В Новочеркасске оказалось две триумфальные арки, потому поручик оказался в затруднении. В письме было указано: "дом слева от триумфальной арки", теперь гадай от какой. Эту украшала надпись в стихах:
"Объемлемы восторгом, радостью сердца,
Спешат во сретенье МОНАРХА и отца,
Се Александр днесь ту же благость нам явил,
Чем в первый раз ВЕЛИКИЙ ПЕТР нас озарил".
Поручик прочитал и ничего не понял. Сочинено красиво, но как-то туманно и чересчур витиевато. Видимо, действительно, радость сочинителя переполняла. Опираясь на палку, он прошел ворота и повернул налево. Из трех домов выбрал крайний слева. Палкой постучал по калитке, но никто не отозвался. Тогда он толкнул незапертую калитку и зашел. Увидел на веревке у левого бокового входа сохнущий майорский мундир и, уже не сомневаясь, направился к двери.
Его товарищ –лысоватый усатый толстяк в штанах и нательной рубашке – лежал в первой же комнате с распахнутой дверью, развалился поверх разобранной кровати.
– Ха! Господин поручик! –крикнул он и тяжело поднялся. Руками потер голову, взлохматив редкие волосы. – Что ж вы с палкой, пешком, что ли с Кавказских гор шли?
Поручик в комнате сел на кривоногий стул, который тут же завалился в сторону. Он ухватился за край стола, удержался и потом похлопал по раненой ноге.
– Ага! – оживился майор, – не убереглись! Зацепила-таки молодца чеченская пуля! Сейчас мы за встречу...
Он, не глядя, рукой полез под кровать, зазвенел невидимыми бутылками.
– Хм, а ведь была... Ополовиненная, а оставалась. Не наполовину пуст был сосуд, а на половину полон. Неужто, хозяйка, пока спал, прибрала? Если прибрала, то, считай, все, сосуд пуст... Так что вы, налегке, только с палочкой и путешествуете?
– Вещи в трактире оставил, там комнаты для проезжающих. Думаю, здесь не задержусь. Вас навестил и дальше, до Москвы и Петербурга.
– Вот и я, – поерзал на кровати майор, – думал, что не задержусь. В том самом трактире. День, думал, передохну и в Москву. А уже год, как застрял. И вы бегите отсюда подобру-поздорову!
Он вздохнул и стукнул кулаком в стену.
– Марья Саввична! Дай команду раздуть самовар, спроворь нам чайку с боевым товарищем! И бутылочку-то, что из-под кровати, верни! Нехорошо!
– Обойдетесь! – донеслось злое ворчание из-за тонкой стены, – в трактире подадут! Если заплатишь!
– Вот дура-баба! – покачал головой капитан, – и не съедешь никуда, должен ей. Так задолжал, что до конца дней не расплатишься. Я ж, как в отставку вышел, все в повозочку сложил, лошаденки две за сто рублей купил, запряг, да и ехал потихоньку, ехал и все прикидывал, как в Москве продам лошадей по сто рублей каждую, да за тарантас еще сто рублей выручу. Да сколько выслужил – все в сумке, денег столько, что в кошелек не влезает. Лошадей не гнал, берег, все деньги свои пересчитывал, решал: лучше мне в Москве квартиру на Остоженке или Покровке купить или дом с садом в Новогиреево или Чухлинке. Так и мечтал, пока сюда не прибыл. А здесь в трактире остановился, в тех самых комнатах. Еще в одной комнате помещик квартировал, по делам земельным хлопотать приехал, в другой чиновник с инспекцией по врачебной части, все люди солидные. И я среди них на первых ролях, все меня про Кавказ расспрашивали, походы наши. Все тосты поднимали во славу русского оружия! Мне бы насторожиться, руки в ноги и ехать дальше подобру-поздорову, а я перед ними перья, что тот павлин распустил. Ну а по вечерам, после кахетинского картишки, как водится, играли втроем с болваном, по копеечке начинали, потом по гривенничку, и все мне карта перла, ну а потом... – майор тяжело вздохнул, – потом ни лошадей, ни повозки, ни сумки с деньгами. Остался пустой кошелек, и что на мне – мундир и усы. Думал, играл с болваном, а оказалось, болван я и есть. Утром ни чиновника, ни помещика, обоих след простыл. Переметнулись куда-то, дальше простаков караулить, тех, которые в отставку или отпуск едут.
