Да он был под кайфом! – осенило вдруг меня. – Накурился наш боженька, и решил себя приколом порадовать. Выбрал планетку в стороне, чтобы не докучали сильно, но и не очень далеко – вдруг взглянуть захочется, что там и как. Диванчик рядом поставил. Млечный путь, небось, это пыль под диваном. Сядет, набьет папироску, закурит... Наши академики тут как тут: Сверхновая, или еще что... Так вот, закурит он, коньячку нальет с лимончиком, и смотрит на нас, как мы в детстве на жуков навозных. Кинем его в муравейник, и наблюдаем мужество отчаянных парней. Чем не книга Иова? Можно и звук врубить: о чем они там скулят? По накурке весело, небось, нас слушать.
Только лепил он нас не из глины. Что мы, сервиз что ли? Это Петр был камнем. Не тот, что в Питере тусуется, а другой, библейский, который стал главным поповским булыжником, на которого все церкви и взвалили. А в прошлом гульванил он в компании хиппи с другими двенадцатью. Вино попивали, девок портили. А тот хиппи крутую карьеру сделал. В боги подался. Только кончили они все плохо. Забили их моралелюбцы. А жаль. Хорошие были парни.
А мы есть коктейль. Смесь дерьма и повидла. Сбитая до однородной массы миксером смесь. Это только согласно основному закону органической химии, если смешать килограмм говна и килограмм повидла, получится два килограмма говна, а у господа нашего мы получились. Только пропорцией друг от друга и отличаемся.
Но мы начитались правильных книжек, где добро побеждает зло, где герои добрые и во всем положительные, а злодеи злые и с противоположным от героев знаком. Не жизнь, а шахматы – либо черный, либо белый. Остальной спектр удален, чтобы не нарушать отчетности.
На Федора же Михайловича у нас аллергия со школьной скамьи. И правильно, нехрен! Нехрен, а то еще думать перестанут и начнут мыслить. Кто же тогда будет Родину любить и светлую жизнь строить? В один ряд его к Добролюбову с Чернышевским, раз в костер не рентабельно. А за одно и Михаила Афанасьевича туда. Ну а братья Аркадий с Борисом вообще не про нас. Пусть в низовом жанре посидят. Нехрен.
Пытаемся мы повидло повыбирать, а не выходит. Хороший у него был миксер. Постарался на совесть. Так что, либо жрать нам друг друга целиком в существующих пропорциях, либо целиком же и выплевывать. Но мы так не договаривались. Этого мы не подписывали. Вот и получается, что бабы – суки, а мужики – козлы. Ах, повидло! Где моя большая ложка? А пожевать подольше, так и говнецом отдает, да еще как. Тут нас и тошнит с последующими обмороками и сценами из «Мария эстефлер». Разочарование.
Девчонки удалились в ванную. Пусть похныкают, в порядок себя приведут, покурят. Им это полезно, тем более что без соответствующего импрессионизма на лице они вообще себя не мыслят. Интересно, что женщина предпочтет? Изнасилование или публичное умывание?
Жорик тоже хорош. Ну увели сыр, но Светка тут причем? Тем более что пять минут назад сам утешался, лучше сказать, тешился блудом, пиздастрадатель. Дали тебе, так зачем кулаками махать? А потом еще и дверьми хлопать? Тоже мне жертва коварства.
Танюха возвращается одна. Переоделась, подкрасилась, расческой пофихтовала, успокоилась слегка. Но все равно злая. Что ж, повидло раньше усвоилось, бывает. Светка пошла спать. У нее что-то там разболелось.
Первый отбой. До утра еще время есть. Посмотрим.
Давай, Танюха, выпьем! А еще лучше пойдем к огню. Сейчас организую. Ты пока поработай барменом. Пара одеял, подушки, и мы возлежим (никакой эротики) на полу у камина: я, ты, шампанское, сигареты.
«Безобразная Эльза, королева флирта»...
Я всегда ее пою, когда напьюсь. Особенно припев:
«Мы все живем для того, чтобы завтра сдохнуть».
А что, есть возражения? Да? Великие цели? Пардон, но они велики только для нас, соизмеримые лишь с нашей глупостью. Хорошо еще, если они глупы безобидно, но есть же и такие, как большевизм или разворот рек. Или водка из нефти. Идиотизм собственной взбыченности. Нет бы баб трахать!
