Солнечный июньский денек радовал народ хорошей погодой, хотя налетавший иногда ветер, заставлял ежиться и, поглядывая на небо, ждать дождя. Листва на деревьях была совсем свежая, еще не запыленная московской копотью и пылью, деревья успокаивающе шумели, как будто хотели убаюкать огромный суматошный город.
Бабки сидели около первого подъезда пятиэтажной хрущевки, и разговаривали. Бабка Анна Васильевна из двенадцатой квартиры бубнила баском с хрипотцой про своего внука, и постоянно слышалось:
- А вот мой Шурик… Причем имя внука она произносила то Шурик, то Шуряк, и бабкам было смешно. А она периодически подносила к носу понюшку табаку, и, вдохнув, с удовольствием чихала:
- А- А- А- П- Чхи. Утеревшись платком, она переводила разговор на свою внучку, и теперь уже слышалось:
- А вот моя Галя…
Бабка Наташа из девятой квартиры сидела, раздвинув мощные колени, и свесив между ними руки, перебирала ключи, нанизанные на большое кольцо. Полное румяное лицо ее было сердито. Анна Васильевна только что выговорила ей за то, что они всей семьей уезжали на праздники в гости к родным в Саранск, и перед отъездом побрызгали свою квартиру от тараканов таким противным дихлофосом, что жильцы и двенадцатой и пятнадцатой квартир, как раз над ними, все праздники задыхались от вони.
Баба Дуся из седьмой квартиры жаловалась, что молоденькая мать из пятнадцатой, Вика, которая раньше всегда останавливалась поговорить с ней, теперь чурается ее и обходит стороной:
- А я ведь ей ни разу дурного слова не сказала… - ворчала она.
- Торопится она, - сказала бабка Наташа. Говорят, выучилась на проводника, ездиет в заграницу. Может даже в Америки!
- Ты Наташ, чудная, Америка, она за окияном, туды поязда не ходют. Туды надоть на корабле… - сказала Анна Васильевна.
Бабу Дусю позвал с балкона сын, ей пора было делать укол, и она потихоньку, опираясь на палочку, пошла в подъезд. На улицу вышла пожилая, довольно сильно накрашенная женщина, Мария Антоновна из шестой квартиры, она кивком поздоровалась с бабками и, повернув за угол дома, пропала из виду.
- Махиониха- то, глянь, куды-то подалась, нябось опять в домовый комитет. И не лень кажный день тащиться, все чего- то командуеть, хоить - сказала Анна Васильевна.
- Злая она, ненавистная - сказала бабка Наташа.
- Мне Маня Чурикина говорила, что у них за линией в бараке жила семья, девять детей. Отец работал на железной дороге, а мать в дому, хозяйство на ней, дети. У них коровенка была. Бывало, всего-то молока, мало дает. Я думаю, не нажрет, и мало дает, а нажрет, и много даст (бабка Наташа по русски говорила не очень хорошо, она была родом из мордвы. ) Им-я начальства дорожная разрешила косить там вдоль дороги. Для коровы. Ну и отец косил. А Махиониха хлопотала, чтобы им-я запретили. Говорит, тута Москва. Ни у кого нет, пусть и у них не будит. Коровы-то. А как с детями без коровы? Им-я и запретили, и он корову продал. И тама зарастает все травой. Раньше-то он бывало, выкосит, а теперь начальства дорожная ругается! Им -я теперь самим надо убирать. Истинно говорю, стервь, а не баба! Значить у ней нет, и другим не надо, а что детям голодно, ей наплевать.
- Надо же, а вежливая какая, завсегда здоровается, я и не думала! Только больно крашеная, хоть и партийная - удивлялась Анна Васильевна. Они помолчали. Из подъезда вышла молодая женщина с девочкой лет девяти.
- Здравствуйте! - в один голос поздоровались мать и дочь. Девочка побежала ко второму подъезду к гулявшим подружкам, а мать села на скамейку напротив бабок. Немного погодя к ней подошли две ее подруги, и они тоже сели на скамейку, и начали свой разговор о детях, о работе, о мужьях. Бабки навострили уши. Но женщины разговаривали не громко, и до чужих ушей долетало слишком мало информации. Бабкам показалось это обидным. Анна Васильевна толкнула бабку Наташу локтем и пропела своим скрипучим голосом частушку:
Сидять монахини святыя,
Будто соком налитыя.
