Анатолий Сурцуков
Борис Алексеевич Воробьев… «Чкалов» армейской авиации... Так мы его называем… Потому что в его судьбе так счастливо сложились звезды, что позволили в полной мере реализовать все его возможности, заложенные матушкой-природой и господом богом. Без него не обошлось тут никак…
Нужно было родиться именно в то время, когда взросление пришлось на пик развития этого замечательного, перспективного рода авиации. Нужно было попасть в бешено мчащуюся на полном скаку повозку, чтобы оказаться внутри нее, а это значит – поступить в училище, закончить его, распределиться, пройти быстро ступени до командирской чашки в кабине, опять же в вихревом ритме, в соответствие с темпом развития своей, ставшей родной, армейской авиации, сделать должностную карьеру, повоевать в Афгане, возглавить Центр в Чирчике, и – оказаться именно в Торжке, именно в ТО время.
А еще – сделать все это на одном дыхании. На вздохе...
А еще – обладать теми чертами характера, природными возможностями, которые сплавляются в единое целое и позволяют появиться Летчику…
Тому, который рождается, как герои, становящиеся легендами – раз в столетие, а может – только раз в истории Авиации…
«Чкалов» стало именем нарицательным. Им сейчас обозначают в авиации того, кто, образно говоря, залетался, стал выдрючиваться, чтобы произвести впечатление на окружающих. В том прямом значении, для того чтобы сравнить качества пилота с возможностями, которые демонстрировал легендарный Летчик, это имя не применялось… До Воробьева…
Дело в том, что творческие работники, а пилоты тоже к ним относятся, ибо без творческого начала ничего путного в авиации не сделаешь, не любят превозносить достоинства другого представителя своей профессии.
Так уж устроено, что, посвящая всего себя служению ее величеству Авиации, каждый летчик отдает все, что у него есть: силы, знания, опыт, здоровье, неминуемо расплачиваясь этим за возможность свидания с небом, при этом понимая, что в любой момент может наступить момент и придется отдать самое дорогое – жизнь. Поэтому ревниво поглядывают они по сторонам – нет ли в обозримости того, к кому судьба благосклонней при попытках быть более успешным в этом деле. Но в случае с Воробьевым каждый, кто видел его полеты, понимал, что дистанция в мастерстве слишком велика, что НИКОГДА и НИКОМУ не удастся даже приблизиться к тем высотам Мастерства, которых достиг он.
И его верховенство в этом вопросе всеми принималось безоговорочно!
Если понятие «Чкалов» стало именем нарицательным еще в те, далекие от нас годы, то в настоящее время, когда уже прошло много лет со времени последнего полета Мастера, понятие «Воробьев» становится нарицательным именем в среде армейской авиации, используется для сопоставления пилотажных качеств пилота. Летчиков теперешнего времени, достигших высокого уровня, сравнивают с тем уровнем Воробьева, который поднял планку мастерства пилотажника до стратосферных высот, и прикидывают, насколько «подпрыгнул» он к недостижимому рубежу. Дело-то еще и в том, что не выпендрон был главной целью уникальных полетов Воробьева. В то время, когда расцвел его талант, а это время пришлось на «лихие девяностые», начала появляться новая техника: Ка-50, Ми-28, Ка-60, Ка-226, «Ансат».
Старые, добрые боевые кони – «двадцатьчетверки», Ми24 – стали обрастать целой галереей модификаций. Многомудрые, преисполненные достоинства от давно достигнутого совершенства, «восьмерки», Ми-8, тоже полезли в неведомое, становясь обладателями новых качеств, воплощенных в новых моделях.
Все это требовало внимания, постижения, изучения, освоения и передачи полученных знаний и умений другим. Кому же эту работу необходимо было возглавлять, как не ему, уже ставшему признанным, Мастеру? Конечно, это был Воробьев. Тем более что к тому времени он возглавил Торжокский Центр боевого применения и переучивания летного состава армейской авиации, этот «TOP GUN», как его назвали бы америкосы. Ведь в нем он собрал лучших пилотов со всей страны, самолично объезжая авиационные части, пользуясь карт-бланшем, данным ему Командующим армейской авиации Павловым.
Центр этот был и остается на острие атаки в постижении новых приемов и методов ведения боевой работы на боевых вертолетах, в нем-то как раз и проводятся войсковые испытания новой вертолетной техники, и вообще – все новое в нашей родной армейской авиации появляется сначала именно там.