Ба, да ты плачешь. Ну иди к папочке. Папочка добрый. Да знаю, что нет! Мне и не надо. Ну вляпалась. С кем не бывает. Кобель ревнивый подкаблучный в собственном соку. Такие всегда на женах отрываются за свои левые рейсы. Да забудь ты. Новый год. Мало ли... Моя вон с твоим... Это как преф. Есть карта – играй, нет – вистуй. Совсем нет? Так не бывает. Сдают всем поровну. Тут главное паровоза не взять на мизере. А все остальное... но ты уже спишь.
А у меня есть еще папироса. Папироса и вопрос: Кто? Причем кто два раза. Кто и кого? Кто жертва, и кто исполнитель? Тем более что все идет, как и должно. Секс, скандалы, хлопки дверью... Театральщина. По предварительным расчетам потери составят... А если не составят? И снег не пойдет никогда, и никогда не будет солнца, как никогда-никогда не будет завтра, нашего дорогого завтра, а будет лишь жалкое, пахнущее чуланом, вчера с бледным вампирическим лицом, боящимся света. Кажется, я перебрал. Пальцы в рот и веселый свист. Противно, когда это в носу, и еще слезы. До кровати я не дойду. Там ступеньки... Будем окукливаться здесь. Эй вы, занавес!
+++
Мы шли на явочную квартиру. Дядя Леша, уехав в очередную буржуйскую командировку, оставил нам ключи, чтобы мы, за домом присматривали. А тут как раз Светка учудила. Чем не повод? Дома не кайф. Мораль, как таковая мне до одного места, но не на глазах же у жены. Да еще и Толик. А так вроде миссия благородная. Да и Танюхе кусок праздничного пирога перепадет. У Жорика слюнотечение открылось точь-в-точь, как у бешеной собаки. Что с нами делает любовь!
Пришли. Все калориферы – в спальню, а пока будет греться, можно выпить. Бар у него забит до ватерлинии.
– Бренди? Виски? Вино?
– А водки нет?
– Есть.
– Тогда водку. Можно без льда и содовой.
Ленка забралась в кресло с ногами, тут же перепачкав дорогую обивку.
– Ты мебель портишь.
– Можешь меня разуть.
– А сама что, не справишься?
– Мне и в ботинках хорошо, а если ты так пенишься о санитарном состоянии дома, поищи еще и пепельницу.
Интересно, бабы все такие, когда их хотят, или я специально стерв выбираю? С другой стороны, подобное поведение меня возбуждает.
– Вот видишь, ничего с тобой не случилось, – сказала ты, когда я, одержав решительную победу над шнурками, стянул с тебя ботинки.
– Теперь можешь меня раздеть.
– Сначала руки помою.
– Помой. А я еще покурю.
Когда я вернулся, ленка была уже под одеялом.
– Где тебя носит? Я замерзла...
– Пойдем. Скоро утро.
– Только заснула.
– На посту?
– Ничего себе пост! У тебя жена что, для мебели?
– Для выгула в свет.
– Оно и видно.
– Одевайся.
– А ты что?
– Я могу посмотреть, как ты одеваешься.
– Меня всегда Толик одевает.
– Позвать?
– Реваншист! Получил свое и в кусты. Тоже мне рыцарь.
– Это только в романах рыцари, напав на свиту прекрасной дамы, и перерезав всю ее родню, падают перед ней на колени и признаются в любви, а их дружина, тоже очень благородные мужи, стыдливо краснеют вдалеке. Первые рыцари вообще были бандитами. Кто больше деревень прихватил, тот и круче. Или ты думаешь, приватизацию у нас придумали?
– Какой же ты все-таки...
– Гад. Я знаю. Пойдем.
Ветер стих, да и от дождя остались одни отголоски.
– Как черепа.
– Что?
Дома, как черепа.
– Черные пустые глазницы, беззубые рты.
– Да ну тебя.
– Меня Толик таскал чуть ли не по всем свалкам. Он пишет урбанизированную смерть. Надо сказать, впечатляет, когда вокруг горы мусора высотой с дом, дым, и люди, кишащие во всем этом, как черви в мертвой плоти. Или лопнувшее надвое здание, а из пролома течет вода. Перевелись Тарковские на земле русской.
+++
– Надеюсь, ты не скучал? – спросила ты.