– А я в Санкт-Петербург, в медико-хирургическую академию добираюсь, – вставил слово поручик, – думал на кавказских водах подлечиться, да что-то не помогли эти воды хваленые.
– Как вода помочь может? Вздор! Вода она вода и есть. Все это лекари придумали, дурят нас, деньги тянут. Первые жулики на свете лекари, потом попы и купцы, а впереди всех свахи. Без средств остался, на одном пенсионе, махнул рукой на эту Москву, на Остоженку вместе с Покровкой, решил дальше и не ехать, жениться, осесть, пустить корень. Поначалу по балам подругу себе искал, хоть балов этих у нас, раз, два и обчелся. Дворянку искал, побреешься, остатки волос завьешь, чтобы потери прикрыть, мундир почистишь, орден на ленте. Явишься, к кому из дам поприличнее не подойдешь, мельком глянут – один ответ: все танцы расписаны. И дочери их, на маменьку оглянутся, и откажут, а потом с молодыми подпоручиками отплясывают так, что паркет дыбом встает.
Вижу – от балов толку нет, сваху нанял. У нее нас целая команда. Чиновник без места, конторщик, помещик с погорелой деревенькой, да я – отставной гусар. Чего они меня гусаром зовут – сам не знаю, лысый уже, какой там гусар. Как-то раз на балу шпоры не снял, так и пошло: гусар, да гусар. И вот водит нас сваха по невестам гуськом, деньги тянет. Мы-то поначалу друг на дружку волком глядели. А потом видим, что делить нам нечего, так уже на смотрины, только если стол накроют, и ходили. Наклюкаемся у невесты, да в трактир, за стаканом той невесте и родителям ее косточки перемыть, приданое обхаять. Теперь и не зовут на смотрины, всех невест в Новочеркасске перебрали.
– Может, не стоило такое дело как женитьба на отставку откладывать? – спросил, словно не только майора, но и самого себя поручик.
– Может и не стоило… – задумчиво потянул майор и вздохнул, – наверное, не стоило, правда ваша. История со мной случилась любопытная, еще подпоручиком был. Первый жених считался в гарнизоне. Во все дома, где невесты, двери нараспашку. По делам служебным раз в одном месте к городничему зашел. А тот и говорит: «полюбуйся на красотку» и вводят женщину молодую, рыжая, красивая, губы пухлые, что надо выпукло у нее, а грудь, вот смотришь в ложбинку между ними и словно темнота какая там, манит и манит. Так бы зажмурился и нырнул туда. Я городничего спросил: "куда ее?" Да, отвечает тот, завтра ее за дела нехорошие к палачу, потом отлежится и денька через три на каторгу по этапу.
А стерва эта глаза на меня подняла, посмотрела, как огнем обожгла, ее уж солдат-инвалид к двери тащит, а она оглядывается и на меня смотрит. Сам не знаю, что на меня нашло. На городничего насел: отдай ее на эти три дня мне!
Тот, поначалу, противился, как так отдай?! Потом рукой махнул: «Бери». Побежал я к палачу. "Ты, – говорю, – свое дело полегче делай, не очень ее охаживай, а по жопе вообще не стегай!"
Палач плечами пожимает, с ленцой мне говорит, что за такое дело противозаконное не меньше чем царь-колесо подкатить надо. Такие у них, палачей, порядки. Что делать? Сунул ему рубль серебряный.
Не обманул, пожалел ее. Как от палача ее сняли, в шинельку кралю эту завернул и к себе на квартиру. Ну а дальше, – вздохнул майор, – лишь три дня и три ночи, да все наши. В беспамятсиве, считай, в постели ты к ней как к костру прижмешься, жар от нее такой, что еще чуть ближе и сгоришь…
День или ночь, не поймем, все перемешалось, ставни закрыты, свечи оплыли, сгорели давно, и шепчет она мне на ухо: "Бежим офицер, со мной ты пропадешь, а не пропадешь..."
А я и сам не свой, готов бежать за ней, куда карта – будь она неладна – ляжет.
Три дня и три ночи наши были, а на четвертый день заходит солдат-инвалид с ружьем за рыжей красоткой моей.
Я в рубахе к окну закрытому встал, смотреть не могу, руки дрожат, потом дверь заскрипела, не выдержал, обернулся, а она из дверей мне с усмешечкой рукой махнула. Попрощалась как бы.