Именно там рождаются новые идеи, новые тактические приемы, новые методики. Именно там кипит творческая мысль, без которой, как уже было отмечено, в авиации – никуда. А еще – именно в то время Центр подчинялся непосредственно Управлению армейской авиации, которое возглавлял исполин по масштабам человеческих и командирских качеств Герой Советского Союза генерал-полковник Павлов В.Е., ставший другом Воробьева. Виталий Егорович Павлов, как человек, умудренный жизненным опытом, и в силу своих природных качеств, заложенных еще с крестьянских времен, когда надо было быстро понимать, что за человек перед тобой, сразу разобрался, что из себя представляет Воробьев, и поэтому одним из созвездий, сложившихся на небосклоне судьбы Воробьева, стала творческая СВОБОДА, которая была ему предоставлена Павловым. Без этого окрыляющего понятия не сложилось бы ничего, что позволяет сейчас говорить о феномене Воробьева!
Конечно, контроль был. Но – не «удушающий». Риск в исследованиях допускался. Не то чтобы приветствовался, а просто с пониманием, что развиваться без риска нельзя. Так цыпленок, который хочет проклюнуться из яйца, тоже рискует. Кто знает, что там ждет за стенами надежного убежища…
Воробьев прекрасно понимал, что от него во многом зависит, каким оно будет – будущее армейской авиации. Поэтому и креативил, как сейчас сказали бы, вовсю… Именно он создал первую и единственную в мире пилотажную группу, выступающую на боевых вертолетах «Беркуты». Именно он начал сперва осваивать сам, а потом – учить других тому, что мы сейчас называем «малоскоростным пилотажем». Для несведущих – это когда вертолет, не выходя на большие скорости, крутится у самой земли, выписывая немыслимые фигуры, которые и в кошмарных снах не могут присниться пилоту, эксплуатирующему «нормальный» самолет.
Это именно он начал первым осваивать «Черную акулу» – Ка-50, достигнув на этом вертолете такого уровня совершенства пилотирования, что впоследствии на всех салонах, международных и внутренних, представляли машину не испытатели, как это было давно заведено, а именно он…
Мне не однажды доводилось видеть комплекс фигур, который исполнял на этом вертолете он – именно исполнял, как солист исполняет виртуозное соло, или как художник, выписывая великолепную картину, вдохновенно кладет мазок за мазком… Так вот одна из таких картин, выписанная Воробьевым в небе, запомнилась особо.
Был морозный зимний день. В Торжокском Центре шли обычные полеты.
Я на летном поле ожидал посадки вертолета, на котором мне запланировали полеты на восстановление навыков. Рядом со мной в курилке стояли прибывшие на переучивание летчики из Зимбабве. Черноликие такие ребятки. Из очень жаркой страны. Не привыкшие к холодам, а тем более – к таким. По этому случаю выглядели они живописно. Шапки армейского образца с накрепко завязанными внизу ушами, скукоженные фигуры в куртках, наглухо застегнутых у подбородка. Заиндевелые лица, из всех щелей исторгавшие все, что может только оттуда выйти. Весь их вид выражал скорбь и страдание от этих проклятых русских холодов…
И вдруг на летное поле стремительно, с оглушительным грохотом, ворвалась какая-то черная тень. Негры инстинктивно пригнулись. Искоса выглянув из-под шапок, они обнаружили прямо над своими головами «Черную акулу», вертолет, который недавно поступил на войсковые испытания в Центр. Пилотировал его, конечно же, Воробьев. Это было видно по почерку полета. Зритель сразу понимает, когда аппарат находится в руках Мастера. Так, самый норовистый конь, когда к нему еще только подходит Всадник и берет его за узду, уже понимает, как ему надо себя вести в этом случае, и уже смиренно выполняет все команды, любую волю оседлавшего его седока.