Едва войдя в дом, ты накинулась на меня, как дикий зверь, как хищник кидается на свою добычу и, рыча от удовольствия, вгрызается в ее плоть. Хищница! Ты моя хищница. Еще задолго до свадьбы, когда мы жили каждый у себя, ты умудрялась забежать ко мне перед работой и, не раздеваясь, забиралась ко мне под одеяло. Иногда прямо в шубе, холодная с мороза, и всегда неистовая. Измены, как свои, так и мои, (О, тут у нас с тобой равноправие. Свободное от моногамной морали равноправие), тебя только заводили. На стороне ты нагуливала аппетит, и возвращалась ко мне за наслаждением, приносящим насыщение.
И сейчас ты с порога кинулась на меня, растеребенькала, искусала, расцарапала спину, а потом с урчанием котенка, сосущего мать...
Обалдевший Юрка исчез, подхватив, небось, комплекс сексуальной неполноценности. Танюха, вскочив спросонья, тут же получила приглашение присоединиться, но тоже убежала к себе. И уж тогда ты на меня накинулась в полную силу. Ты пронеслась по мне тайфуном, прошлась цунами, Ты была градом и землетрясением, всеми стихиями и гневом богов, милая-милая Ленка. И только полностью обессилив, ты рухнула на меня, позволяя ему спать в тебе, даря уже тихие нежные ласки, и мы улетели вместе на персональные небеса, ключ от которых был только у нас.
И вот теперь ты лежишь рядом со мной, куришь, свежая после ванны, бесстыже позволяющая отсветам пламени ласкать твое аппетитное тело. У тебя сыто прикрыты глаза, и ты лениво спрашиваешь:
– Надеюсь, ты не скучал здесь без меня?
– Я размышлял.
– О чем?
– Обо всем. О нас, о боге, о бытии, о законах жанра. Кто-то должен погибнуть.
– Я знаю. Когда мы с Юркой возвращались, я увидела остров. Он был мертв. Мертвые дома, мертвое небо, мертвый дождь. Мы все утонем. Как Атлантида.
– Да. Как они. Если до утра мы не принесем кровавую жертву. Богам нужна кровь. Древние это понимали, отправляя ближних на жертвенный камень. Богам нужна кровь, но враг рода человеческого привил нам болезнь милосердия, и голодные боги насылают на нас беды одну за другой. Атлантиду сгубило милосердие. Богам нужна кровь, как женщине менструация... Кровь и нереализованное детородие. Ничто так не возбуждает, как вкус менструальной крови.
– Вампирчик ты мой. Да любая приличная баба убежит от тебя, как от черта, когда ты во время цикла предложишь ей оральные ласки, да еще будешь уговаривать.
– Меня не интересуют приличные.
– Тебе нужна я и все, что шевелится.
– И твоя блядская штучка.
– Чтобы ты мог вывозить в ней свою мордашку. Когда ты меня ласкаешь, у меня такое впечатление, что ты пытаешься вернуться обратно.
– Манда – это путь на небо.
– А кровь – нектар и амброзия. В следующей жизни ты будешь тампаксом. Но чем ты ушатал Танюху?
– Это был не я. У нее вообще горе. Не тому дала.
– Это фигня. Но то, что тому не дала...
– Тут была баллада о доблестном рыцаре Айвенго.
– Уже интересно.
– Мы со Светкой паровозы пускали...
– Прямо детские истории.
– Тут Джордж с Танькой пришли. Джорджа переклинило, и он отвесил Светке вкусный тумак. Пришлось ему набить лицо.
– Он из отдела по борьбе с наркотиками?
– Она была в одном халатике без белья.
– Сама невинность!
– В этом доме нихрена больше нет. Не ходить же ей голой после ванны.
– У тебя рожа стала блаженной при слове Ванна.
– Во мне проснулись родительские инстинкты.
– Ты решил ее искупать, а заодно и...
– Только не в ванной. Я же говорю о родительских чувствах. Это уже потом в постели.
– Ну и как?
– Она весна. Нежная, ласковая и спокойная. Вам надо познакомиться.
– Тебя на групповушку потянуло?
– Не знаю, но я бы хотел ее еще.
– А Танька что?
– Танька разочаровалась в Жорике. Она тут весь день плакала, потом напилась и уснула. Ну а ты как?
– Сама не знаю. Какой-то он... То, что Танька держит его на диете – это факт, но я-то при чем? Грубый он. Бешеный и грубый. Сначала я прикалывалась. Ты знаешь, на меня иногда находит. Он пеночный, когда злится, а ничего не может сделать. Видел бы ты его физиономию, когда он меня разувал.
– Ты заставила его снимать с тебя ботинки?
– Мог бы потом и надеть. После всего.
– Ну что ты. Он – настоящий мужик. Такие...