Потом война, Кавказ, думал, забуду ее. Поручика получил. Штабс-капитана. Орден. Да только с того дня с кем из дам не знакомился – толку нет.
Скромную девицу мне подведут – тьфу, думаю, жеманная чересчур, а другая, знай себе, смеется – дурочка, еще одна прямо не смотрит, глаза опускает – совесть не чиста. А смотрит прямо – чего, думаю, вылупилась? И каждый раз, словно та рыжая бестия за ними встанет и мне с улыбочкой рукой махнет.
Вот выбирал я сколько лет, перебирал, до отставки дотянул, а теперь время такое пришло, ни места, ни денег, что меня надо из других выбирать, да не очень-то выбирают. Вышло, что не прощалась она тогда со мной, а на мою жизнь рукой махнула.
Сгорел я с ней сердцем, с того времени словно головешка в груди лежит. Может, и надо было бросить все и бежать с ней тогда?
Майор смотрел куда-то вдаль, поручик молчал. Потом майор, не дождавшись ответа, вздохнул:
Надо в Екатеринослав переезжать, там себе невесту поискать.
– Что? – словно очнулся поручик, – разве в Екатеринославе невесты лучше?
Кто его разберет? Лучше или хуже. Везде одинаковы. Сидят и богатых женихов ждут. Здесь-то меня уже все знают, а там место новое, свежее. Цирюльник пообещал мне на ветряное гумно заплатку наложить – накладочку волосяную на лысину наклеить. Мне искать пора, где женихов поменьше, туда и ехать. Сваха все свое твердит: ни кола, ни двора, тебя ж самого содержать надо. Майора только по выходу в отставку получил, дворянин не потомственный и здесь от тебя толку нет. И вид у тебя не геройский – толстый и оплешивел весь. Мещанок подсовывает. То кривую, то рябую, то смотришь на нее, приземистая, коренастая, как гаубица. Я ж не лошадь ищу, прошу найти потоньше, поизящнее, так мне в ответ: тебе рабочая баба нужна на хозяйство, кормить тебя, дурака, обстирывать, а не для балов. Сваха – дура-баба, а хитрая, деньги норовит и с женихов, и невест взять. Сама вдова, двух мужей уморила, теперь других женит. Ведьма! Еще и табак нюхает. Меня корит, что и на задаток денег нет. Дело-то Богу угодное, жениться, род продолжить, а и здесь со всех сторон деньги-деньги-деньги, только и знай, что тянут. Вот в романах, не читал, но сказывали, все про любовь пишут, чувства, полет души, а где она та любовь, чувства где? Все просто. Никакого полета. Нет дворянства – женись на "гаубице", есть дворянство – выбирай из мещанок, кого хошь, ну а дворянство и деньги привалили, тут ты король...
Открылась дверь. Придурковатого вида белобрысый парень с выпученными глазами занес самовар. Следом боком протиснулась необхватного размера хозяйка. В комнате сразу стало тесно. Лицо хозяйки словно птичье, круглое, с маленькими глазами и носиком – клювом. На одной руке у нее висела связка баранок, в другой была тряпка, которой она небрежно смахнула крошки со стола.
Поручик поднялся, а майор крутнул ус, но остался на кровати.
Женщина-птица ощупала глазками поручика.
– Чего встал! – взвизгнула она, – ставь!
Парень с облегчением поставил самовар.
Хозяйка еще раз придирчиво оглядела их, заглянула под стол и за кровать, развернулась и также боком вышла, вытолкнув перед собой парня.
Майор с тоской сказал, словно пожаловался:
– Эх! Не дослужился раньше до майора, не книжки читал, а волочился попусту и в карты поигрывал, а то бы совсем другая жизнь была. Женушка-красавица бы мимо лебедушкой проплывала. Вышел бы с ней утром из квартиры на Покровке и через Китай-город на Красную площадь гулять. А теперь... Дом этот с клопами и тараканами. Хозяйка, сами видели... Задолжал я ей. Живу уж сколько, и все в долг, как до ста рублей дойдет – женюсь! Куда деваться? Проиграл я в карты, получается, не только деньги, но и свою жизнь. Но зато, – здесь майор понизил голос до свистящего шепота, женюсь на ней и долг возвращать не придется, и сваху эту подлую надую...
Отрывок из повести Андрея Макарова «Дорога на Моздок»
http://artofwar.ru/m/makarow_a_w/text_0990-1.shtml