Лопають селедку с квасом и
Пердять сердитым басом.
- Ох, Анна Васильевна, вы такая озорница. - сказала Вика. Женщины рассмеялись. А бабка начала выпытывать:
- Ты Вика уже ездиешь в заграницу.
- Да, я уже два года работаю на международной линии.
- Ишь ты! Ну и как там у них?
- Да так же как и везде. И работают, и поют, и плачут, и смеются. Такие же люди как мы.
- Не скажи! У них, говорять, все по- другому, и почище, чем у нас, и в магазинах все есть.
- Ну, там где не было войны, может и почище, а где бомбили сильно, везде отстраиваются, а где стройка там и мусор. В магазинах в принципе все тоже, что и у нас, только у них упаковка красивее, и товаров они выкладывают на прилавок больше. И потом страны там по сравнению с нашей гораздо меньше, а вы же знаете, что в маленьком хозяйстве всегда легче навести порядок, чем в большом.
- А плотют тебе сколько?
- На международных поездах оклад сто десять рублей, а на внутрисоюзных девяносто рублей.
- Так мало? И чего ж ты туда с завода пошла, ведь матерь твоя говорила, что у тебе заработок был до двести рублей.
- Да работа интересная, страны разные, все посмотреть хочется, людей много разных встречаем.
- А как же ты с им- я разговариваешь- то? Или по ихнему можешь? - встряла в разговор бабка Наташа.
- Ну конечно столько языков я не знаю, в школе учила английский, в училище немецкий. А езжу я в Венгрию, Болгарию, Румынию, Чехословакию. Была в Польше и в Германии. И знаю точно, что если люди хотят понять друг друга, то всегда, и без переводчика поймут. А если не захотят, то и на одном языке не договорятся - ответила Вика. И, посмотрев на часы, встала.
- Ну, нам пора. Пошли, девчонки, а то на фильм опоздаем и она позвала дочку. Они пошли в сторону автобусной остановки. А Анна Васильевна покачала головой.
- Говорить, что плотют сто десять рублей. А мне ихняя соседка Пашка говорила, что она спекулянтка! Видала, какия сумки тоскаить, и на работу и с работы. Бабка Наташа закипела:
- Врет твоя Пашка. Я в тот раз злая была и спросила Вику, чаго она продает. Она как раз на работу ехала. Ох и стыдно мне было! У ей три сумки с собой. Она взяла все и выложила на скамейку. А тама трусов - лифчиков на пять дней, обувка для улицы и тапки, форма ейная запасная, коробка с пудрами - помадами, да бигуди. Еще пакет с лекарством, с собой берёть на случай. И потом продуктов на неделю, да сковородка, да кастрюлька, да плитка эта, чтоб готовить, да чашка- ложка с мисочкой, и чего - то я забыла. А! Книжка у ней с собой и вязание. Да еще мыло - мочалка. Вот вроде и все!
И пришлось ей все укладывать назад. А я готова была пропасть тут же. Стыдоба! Укорила бабу, так она мне через неделю показала, что у ей в сумках, это когда с работы. И белье грязное вытащила, и все показала. Только заместо продуктов сумку яблок и груш привезла, да помидоры с перцем сладким в другой. Через Молдавию, говорит, ехала, а там все дешевше, чем как у нас. А Пашка, соседка ейная из четырнадцатой квартиры, злобствует, потому, что с Махионихой дружится, а Махиониха Викину семью всю ненавидит.
- Ишь ты! А я то и думаю, чего это Пашка к Махионихе все в квартиру ходить? Вот значит кто грязь - то льеть! А я слышала, что она про Вику разное плохое говорить, и что выселють ее из Москвы, и ребенка отберуть, и квартиру ей отдадуть.