В небе, на глазах изумленных зрителей, Мастером рисовалась Картина. Одна фигура стремительно, в ритме великолепного скерцо, гармонично, слитно и очень естественно переходила в другую. Сознание при этом не успевало отслеживать швы между кадрами, мелькавшими перед глазами. Вот боевой разворот, воронка хвостом наружу, воронка хвостом внутрь, вот вертолет вдруг, совершенно непривычным способом, полетел поперек траектории, исполняя фигуру, которую потом назовут «Плоский разворот». Скаканув, аппарат понесся хвостом вперед, нагло разгоняясь в направлении, доселе не освоенном в движении на такой скорости винтокрылыми. Взметнувшись ввысь вперед хвостом, «Акула», опустив отвесно хищную голову, на мгновение замерла в верхней точке, как бы раздумывая, куда ей кинуться дальше, и, взревев яростно движками, вывернулась вправо, крутнув башкой навстречу зениту, и без паузы проскакивая апогей, возбужденно захлопала лопастями, радуясь, что удалось-таки вывернуться из опасного положения. Потом были и виражи с отвесно поставленными к земле лопастями, и горки с дерзко вздыбленным на невероятном угле корпусом, и «винты», во время которых тангаж и крен как бы соревновались меж собой, кто из них круче, и, как мне всегда казалось, вершина того, что можно исполнить вообще на отечественном боевом вертолете – косая петля! Она была прекрасна!
Изящная, стремительная, по характеру движения напоминающая о широте и размахе русской души! Казалось бы – вот она, завершающая точка в выступлении солиста-виртуоза, после которой должны прозвучать бурные, продолжительные аплодисменты, переходящие в овацию, от благодарных и восторженных зрителей, НО! Не тут-то было!
Вертолет, вроде бы прощаясь со зрителями, замер на небольшой высоте в центре летного поля. Помедлив немного, собравшись с силами, «Акула» рванула вверх по вертикали, бешено вращаясь вокруг оси. Подумалось: «Сейчас от такой скорости вращения он вырубится! Человечий организм не может такое выдержать!». Стремительно удаляясь от земли, аппарат вылез на головокружительную высоту метров в двести над центром полосы и замер. «Уф-ф-ф, слава богу, наконец-то это безумие прекратилось. Наверное, он сейчас зрение и сознание восстанавливает!»… И вдруг, вертолет, эта смиренная в плане эпатажности, в привычном нашем понимании, машина, делает невероятный кульбит, КУВЫРОК через голову и в строго отвесном, под девяносто градусов, пикировании, устремляется к земле!!!
Скорость стремительно, в фатальном темпе, нарастала, движки и винты издали слитный, протяжный, отчаянный вой, охвативший их от ужаса, казалось бы, неотвратимой встречи с землей! У зрителей все оборвалось внутри, и траектория этого рывка с небес мысленно ими уже рисовалась гораздо глубже поверхности аэродрома! И тут случилось чудо! Каким-то невероятным способом, как на ладони божьей, машина, даже как бы и без суеты, спокойно так вышла носом на горизонт на высоте метров в ТРИДЦАТЬ (!) и, резвясь, игриво повиливая задом на прощание, скрылась прочь!...
«Да-а-а-а! Эффект был силен!», – почему-то вспомнилась цитата из «Двенадцати стульев». Захотелось разразиться аплодисментами. При этом любой зритель озирается вокруг в поисках солидарности других от полученных впечатлений. На глаза попались давешние негры. У них челюсти отвисли до рулежки, и без того крупные глаза повылезали из орбит, позабытые выделения замерзли на усах… Заметив мое внимание, один из них, бешено вращая белками глаз, замахал руками сначала в сторону улетевшего вертолета, потом на группу скуксившихся еще больше своих собратьев.
Что-то быстро-быстро залопотал, засуетился, замотал головой. Я его не понял ни черта и показал жестами, что мне, мол, пора на пересадку, вон видишь, вертолет за мной летит? На том и расстались.
Вечером, во время брифинга, когда уже в нормальном состоянии, в парадных мундирах собрались в холле иностранцы и наша сторона, старший из африканцев спросил у нашего Командующего, Павлова: «А скажите, господин генерал, сколько нужно учиться, чтобы так летать?». На что Командующий, не сморгнув глазом, ответствовал: «А вот покупайте наши вертолеты, и мы за два месяца вас научим летать так же!»
Н-да-а. Ну как же, понятно, это ж – политес.
Маркетинговый ход, конечно.
На самом деле Командующий прекрасно понимал, что научить так летать может только Господь БОГ. Именно он дает возможность только один раз появиться на земле Мастеру.
Мастеру неба.