Анна Зотова
В конце июня
роман
Часть 7
Возвращение Арамиса
Глава 51
В конце учебного года Люся приняла окончательное решение уйти из школы. Куда? Она сама не знала. Знала только, что это лишь первый шаг в "работе над ошибками", которую должна сделать.
Она предупредила об уходе директора и Анну Петровну. Анна Петровна расстроилась, но она понимала, почему Люся так поступает.
- Он принял какое-то решение? - спросила она, когда Люся зашла к ней после последнего классного часа.
- Не знаю - не виделась с ним несколько месяцев. Но, думаю, что не принял. Он никогда не примет никакого решения.
- Думаешь, он уйдет в монастырь?
- Нет. Но и человеческой, мирской жизнью он тоже жить не будет.
- Смотри, какую фотографию я нашла, - и Анна Петровна показала Люсе старую школьную фотографию, очевидно, сделанную в выпускном классе. Веригин в спортивной форме идет по футбольному полю, а Люся стоит вместе с Маркиной и с тоской смотрит ему вслед.
- Очень хорошая фотография. И главное, к месту.
Но оказалось, что это еще не последний эпизод этой истории. Первого июня, выйдя из дому, Люся столкнулась с Веригиным.
- Что тебе надо? - с вызовом спросила она.
- Я уезжаю. Пришел попрощаться.
- По святым местам? На все лето?
- Да, считай, что это у меня такая полевая практика. Пойдем в городской парк, я даже оделся прилично ради этого.
На нем была красная футболка с черепашками-ниндзя.
- Очень смешно, - сказала Люся. - Именно черепашек я и имела в виду, когда просила не ходить тебя в рясе.
- В подряснике.
- Мне плевать, - отрезала она.
- Я готов донести тебя до парка на руках. Только давай расстанемся на лето по-хорошему.
- А может, мы расстанемся по-хорошему навсегда?
- Люся, не говори так, пожалуйста. Мы не можем разлучиться, ведь наши души бессмертны. Поэтому мы обязательно будем вместе, хотя бы на том свете.
- А на этом? - спросила Люся, пристально глядя на него.
- Это я и предлагаю обсудить в парке.
И Люся пошла с ним в парк. Там Веригину показалось слишком людно, он стал искать уединенную лавочку. Потом, не найдя, полез вглубь парка, нашел полянку. Солнце уже клонилось к вечеру. Стало прохладно.
- Давай разожжем костер, - сказал он.
- В парке нельзя, оштрафуют.
- Но тут же никто не увидит, смотри, какие высокие деревья кругом. К тому же я умею зажигать костры так, чтобы не было дыма, - и он стал собирать хворост для костра. - Не бойся, я же - профессиональный кадилозажигальщик.
- Ты же из чистого упрямства это делаешь.
- Я для тебя его зажег, чтобы тебе было тепло. Садись.
- Не хочу.
- Тогда я сейчас туда упаду, - он качнулся вниз к костру. - Я завтра уезжаю, пришлю телеграмму.
- Нет, только не это, - невольно вскрикнула Люся, вспомнив про прошлогодние неприятности. - Ты один едешь?
- Нет, на этот раз не один. С братьями и преподавателем по церковному пению, - помнишь, худенькая женщина на клиросе в очках?
- Она и есть будущая мадам Веригина?
- Ты что, она же почти слепая.
- Вот это настоящее христианство! Слепые нам не нужны. Сколько милосердия! А ведь ты совсем недавно говорил о бессмертных душах и о встрече на том свете.
- Так я, Люся, тебя имел в виду, а не какую-то там Татьяну Михайловну.
- Получается, у нее душа не бессмертная. Она - слепошарая.
- Я что, пришел с тобой про монашек, что ли, говорить? Почему ты всегда разговариваешь со мной в таком тоне, а я все время это терплю? Ты прекрасно знаешь, что мне, кроме тебя, никто с восьмого класса не нужен. Я уже сто раз мог уехать отсюда, мог жениться, получить приход, а ради тебя от всего отказываюсь. Я знаю, что ты хочешь, чтобы я ушел из семинарии. Только кем я буду - учителем географии? Или пойти к отцу в компанию - "зашибать деньгу"? Ты же сама этого не захочешь. Здесь у меня все получается, и получалось бы еще лучше, если бы я не подстраивался под тебя. А я подстраиваюсь и буду дальше подстраиваться, потому что, кроме тебя, я никому не нужен. Да и ты никому, кроме меня, не нужна. Поэтому давай как-то ладить друг с другом.
Люся резко встала:
- Значит, мы с тобой будем вместе только на том свете, так, по-твоему?
- Ну, почему так. Разве мы сейчас не вместе?
- Нет. Мы сидим на какой-то загаженной поляне. У нас нет ничего общего.
- Но ведь мы любим друг друга.
- У нас нет общих интересов. Нам даже говорить не о чем!