- Да за что выселять - то? Женщина она сурьезная, не пьет, не курит, и с дитем всегда занимается, и дите у ей ухоженное. Мужиков не водит, и вежливая. А мало, что разведенная, да хорошая.
- Да! А Пашка замужем, а стервь! Отец ейный приезжал на ее свадьбу, так подпил и говорил, что она плохая, что он сам ее с ружьем по деревне гонял, убить хотел. Да, две стервы сошлися, а сноха Махионихи вся извелась, поживи-ка с такой в одной квартире! Сожреть! Она, говорять и внучку научает, чтобы значить училась, а то, мол, тебя это быдло забьеть. Сноха плакалась Кате из двадцатой квартиры. Говорить девчоночка ее спрашиваеть, мол мам, а быдло - это кто?
- А Пашка-то как квартиру получила, знаешь? Мне Валя из сорокового дома рассказывала. Она там, в коммуналке жила, так соседку прямо сожрала, выжила ее. Та сменилась и уехала в другую квартиру. А ихний дом на капремонт поставили. Так Пашка не дала у них красить, говорить, мол, мои дети не будуть вашей вонючей краской дышать. И уехала с детями в деревню к матери. И с апреля по ноябрь ее не было. А ведь трубы менять надо, и газовыя. Так соседку отселили, а квартиру всю отрезали от всего и от воды и от газа. Она в ноябре приехала, а дома ни воды, ни отопления ни газа. Так сразу в райком полетела, мол забижають ее, потому, что она не русская, это она по мужу Трепачова, а девичья ее фамилия тяжело выговорить. Вишь, сучка какая, сама виноватая, а строителям политику приписала. Ну и дали ей двухкомнатную, она, правда, на три комнаты хотела, но тама тоже люди не дураки. Не дали. Так Валя говорить, что весь дом перекрестился, что она съехала. Одно слово - стервь.
- Да? А я не знала. Вика - то у нас на глазах выросла, а энта оказывается какая. Они посидели еще немного, и Анна Васильевна пошла домой:
-Чегой-то я замерзла, хотя навроде не холодно, а ветер знобкий.
Тяжело переступая полными ногами, и опираясь на палку, она двигалась к подъезду, медленно и осторожно, словно боясь упасть. Бабка Наташа осталась на скамейке одна. Немного погодя на пятом этаже поднялся шум, ругалась мать Вики, видимо оба сына проспались после вчерашней пьянки, и с похмелья что-то не поделили. Раздавались крики, потом зазвенела разбитая посуда и вскоре они оба выскочили на улицу. Постояв у дверей, они закурили, и медленно пошли в сторону магазина. Бабка Наташа тоже собиралась уже уходить, когда к подъезду подошла Вика.
- Не ходи ты туда, посиди на улице, сказала бабка женщине, там скандал был, мать теперь злая нябось, а ребята вроде за вином опять пошли. Сейчас нажрут и опять шум будит. Вика обессилено опустилась на скамейку.
- Ты девочку-то куда дела?
- У свекрови оставила до завтра, она давно ее звала. Бабка покачала головой:
- Тяжело тебе живется, я смотрю. Все у вас скандалы, да мужики пьют! Мать болеет часто. Ты бы в церковь сходила, попросила у Бога помощи. Вот ведь праздник скоро, Троица.
- Я не хожу в церковь, я не крещеная, и праздников у меня нет. Никто мне не поможет, пока они пить не перестанут. Да и молитв я не знаю.
- Ну ладно, в церковь не ходишь, а дома помолись Николаю Угоднику, он поможет! Он всем помогает.
- Мне не поможет, говорю же, не крещеная я.
- Поможет! Вот, я скажу тебе. Ехал киргизец по льду через Байкал, это еще до революции было. И лошадь провалилась, и сани и он стал тонуть, а ведь зима, мороз! Тут он и закричал:
- Мужик с бородой, которому русские молятся! Я не знаю, как тебя зовут! Помогай мне, спасай меня! Пожалуйста, спасай. А он уж под воду уходил. И его лошадь рванулась и вытянула и его и сани на лед. Он остался жив. И каждый год до самой смерти он в этот день привозил в церковь барана и мешок муки. Он так задумал, что если спасется, то будет все это привозить в церковь! А ведь он киргизец, не православный! И ты утром как встанешь, скажи:
- Николай Угодник, помогай пожалуйста! И он поможет! Он всем помогает.