– Лучше бы он в другом был настоящим мужиком, а то кончил и все, ни спасибо тебе, ни будьте добры.
– Но ты его классно уделала!
– А пошел он! Пусть перед Танькой строит. Давай выпьем.
– Я уже все.
– Тогда я выпью. Принеси сюда. И прикури мне сигаретку.
– Оденешься?
– Не хочу. Я буду голой. Да и ты не одевайся.
– Хулиганка.
+++
Меня буквально пронзило чувство физического отвращения. Как будто... Свежее красивое яблоко, с яркой кожицей. Я откусываю... Мой рот наполняется гнилью с кишащими в ней червями.
Какая же я дура! А ведь клюнула на его речи, ухаживания, мольбы... Яркая аппетитная кожица. Но в следующее мгновение... Самец в самом ужасном смысле слова! Мужлан, жлоб, работорговец! Я чувствовала себя изнасилованной задним числом. Отвращение и жалость к себе душили меня спазмами в груди, мешали дышать, заставляли хватать ртом воздух и биться рыбьим телом на грязной траве. В животе болело. Мое тело страдало, будто бы не ты, а я только что была избита, растоптана, но тебя он ударил по лицу, тогда как я получила удар с самое сердце.
Я схватила тебя, утащила в ванную, где мы принялись реветь навзрыд, размазывая по лицу остатки косметики. Потом ты умывалась, а я бросилась к себе в комнату, схватила какие-то тряпки, и, вернувшись, стала срывать с себя одежду. Черви ползали по всему моему телу. Они окукливались, совокуплялись, откладывали личинок, и выделяли отвратительную слизь. Они были везде: во рту, глазах, ушах... Не было ни одного уголочка моего тела, свободного от них.
Меня рвало целую вечность, и когда мой желудок давал уже пустой, бесплодный спазм, я присасывалась к крану и до одурения накачивала себя водой, чтобы выбросить ее в унитаз, пока не освободилась от последней осклизлой личинки.
...и как Каренина (не читала) под поезд, бросилась в ванну Стенькиной княжной. Если бы только было возможно, я бы содрала с себя все мясо до костей. Если бы было возможно...
Мы рыдали навзрыд. Две здоровые дуры сидели, обнявшись, на полу в ванной, курили и плакали. Сидели на полу, курили и плакали. Сидели на полу, курили и плакали, сидели на полу курили и плакали, курили и плакали, курили и плакали...
Изнеможение принесло освобождение и чувство внутренней чистоты, будто в одночасье лопнул панцирь, и на свет божий появилось нежное существо с поразительной красоты крыльями. Мы словно бы не ревели, а занимались любовью, и это был мой самый замечательный оргазм, оргазм души. Слезы дали мне истинное единение, экстаз, тогда как моя блядская пизденка...
Возлюби!!! – пронзало мою душу членом перерождения. Возлюби! Возлюби! Возлюби! Ты такая же блядская пизда во всей ее красе, врата для богов, лифт на небо. Она – та же ты в миниатюре, созданная по образу и подобию, и в тебя, как в нее жизнь вколачивает свой огненный член, ломая последние лоскутки твоей девственности, принося временами боль, а временами наслаждение...
Я исступленно и в то же время ласково начала ласкать себя пальцами, сначала сдерживаясь, а потом, выпуская стоном, разряды молнии, зарождающиеся внизу живота, ты же, смотревшая на меня огромными непонимающими глазами, вдруг впилась, как бы помимо своей воли в меня зубами, и мы сплелись в объятиях настоящими любовницами.
+++
– Может, вы все-таки оденетесь? – предложил первым делом порабощенный моралью Юрка, вернувшись в гостиную, с, возникшей словно по волшебству (мы не покупали) бутылкой коньяка и дорогими сигарами.
– Зачем? Нам и так хорошо, тем более что меня ты уже видел, а Толику тебя стесняться как-то...
– Вступай в наш нудистский клуб.
– Это не дачка, а дурдом полный. Там бабы с ума сходят. У них психотерапевтический катарсис, как сказал бы старина Фредерик (Перлз). Тут голые сексуальные маньяки. Давайте выпьем.
– Только после того, как ты разденешься.
– Вы оба психи.
– Это называется гармоничная пара.
– А теперь прихвати бокалы и иди к нам на ложе. К черту пережитки цивилизации! К черту мораль! К черту столы и стулья! Приличия! Верность! Работу! Брак! К чееееееееееееееерту!
– Про работу ты права.
– Классный коньяк.