- Что ты такое говоришь? Как же не о чем?
- Мы или ругаемся, или говорим про мощи.
- Уже сто лет никто не говорит с тобой про мощи.
- В том-то и дело, что ты хочешь со мной говорить про мощи и святых отцов. Но ты знаешь, что мне это не нравится, поэтому заставляешь себя молчать об этом. И чувствуется напряжение.
- То есть можно говорить про святых отцов? – уточнил Веригин.
- Конечно же, нет, неужели не понятно?
- А о чем тогда?
- Я хочу про ребенка! – вырвалось у Люси.
- Про какого еще ребенка?
- Я подумала, что если ты уйдешь в свой монастырь, то пускай у меня останется твой ребенок. Я не буду заставлять тебя жениться на себе, выращу его сама. Я просто хочу, чтобы он был твой, чтобы у него были твои глаза, нос, уши...
- Ты как всегда застала меня врасплох. Откуда я мог знать, что ты этого хочешь?
- Я боялась, что ты, как услышишь такое, отвернешься от меня. Скажешь, чтобы я шла каяться, что я развратная или еще какая-нибудь. Я не пойду каяться!
Его аж распирало от гордости и сознания собственной значимости. Еще бы - кроме него, Люсе с этим вопросом обратиться не к кому. Он незаменим. Люся, даже отвернувшись от него, чувствовала, как он расфуфырился и приосанился.
- Люся, никто и не говорит, чтобы ты шла каяться. Только почему ты мне раньше этого не говорила? С чего ты решила, что я буду недоволен тобой? Я так рад, что ты мне это сказала. Я тебя после этого еще больше любить буду. Ты такая открытая и искренняя. Давай сейчас потушим этот костер, а то потемнеет, и он виден будет сквозь деревья. Пойдем куда-нибудь.
Люся молчала. И это все? Как будто бы она ему сказала это, чтобы его порадовать. Люди ходят, чтобы порадоваться и развлечься на дискотеки, концерты, еще куда-нибудь. А Веригин ходит к Люсе. Он сначала изнурит себя постом и молитвой, а потом разрешит себе порадоваться. Сегодня Люся приготовила ему новый, необычный для него номер программы. Он доволен. Он ни на секунду не задумался, как стыдно сейчас Люсе, что она ни разу в жизни не говорила никому таких вещей, что она в панике от того, что сказала. Он доволен, успокойся, Люся. Она молча наблюдала, как он затаптывает остатки костра.
Потом он подошел, обхватил ее за плечи и, обняв ее, потащил куда-то дальше, на следующую поляну.
- Люся, тебе надо было раньше сказать об этом. Я бы подумал над этой идеей. А я завтра уезжаю, и в любом случае это откладывается на осень. Но если все делать так, как ты говоришь, то я же не смогу бросить тебя с ребенком, я должен буду о вас заботиться. Вот о чем надо подумать.
- Не заботься! - Люся разозлилась. - Идея! Ты называешь ребенка идеей! Надо было пораньше записаться на прием к тебе, внести предложение, чтобы ты успел рассмотреть его до отъезда. Потому что завтра ты уезжаешь по своим святым местам и мощам со слепошарой учительницей пения и "братьями", а я, как всегда, не вовремя. Пишет мне про послание к Коринфянам, после которого меня чуть ли не анафеме предали мать и бабушка, а потом уезжает на черти сколько месяцев. Полевая практика у него! Жертву он принес! Черепашек-ниндзя надел! Зря я тебе все это сказала.
- Что ты! Это самое прекрасное, что я слышал в своей жизни. Извини, если что-то не то сказал. Давай отложим этот вопрос до осени. Сейчас я уезжаю и ничего не могу сделать. Я приеду, и мы все решим.
Люсе уже не хотелось ничего "решать". Она сама не понимала, как так вышло, что она это сказала. Сорвалось. Не планировала она ему ничего такого говорить, хотя, конечно, думала об этом. Самым главным в жизни она считала иметь семью и детей.
Как он обрадовался… Она и не ожидала. Но что-то в его реакции было не так. Ни любви к Люсе, ни счастья от открывающейся возможности другой жизни не было в его интонации. Скорее, торжество победы над ней, самолюбование, эгоизм: «Она зависит от меня, лишь я могу сделать ее счастливой». Если бы он растерялся, изумился или хотя бы рассердился, ее бы и это устроило. А здесь положительная резолюция "принимаем и одобряем", будто на собрании передовиков производства.