- Спасибо, вам, бабушка Наташа - улыбнулась Вика:
- Я попробую.Бабка улыбнулась:
- А чего бабы Дуси сторожишься? Она обижается. Нябось сглазу боишься? Она бабка глазливая! Моя Верка от ней болела. Как похвалит ее, так девка с температурой. Теперь тоже сторонится, а бабке обидно! Я и говорю, а ты не хвали! А она хвалит! Вот и сторонятся все.
- Да, я тоже заметила, а обижать не хочется, а как скажешь.
- Вот и надо бы тебе окреститься, если что, святой водой умылась и все печали уйдут.
- Я подумаю, спасибо вам, бабушка Наташа. И она пошла домой. К подъезду подкатила Скорая помощь.
–Тринадцатая квартира на каком этаже? Спросила молоденькая медичка.
- На пятом, дочка! Опять Галкину в больницу забирать будешь? - спросила бабка Наташа.
- Не знаю пока. И двое медиков пошли в дом. Немного погодя подъехала еще одна Скорая и медики быстро - быстро, почти бегом отправились в подъезд.
- Вона! Это чего же случилось то у нас? - всполошилась бабка. Во двор вышла мать Вики, Екатерина:
-Баба Наташа, дочка вам кофту передала, Анна Васильевна сказала ей, что холодно.
-Спасибо, и правда зябко бывает!
- Катя, чего тама стряслось?
- Да это Вика вызвала. Мы сидим, чай пьем, вдруг она говорит, что кто-то стучится. Пошла открывать, а там Сережка, сынишка Нины Галкиной. И говорит:
- Тетя Вика, а мама легла на пол и ничего не говорит. Викуша побежала, а Нинка-то вся опухла, посинела аж, шею раздуло! У нее же муж на мясокомбинате работает. Ну вот, у них заказы давали, а там кролика мясо. Ну, она натушила и стала есть, а у нее оказывается аллергия на него. А она не знала. Хорошо мальчик сообразил, к нам постучал, а то бы померла.
- А я думала, саму Галчиху забирать приехали. Она в тот раз отказалась ехать, мол, у вас в больнице тараканы! А ей наша врач Нестерова говорит, мол, я больше чем у вас тараканов не видела. Галчиха не поехала, стыдно, наверное.
- Значит, не так болит! Когда сильно болит, и дерьма бы наелся, лишь бы прошло. А тараканов у них и вправду полно! Все травят, кроме них, вот они к ним и бегут.
- Да уж мне Анна Васильевна выговаривала, что мы на майские праздники уехали, а дома побрызгали. Я и не думала, что к ним да к вам так запах пройдет.
- Так ведь воздух-то вверх идет, и запахи все вверх. А морить надо во всем доме сразу, тогда толк будет. Или как в деревне, в старые времена, тараканничали. Сами хозяева уходят к родне на неделю, в самый мороз, а избу открывают. Вот они вымерзнут, а через неделю хозяйка веничком сметет и чисто в доме. Из подъезда наконец - то вышли медики. На носилках лежала полненькая молодая женщина. Бледное лицо ее было еще отекшим, но она была в сознании. Екатерина подошла к машине:
- Нина, ты не волнуйся, Сережа у нас пока побудет, Вика уже позвонила твоей маме. Она сказала, что приедет за мальчиком. Та в изнеможении закрыла глаза. Машины уехали, а во двор вышла Вика с Сережкой, а почти сразу за ней и Анна Васильевна.
- Ты глянь, какая хворь-то бываить, я про такую и не слыхала. Энто што ж, вот так сядешь есть, и помереть можешь?
- Да, мало ли разных болячек - сказала Вика.
- А ты Сереженька молодец у нас, прямо герой! Мамочку свою спас. И как только сообразил, умница! Она погладила мальчика по спине.
- Тетя Вика, а мама не умрет? - вдруг заплакал он.
