоять на мосточках с засученными по щиколотку брюками, рубашке с воротничком (городской интеллигентный мальчик) и болоньевой жилетке поверх. Парень умело и профессионально справлялся с водой. «Кролем плывёт», мелькнула совсем не к месту у меня мысль. Я отчётливо видел, как раздуваются его бицепсы при каждом движении над водой. Он грёб уверенно, безапелляционно и прямо на меня. Парень напоминал торпеду, выпущенную с борта вражеской подлодки, а я – маленький ржавый катерок с крохотной пушечкой на борту. Да, и то не стреляет. Ещё немножко и я бы запел: «Врагу не сдаётся наш гордый «Варяг»…» Хотя сдаваться было самое время. «Варяг»-то гордый… В общем, нужно ещё в магазин заехать, да и бабушка ждала к обеду. И вообще, где этот хвалёный Брюс Ли из видеозала? Вот кого бы я сейчас был рад видеть. Уже, он бы за меня заступился. Но вокруг не было никого, кроме моего затихшего на берегу друга и надвигающейся неминуемой гибели. В какой-то момент я понял, что удочку из воды уже пора вытаскивать. Это выглядело нелепо. На последнем подходе парень умело ушёл под воду и вынырнул прямо под мостиком, на котором в ужасе, но гордо, как памятник Крузенштерну на Неве, стоял я. Помню отчётливо лицо этого парня. Мокрые прилипшие к его огромной голове волосы и скулы с массивной челюстью. Я запоминал черты его лица, как будто мне сейчас предстояло вовсе не умирать, а лепить бюст этого чувака или писать портрет.
- Ну, бл…дь, чего ты там мне пропел, сука? – парень явно не был расположен к конструктивному диалогу. Да и предложить ему мне было нечего. Нечего, кроме себя самого. Сакральной жертвы, так сказать.
- Мы здесь р-ы-бу л-о-вим… - проблеял дрожащим голосом я.
Дальше паренёк вскарабкался на скользкие мостки и схватил меня за шкирятник. Мне даже показалось, что я повис в воздухе. Вероятно, в действительности так и было. По крайней мере, дышать стало затруднительно. Но я не сдавался. Да, меня никто и не спрашивал. Не спрашивал и о том, хочу ли я оказаться в прохладной воде во всей своей одежде. И я оказался в воде. Более того, под водой. Я чувствовал, как намокшая одежда тянет меня вниз и вспомнил не к месту о бабушкиных трёх рублях. Я вынырнул из воды и глотнул немного воздуха. Но парень тут же оказался рядом со мной в воде и стал меня попросту топить. Я открыл глаза и близоруко увидел перед собой на дне тину, консервные банки, и старые опоры тех самых мосточков, на которых ещё совсем недавно я преспокойно ловил рыбу. «Старые мосточки» - подумал я. «Совсем прогнили». Способность в экстремальной ситуации замечать самое актуальное я сохранил и по сей день. Вода надо мной пузырилась, вскипала, и я терял ориентацию вообще в происходящем. Когда же мне удавалось чудом вынырнуть на поверхность, мой убийца вновь набрасывался на меня. Теперь к водным процедурам прибавились ещё удары по лицу. По моему лицу. Я глотал воздух, принимал несколько ударов по скулам, носу и голове, после чего снова погружался в воду. Потихоньку стал к этому привыкать. Наконец, мне удалось кое-как вскарабкаться на мостки. Но я не побежал, а гордо, не спеша, как Ален Делон по красной ковровой дорожке в Каннах, проследовал к берегу, где с удивлением обнаружил отсутствие моего друга Андрюхи. Я снял с себя вымокшую совершенно жилетку и снял бы и остальную одежду, но передо мной вырос мой убийца. Оказавшись с ним на расстоянии тридцати сантиметров, я с ужасом обнаружил, что он выше меня на две головы. Он смотрел на меня сверху вниз, я же на него… Мой взгляд упирался ему прямо в живот. Вторая волна ужаса накрыла меня, когда на его животе я близоруко разглядел кубики пресса. Бицепсы на его руках и их силу я уже имел возможность наблюдать. Он что-то говорил мне свысока, но я совершенно не понимал, что. В голове звенело, в глазах стоял туман. В ушах ещё шумела вода, а в сердце бился ужас. Я понял, что если я хочу умереть с достоинством, то сейчас самое время. И принялся умирать. Я сделал самое глупое, что вообще возможно в подобной ситуации. Я ударил гада прямо в его пресс. В те самые кубики. В самое крепкое, что у него было. Это всё равно, если бы пчела ужалила танк. Обычный танк не заметил бы, но этот… И я сделал это. Что было дальше?... Дальше я оказался на земле. На прибрежном речном красном песочке, по которому ещё совсем недавно бродил босиком. И на мою голову посыпались как град удары сверху, сбоку и даже снизу. Это продолжалось целую вечность. Удары наносились лаконично, молниеносно, и конца этому не было видно. Чем бы всё это закончилось вообще неизвестно. И я… взмолился. Вернее, что-то пропищал снизу. И убийца остыл. Вернее, недоубийца. Я поднялся на ноги… Боли совершенно не чувствовал. Испытывал лишь жалость к себе и отвращение к себе же. Не нужно было молить о пощаде этого гада. Я же хотел умереть гордо. Убийца стоял возле меня убрав руки в бок и тяжело дышал. Уморился, бедолага. Я его понимал: убить дело не лёгкое. Меня – тем более. Напоследок он сплюнул мне под ноги и победоносно-нравоучительно выкрикнул, что-то вроде: «знай Сиверских, сука!» Нырнул в воду и погрёб к берегу, где его, победителя, улюлюкая, ждали друзья-уроды. Я же, борясь, с головокружением, стал медленно и сутуло подниматься в гору. Про удочку я и позабыл совсем. Зато про свою удочку не забыл Андрюха. На горе я увидел моего целого, без единой царапины, и сухого друга, который заботливо сматывал леску. Он молчал. Молчал и я. Мы медленно побрели к дому. Рядом с нами, как лошади на привязи, плелись велики. Я чувствовал, как опухает лицо и всякий раз ощупывал его руками, как бы стараясь понять, не исчезло ли оно совсем. Вошли в деревню. Мне казалось, что все на меня смотрят.
- Ладно, пока, я пойду домой – сказал мне на прощание Андрюха. – Обещал родокам к обеду вернуться. - Он жил в соседнем доме.
Я открыл калитку и сразу наткнулся на бабушку. Она, нагнувшись, спиной ко мне, окучивала цветочную клумбу. Видимо, краем глаза заметила моё появление, но без подробностей. Оставаясь в той же позе, она только сухо спросила: «Ты в магазине был? Лимонад купил? А масло?!.»