«Я для него игрушка - вытащит, поиграет и опять забросит в ящик подальше. Интересно, какие еще игрушки есть у него? Ведь все эта болтовня о мощах, посты, подрясники - это тоже игрушки. Есть ли что-то такое, что его по-настоящему задевает? Можно ли его всерьез разозлить, обидеть, оттолкнуть? Когда я бросила в него книги, он, вроде, был всерьез разгневан и зол. Ну и что, долго это продолжалось? Нет. А потом все опять: "мы танцуем и поем, очень весело живем" - такое легкое скольжение по жизни. Папины деньги, потреблять которые ему ничего не мешает, а потом рассуждать о нравственности и духовности. Считать, что если он соблюдает пост и носит четки в своем кармане, то это и есть нравственность и духовность. Все он сделал, всего достиг. В семинарии, наверное, висит на стенгазете под разделом "Ими гордится наша православная дружина". И в личной жизни тоже все окей - девушка постоянная имеется, аж со школы "любовь". Все это говорит о моральных характеристиках раба божьего Юрия. Теперь на три года разговоров о ребенке хватит. Будет готовить меня. Нравственно и духовно наставлять и окормлять. Трясти морковкой как перед осликом: "Ну, Люся, постарайся, поднажми еще чуть-чуть, я в тебя верю". Ничего у них не получится. Будет старение, оцепенение и разочарование.
«Нет, я так не хочу!» - Люся чуть не сказала это вслух.
Посмотрела на Веригина. Он уже перемолотил информацию о ребенке и приступил к части духовного окормления. Что-то болтал о монахине, которая в молитве на полтора метра поднималась над землей. Потом перешел к какому-то святому деду, который, когда умер и лежал в гробу, у него под гробом какая-то шелудивая девочка пробежала, и с нее струпья отпали.
"Что их так тянет к гробам, струпьям и мощам?" - с раздражением подумала Люся, а вслух сказала:
- У меня нет струпьев. Получается, я для тебя не гожусь.
- Что ты, Люся, я ведь просто про чудеса веры рассказываю.
- Ну да, они только такие, эти чудеса. Других нет и не будет. Не завезли.
- Люся, ты обиделась, что ты мне душу доверила, а я не так себя веду? Ну, прости, я же очень рад. Мы осенью все обсудим, а летом подумаем об этом. Пусть Господь наставит нас на путь истинный, даст нам помысел, что делать в таких житейских вопросах.
- Обсудим, - эхом отозвалась Люся и повернулась к двери подъезда, около которого они уже давно толклись. "Как всегда, под забором".
Он обнял ее крепко-крепко:
- Мне пора. Не огорчайся, я обязательно к тебе вернусь.
- Конечно, возвращайся, - тихо сказала она и побрела в темный подъезд.
"Сейчас надо будет что-то врать бабушке о том, где я провела целый день. Врать сразу после духовного окормления. Пропади оно все пропадом! - подумала Люся. - Интересно, что он врет дома и в своей Семинарии после вот этих загулов".
Бабушке не надо было ничего врать, - она и так обо всем догадалась:
- Ведь не даст он тебе жизни, окаянный, так и будет бегать окрест. Что делать-то, сгубит он тебя почем зря!
«Интересно, один считает, что он спасает меня от Геены Огненной, а у бабушки противоположная точка зрения. Опять одна на все лето, и так, наверное, будет продолжаться всю жизнь, - думала Люся, прислушиваясь к похрапыванию бабушки в соседней комнате. - А ведь бабушка умрет, и я останусь совсем одна. Матери я не нужна, она во многом похожа на Веригина. У нее тоже игрушки - то нэцкэ с пузиками, то дверь продолбить сквозь две квартиры, то сделать ремонт круче, чем у Дины Кругликовой какой-то. Да и мне мать, по большому счету, не нужна. Вот бабушка, да, она нужна. Всю жизнь я ее знаю и ни разу не разочаровалась в ней. Из всех людей, пожалуй, только она по-настоящему за меня переживает. А ведь до сих пор ее сердце болит по Наде, до сих пор она винит себя, что не уберегла, не спасла, не научила уму-разуму. Веригину я тоже не нужна, это очевидно. С другой стороны, мне пора прекратить изображать из себя жертву. Не надо быть семи пядей во лбу, чтобы увидеть, что он был такой и в школе, и всегда. У него прямо на лбу написано, что он случайный прохожий, стоит только приглядеться получше. И по большому счету, мне он тоже не нужен. Мне тоже была удобна эта ситуация, чтобы ничего не менять. "Мой любимый человек оказался козлом, не спрашивайте с меня слишком строго, что с меня взять", "Аленке - вдвоенки", как говорит бабушка. Я плыву по течению долгие годы. Сперва оказалась в пединституте, потом вернулась в школу, из которой раньше только и мечтала выбраться, затем вернула и водрузила на прежнее место, как знамя, школьную любовь. Все замариновала, закатала крышками, сделала так, чтобы не проникал никакой воздух и свежий ветер. Да в бабушке в сто раз больше молодости, чем во мне! Надо начать все по-новому, открыть пошире окна и двери, а все старье выбросить на помойку», - с этими мыслями Люся уснула.
(продолжение следует)