- Нет, не умрет, ни в коем случае! Ее доктора в больницу повезли и там ее полечат, а бабушка приедет, и ты поедешь к ней. А завтра к маме в больницу сходите. Не надо плакать, мой хороший - она вытерла ему слезинки:
- Хочешь, пойдем на качели. Он, всхлипув, кивнул. И она повела его за дом на детскую площадку.
- Катя, а ты не слыхала, отдали Соколовы деньги бабке Наде? Да они, по-моему, еще у Зойки брали - спросила бабка Наташа.
- Отдали! Зойка давала с уговором, через месяц вернуть и брали триста рублей, а вернуть триста пятьдесят
- И все отдали?
- Конечно! Ей не отдай! Она тогда брату своему давала в долг, так сотню взяла сверху, и сноха говорила, что из руки вырвала чуть не с пальцами.
- А бабке Наде отдали?
- Говорю тебе, отдали. Соколиха говорит, хотели дать сотню сверху, думали она тоже берет, а она свои четыреста рублей взяла, а сотню отложила, и, так говорят, с обидой - мол, не мое это. И от себя отодвинула.
- От сотельной и отказалась?!
- Отказалась! Она бабулька с понятием, несмотря, что так с мужем не повезло, и детей не родила, а осталась чистая как дите.
- Да ладноть, как дите - проворчала Анна Васильевна. Она и рюмочку пропустить не дура.
- Ну и что! Не каждый ведь день, и не допьяна, и рукодельница какая, шьет хорошо. Вернее шила, сейчас уже не шьет, катаракта у нее от диабета.
- А это я слыхала, это в глазах, которое раньше бельмом называли.
- Ну, бельмо это когда уже запущено, а она капельки какие-то капает, доктор прописал.
- А Соколовы- то, зачем брали деньги?
- Да у них у матери домишко в деревне, совсем плохонький, они хотели ее к себе забрать, так она не хочет, говорит тут помру! А им предложили от тамошнего колхоза подремонтировать, только за стройматериалы надо было срочно отдать, а они только мебель купили, совсем без денег остались. Ну и за работу надо было доплачивать. Теперь говорят туалет у нее в доме и ванная, и вроде в колхоз газ подвели. Так что денег они занимали на дело.
- Вишь, как Соколихе подвезло с мужиком! И рукастый и не пьеть, и уважительный вон к теще-то.
- Да она и сама не плохая, всегда вежливая, здоровается, в магазин идет всегда спросит, мол, может захватить чего, два раза мне хлеб приносила, мои забыли, а к ужину ни кусочка, ну она и выручила. Бабка Наташа поднялась и пошла к подъезду.
- Обедать, что ли?- спросила Анна Васильевна.
- Да, давно пора, чего-то я засиделась нынче. И чаю хочу.сил нет!
- Поешь, и выходи опять, а то лето скоро кончится, не посидишь на улице – и, повернувшись к Кате:
- Не люблю я зиму. Сидишь, сидишь дома, никого не видишь, скукота. Только что внук придёть, расскажеть или внучка. Пробовала на улицу выходить, так пока оденусь, уже вся в мыле. А пальтё такая тяжелая, и пока спустисся с четвертого этажа, на улицу выйдешь и уже через пять минут домой надоть. Замерзла! Кабы жила на первом этаже, может чаще бы выходила.
- Да, зимой не посидишь, зимой вон иной раз на работу торопишься, и то вся промерзнешь, особенно когда наш сороковой автобус ждешь. И на работе, приди вовремя, и сидишь, пока начальство раскачается задание тебе дать! А попробуй, опоздай! Тринадцатой зарплаты лишат.
- Слыхала, как у татарочки Зины, из четвертого подъезда, парень чуть не помер в больнице, ну где алкоголиков лечат?
- Нет, она ничего не говорила.