– Не жалуюсь. Сигары тоже, кстати, весьма достойные.
– Тренажер для минета, – сказала я и засунула сигару в рот почти целиком.
– Ты ее туда еще засунь.
– А ты будешь курить?
– Я буду, – сказал Толик.
– Да тебе только дай что-нибудь из манды в рот засунуть. Ты бы только этим и питался. Как ты еще мои тампаксы заваривать не начал?
– А ты попробуй вместо них чайные пакетики.
Как это ни странно, но коньяк принес вместо положенного по декларированным свойствам сего напитка расслабления приступ дикой необузданной вакханальности. У меня начали открываться глаза, как тогда, когда мы напились зеленого чая в молоке, и мои веки начали сходиться на затылке. (Нам пришлось много идти пешком, и на пятом километре такой прогулки мы уже не смогли сдерживаться и перешли на бег.) Осыпались старой штукатуркой века, рухнуло воспитание, вся та гниль, что мы гордо называем культурой, все то, чему меня так усиленно пытались учить. Я оказалась вдруг голой. Совершенно голой. Голой душой. Воздух стал густым, тягучим и удивительно вкусным. На меня обрушились запахи, звуки, мириады ощущений. Я рвалась изнутри самой себя на волю.
– Вы танцуете танго?
– Ты совсем сумасшедшая, – бросил кто-то из вас.
– Я хочу танцевать! Я чувствую себя языческой богиней, жрицей, пляшущей обнаженной среди трав и росы, вызывающей дождь, говорящей с деревьями! Я сама жизнь! Поэзия совокупления или смерти! Сражаться или любить! В этом есть что-то общее! Воины со смертоносной сталью в руках и животворный член! Обнаженные боги, совокупляющиеся со всей вселенной! Пока христиане не испортили все. Адепты собственноручно убитого бога. Такова символика их веры. Религия смерти разума. Перво-наперво они начинают с изгнания секса и Мысли. Политика против секса, религия против секса.
– Потому, что единственный бог – это Бог Манды! – Заявил Толик
– И члена! – добавила я.
– Манды и члена!
– За манду и член! – сказал Юрка и выпил прямо из горлышка.
– Я хочу танцевать! Ну же!
Я схватила вас за руки, и мы принялись носиться по комнате в диком исступлении, вопя что-то нечленораздельное. Меня втягивала воронка вневременья, словно засасывала вновь в утробу матери через манду понимания. Я всегда знала, что мудрость – это такая большая манда, как и вселенная с ее млечным влагалищем!
Мы все разом рухнули на пол (никакого секса). Все вокруг кружилось, а счастье фонтанировало из всех щелей, как воздух из уходящего на дно Титаника. Тогда я и увидела смерть. Молодая, красивая, в белом платье с разрезом и легких туфлях на идеальных ногах, она шла, не касаясь пола, и там, где она проходила, распускались цветы. Она подошла совсем близко, пахнущая неземным ароматом блаженства. Не бойся, сказала она, я не причиню тебе зла. А я и не боюсь. Я... Я... Вы восхитительны! Я готова пойти за вами на край света. Не сейчас. Я просто пришла сказать тебе... Это всего лишь дверь.
Все прекратилось. Я вернулась на землю. Начиналось банальное похмелье. Болела голова. Во рту было сухо. Мальчишки тяжело дышали рядом. Прошли какие-то мгновения. Я действительно существовала все это время во вневременье. До идиотизма глупая фраза.
– Скоро рассвет, – сказал Юрка, – не плохо бы и поспать.
Я тоже была без сил после всех сегодняшних впечатлений.
– Иди, – Толик нежно поцеловал меня, – я догоню.
+++
Вот и все. Финал. Последняя сдача, и игроки встают из-за стола, пожимают руки, уводят дам. Третий акт. Самое время снять ружье со стены. Последняя сигарета перед финальной сценой. Богам пора есть. Иначе у нас не будет завтра, и никогда не пойдет снег. Пора вставать. Хочешь ты того или нет, пора вставать. Они не любят, когда опаздывают. Тогда уже все бесполезно. Хотя и так все бесполезно. Мы сами себе выдумали предначертание и богоподобие, чтобы было чем тешиться, сидя в прокуренной кухне за тарелкой борща. Мня себя богами. Иллюзия собственной значимости. Хотя может так и лучше. Живут же и ничего. Даже счастливы. Пока боги не захотят есть. Но пора... пора браться за дело... Чтобы утром пошел снег...
24 05 01
Редакция 2018.