О государственной цензуре над русской литературой XIX века есть две точки зрения.
1. Цензура принесла русской литературе только вред. Если бы не она, мы имели бы сегодня не два десятка шедевров, а три.
2. Цензура была умеренной и большого ущерба литературе не нанесла.
На самом деле, цензура принесла русской литературе – пользу.
Во-первых, надо задать себе вопрос: а где загубленные цензурой великие произведения? Или затоптанные великие беллетристы?
Сказать, что их уничтожили на корню невозможно: зондеркоманда советских литературоводов выскребла до дна все остатки, вознеся в князья и сумбурного Радищева и третьесортного Некрасова и совсем, – совсем никудышного ничтожного позорного Чернышевского.
Сказать, что потенциальные писатели XIX века в отчаянии от непролазной цензуры бросали писать ещё до первой попытки опубликоваться нельзя: было развито хождение «в списках», да и советская часть литературной истории впоследствии преподнесла и самиздат и немало открытий в годы оттепели и позже. То есть, писали «в стол» всегда. Шедевров было немного, но достойные вещи всплывали.
А тут – пусто. Подпольных чеховых при досмотре не обнаружено. И при пустоте вопли: царские чиновники душили свободу писательского слова. Но упоминают всё тех же: Радищев, Некрасов, Чернышевский... Иногда – Тургенев. За которого, как известно невинно пострадал цензор, давший разрешение на печать некоторых рассказов из охотничьего цикла.
Тут бы и задуматься, а что всё это было? Но слышно только: «сатрапы, душители свободы».
Но вспомним о XIX веке в целом. После падения культурной Франции и вознесения России основным её конкурентом становится Великобритания. Даже после поражения в Крымской войне, законсервировавшей Россию на Балканах и заморозившей «проливы», соперничество в Центральной Азии и на Ближнем Востоке только усилилось.
Британия французскую культуру убивала всеми способами и повсеместно, даже в самой Франции. Иначе было странно: культурно мир французский, а подчиняться должны Англии. Франция натиск выдерживала с трудом, худо-бедно противилась и Австрия, а Германия так и просто сдалась (на Гётё примерно). Как ни странно, выдержала удар одна Россия, – выдержала сначала на государственном, а не на художественном уровне, и в этом (именно в этом) кроется успех великой русской литературы XIX века.
Английскую литературу характеризует одно свойство. По бедности наречия (это язык с низкой синтетичностью) англичане игру изящной словесности могут понимать в пределах безрукого баскетболиста: как у французов вроде ясно, а сам не сделаешь.
Поэтому вся английская литература естественным путём ограничена – смыслами. Из трёх составных частей литературы: изящная словесность, сюжет и сверхидея – первая часть, в общем, отсутствует. Из симфонического оркестра изъяли скрипки. Играть ещё можно, а слушать уже нет.
Так как британцам отчаянно хотелось, чтобы их слушались, они начали продвигать (продавливать) шекспиризацию с одновременным осмеянием действительно высокой культуры. Для этого придумали и ввели в обиход снобизм и снобов, сначала опробовали на самих снобах, потом обязали нобов. Похохатывали в низкоранговых сельских салонах а-ля «Гордость и Предубеждение». Это с успехом дискредитировало культуру французскую. Но надо было не только утопить конкурента, но и предложить нечто своё. Британия разухабисто швырнула на лоток памфлеты, социалку и романы воспитания. И по простоте – ивангое пошло в копипасту.
Везде, кроме России. Которая продолжала развиваться в изоляции по французским лекалам. Зря что ли Карамзин язык делал калькой с французского? В итоге, французы сильно осыпались, а русские целиком остались. И - приросли.
В чём-то и переросли. Тургенев же вдобавок лично спасательный круг кинул. В кружок пяти.
Английское присутствие, конечно, в России чморили на всех рангах. Демонстративно. И поделом. Лучше иметь старо-образованных франкофилов, чем нео-юрордствующих англоманов, тем паче, с Францией и конфликты были локальными, ненастоящими, вымученные бедным гением третьего Наполеона. [Думаю третий номер императору Луи островные снобы на спину булавкой и прикололи: юмор такой. Заодно приделали номер тому единственному Наполеону, без номера. Потом, хохоча, прикололи и самого императора №3.]