- Они его положили туда, а то ведь никакого спасу не было, молодой, а пьеть, не продыхаеть! А тама врач новый, дал таблетку и заставил проглотить и еще полчаса им лекцию читал, что вредно пить. Раньше - то врачи не очень следили, выпил лекарство или нет, а они выплевывают, а вечером, или на ночь няньки водку принесуть, и все пьяные. Ну вот. А тут хошь - не хошь, а лекарство выпили все. И водку на ночь выпили. И померли трое или четверо, а Абдулу плохо очень было, его откачали! Так он матери сказал, чтоб забрала его, слово дал, что больше ни- ни! И какой молодец, слово держить! Мужики звали выпить, а он не пошел, говорить, мол, маме слово дал! О как !
- Не знаю, не слышала. Про свадьбу слышала, что вроде невесту ему из Казани привезли, уже и сговор был. А про больницу не знала.
- Ишь ты! Свадьба значит будет? А невеста- то где.
- У родни своей, здесь, в Москве, пока живет. Ей вроде вот- вот восемнадцать исполнится, тогда и поженят.
- Какая молоденькая! А уж сосватана, не погуляла, девичества не видала.
- Да уж молоденькая, мать Абдула говорит, что у них по деревням к восемнадцати годам уже двое- трое деток есть! Это у нас, у русских соблюдается, а у них рано замуж выходят. Да вообще у разных народов по- разному. Вон в Индии в пятнадцать лет не замужем, уже старая дева! Там выдают в двенадцать, а иногда и в десять лет.
- Батюшки- светы, в десять годков? Чего она в десять –то лет понимает? Сама еще дите, а ей уже няньчить надоть.
- Но они и старятся раньше, намного. Южные женщины вообще созревают раньше, так врачи говорят. В подъезд прошла Вика с Сережкой:
- Мам, мы обедать и спать, приедет мать Нины, кликни меня!
- Хорошо, позову!
- О! Смотри, смотри, энти со второго этажа идуть! Вот до сих пор не верю, что они муж с женой! Так похожи, словно брат и сестра. .
- Точно, я тебе говорю, муж и жена! Мой муж у них водопровод ремонтировал, так в глаза мужика спросил, что, мол ты с сестрой живешь? Так, тот свидетельство о браке показал. У них и фамилии разные до женитьбы были. И из разных городов они, он из Подмосковья, а она из Ленинграда.
- А как же они квартиру в Москве получили?
- А они на работе познакомились, мне ее мать говорила. Оба специалисты хорошие, вот им от работы и дали.
- Катя, а чего это твоя Вика к Любке – разведенке ходить?
- Она не только к ней ходит. Кто что попросит сделать, она идет и делает. Любе она перевешивала бра. Это светильник над кроватью. И на кухне полку перевесила. Люба после развода мужиков видеть не может, да и вызови она мужика- мастера, по любому делу, сразу скажут, что она кобелей водит. Разве не так? И потом моя Вика тоже разведена, она и сочувствует женщинам, сама намучилась, и других жалко.
- Ну, твоя- то рассудительная такая, сурьезная, а Любка, свиристелка.
- Не наговаривай на женщину что зря, нормальная она и мать хорошая, и не виновата она, что мужик такой кобелина попался! Это надо, еще две бабы у него и у обоих дети! К женщинам подошла бабуля из третьего подъезда.
- Катя, а дочка твоя дома?
- Дома! А что вы хотели, тетя Фрося?
- Да мне должны шкаф привезти из магазина, да я боюсь, что чего-нибудь не так будет. А доглядеть некому. Екатерина поднялась и, подойдя поближе к дому позвала:
- Вика! Вика! С балкона пятого этажа откликнулись:
- Мам, ты звала.
- Спустись сюда дочка, дело есть. Вика вышла к подъезду и бабка Фрося объяснила ей свою заботу.
- Ну, пойдем, к вам домой, посмотрим, что там и как. Они ушли. Примерно через час к дому подъехала машина из «Трансагентства». Она остановилась на проезжей части и грузчики, подхватив на ремни небольшой шкаф, корячась и потея, понесли его к третьему подъезду.
- Ах, паразиты! Вон они что задумали! Ну, ничего у них не выйдет! Вика не даст бабулю в обиду.
- Чего это, Кать?