Николаевская и далее цензура делала дела исключительно благие: тренируйся писать красивые истории – и красиво. А социальную муть... «ты это, товой... не безобразничай»... Не понятно? Тогда: «канай отсюда!» И канали.
Трёхсотлетие Шекспира Александр II отметить на государственном уровне не дал, а в зал купеческого собрания никто и не явился. Сочинивший по этому поводу целую речь Тургенев остался, разумеется, в любимом Париже. Из симфонии срочно пришлось убирать партитуру фанфар о популярности Шекспира в России.
Это была месть культурного человека, не без французской утончённости. Крымская война завершилась вынужденной отменой торгового протекционизма. Но одновременно за файерволом протекционизма культурного неслыханными темпами шла в рост русская литература.
Беда литературы английской – в её неаристократичности. Не то, чтобы благородства там совсем не было, но английские литературоводы с простецами явно переборщили. А ведь литература – не ремесло, не журналистика, и, тем более, не шутовство с комическими куплетами. Она, конечно, может давать деньги, но может и так. Не в деньгах счастье. Однако если французским и русским аристократам подбирать слова и рифмы было не западло, то английский язык оказался слишком прост, чтобы такое же занятие английские аристократы сочли для себя достойным. Байрон, конечно, есть, но не про ту честь. В островном контрдансе на два шага вперёд всегда три назад. А на четвёртый – выстрел.
Тут надо заметить, что сама английская аристократия, несмотря на внешний лоск, крайне ущербна по сравнению с французской, даже порезанной революцией, но, как бросил один романский принц: «луна Италии теплее лондонского солнца». Она, как и русская, заимствовала всё. Но если русским взять высоту французской культуры и там утвердиться было незазорно, то в Британии на дело национализации аристократии смотрели пристально, уж такова была эпоха. И предлагали доказывать, что свой, земеля, тори, сноб и с юмором. Но быть самым рослым, подпрыгивая на цыпочках – гаже, чем просто вторым. Для селфи подгадать момент ещё можно, а со стороны (из России XIX века) выглядит глупо.
Высокая эстетика образовывает сама, без всякого приводного механизма, без нудных внушений. Человек красотой облагораживается, в том числе, красотой речи. Такова была, в общем, задача слегка припозднившейся русской культуры. Английская литература, неимением эстетического лица, пинает воспитательной проповедью, а то и подставляет вместо (второй) щеки зад газетной передовицы. Одна половина это памфлет, другая – «что такое хорошо и что такое плохо». Но – «обе хуже».
Понятно, что памфлет – это для взрослых. Тут подвизались все – от Чосера до Голдинга. Читателю предлагают ковыряться в носу расшифровок скрытых намёков. Это, в сущности, и есть английская литература. Там считается достоинством. Отсюда английские накрученные в три яруса детективы, из того же места растут и протоколы сионских мудрецов.
Воспитательный роман – это для подростков. Следует читать вместо порки. Понятно, что романы пользовались бешеным спросом. Розга – лучший проводник детской литературы.
Из детей вырастали взрослые.
Например, взрослая советская литература напрочь утратила эстетическое влияние уже в конце 30-х. Соцреализм, как и сюрреализм – явления одного ранга – это английский памфлет на советской унавоженной почве. «Что такое хорошо...» прямо так и писали, чернилами по лбу. Кого-нибудь продёрнуть, осмеять, подставить – это наследство, полученное беспошлинно. Пошлость её отмечал Набоков, писатель сумевший единственно из благородного слова сделать чистую литературу. «Евгения Онегина» он, как помним, на английский перевести так и не смог. То есть, не смог донести. Вроде начал переливать из хрустального бокала в пустое ведро, два буля упало – глядь, – а ведро-то уже полно.
Эстетическое отрицание привело к тому, что русская литература законсервировалась в XIX веке. Многие себе и не мыслят литературное произведение как просто красиво рассказанную красивую историю. Авторский стиль – редкость бриллиантовая. Настолько оскудело, что солженицынские узнаваемые, как кубическое солнце, экзерсисы выглядят смелым образцом.
Сегодняшняя постсоветская (это то же, что советская и антисоветская) журналистская литература на русскую никак не тянет и страстно нуждае