- Да они нарочно тащат шкаф от машины, чтобы у бабки денег выпросить за труды. У нас тут к подъездам проезд хороший, могли и подъехать! Вот только на место бы ей поставили! Ну да Вика подойдет, спросим. Минут через двадцать из подъезда вышли два сердитых красных мужика, грузчики. Они, зло переговариваясь, пошли к своей машине и через минуту ее и след простыл. Вика подошла к матери и Анна Васильевна ехидно спросила:
- Ну как, сорвали с Фроськи десятку?
- С какой стати? Она доставку оплатила заранее и шкаф ей на место поставили, как ей надо. Так и положено по закону. А они шуметь, что, мол, несли от машины! Ну, я и сказала, что у нас подъезд к дому удобный, и нечего было корячиться! Сами так захотели, бабуля вас не просила. Она пожала плечами.
- Ну ладно, я пошла, а то Сережка проснется, как бы ни заплакал опять. Я давеча еле успокоила. Она ушла. Женщины помолчали. Анна Васильевна в очередной раз понюхала табаку и, прочихавшись, сказала:
- Чтой- то Наташка не выходить, либо спать завалилась? Ох и здорова поспать!
- Пусть спит, на здоровье пока в охотку.
- А вон и твои ребята идут, Катя, опять пьяные?
.- Да вроде нет! Ребята, пойдите сюда. Парни подошли.
- Домой пока не ходите, там мальчик, Нинин, ее в больницу отвезли. А то перепугаете парня. За ним бабушка через час приедет, тогда и пойдете. Те развернулись и пошли в старую беседку, и через некоторое время оттуда донесся запах табака и негромкий мужской говорок.
- О! О! Сплетничають сидять, хуже нас, бабок! Я слыхала, как они говорять про женщин. Какая красивая, какая нет, и сколько денег получает на работе, а никогда не скажуть душевная или нет!
- Ну, чтобы узнать про душу, надо пожить вместе, а так откуда они могут знать! А я вот спросить хотела, Анна Васильевна, откуда вам привезли грибы в прошлый раз? Вы тогда угощали, мне очень понравилось. Вкус необычный.
- А я чабрец при засолке кладу, только немного, главное не переложить. Я на свою большую кастрюлю кладу ровно половину пучка, такого как на рынке продають укроп, или петрушку.
- А на кой ты про грибы спросила?
- Да моя Вика говорит, что скоро лисички пойдут, а у них к поездам выносят грибы в ведрах, на станции Сухиничи.
- И дорого?
- Да не особенно, в прошлом году были двенадцать- пятнадцать рублей ведро.
- Пятнадцать рублев! С ума я сошла, что-ли такия деньжищи платить?
- Мои вон сами ездили, набрали три кошелки. Правда сыроежек много, но с ними и суп вкуснее и в засолку они самые вкусные.
- Ну, посчитайте, Анна Васильевна. Вот они ездили втроем билеты туда и обратно на троих, вот уже двенадцать рублей, да на бутылку мужикам, да закуска с собой, они ведь без этого в лес не поедут! Вот и выходит то на то! А я еще и время экономлю, Викуша привезет, я засолю, и готово.
- Ну, только ты уж в лисички чабрец не клади! Лисичка, она свой вкус имеет, самый вкус у нее, когда чисто свой! И чего это Наташка не выходить? Неужто все дрыхнеть? Вот продрыхнеть, а зимой и будеть, скучать как я, когда поговорить не с кем. В это время к подъезду подъехала машина такси. Из нее вышла седенькая, сухонькая старушка. Он поздоровалась и спросила:
- У кого внучок- то мой, Сереженька, не знаете.
- Пойдемте, у нас он. Поднялась Катя.
- А на какой этаж?
- На пятый.
- Ох, как же вы без лифта- то? Я ведь не дойду туда.
- Ну, хорошо, я сейчас дочери крикну, она сведет его вниз. Через десять минут бабушка Сережи и он сам уселись в машину и уехали.
- Пойду, сейчас кино начнется, я давно посмотреть хотела.
И Катя ушла в дом. Анна Васильевна довольно долго сидела одна, но так как к ней никто больше не вышел, она, проворчав в очередной раз про скучную зиму, тоже поднялась и пошла к подъезду.