А сфотографировать его я не успел. Хотя, мог, конечно. Но упустил. Испугался… Исподтишка не получалось – он бы заметил. Пришлось объясняться, шутить… Всего этого я не хотел. Словом, не сфотографировал. Жаль. Но память моя всё-таки сделала пару кадров. Худой старик-еврей, длинное пальто под стать его седине. Неровно посаженная улыбка на морщинистом лице. Насмешка-извинение. Всё смотрит куда-то по сторонам. То ли кого-то ищет или чего опасается… Скорее, первое. Бывает, раз – и ухватит тебя взглядом. Взгляд-прицел. Взгляд-щипцы. Взгляд-выстрел. Всё. Старик медленно приближается и… «Здг-а-вствуйте, зг-а-вствуйте, молодой человек». С еврейским распевом, конечно. На вид - бедный бродяга, да, и только. Моисей. Последний раз был дома лет сорок назад. Передвигается медленно. Еле переставляет ноги. На голове нелепая белая кепка с широким козырьком. Старик, одним словом. Бывает, я занят чем-то и вдруг внезапно из-за спины: «здг-а-ствуйте, зг-а-вствуйте…». И ему радуешься: «Исаак Степанович, дорогой, здравствуйте! Как ваше здоровье?» «Да, ничего-о, ничего-о… Вот, в-ы-шел на прог-у-лку…» Старик всегда гуляет одним и тем же маршрутом. Живёт он в знаменитом писательском доме, что на канале. Там когда-то квартировали Зощенко и Филиппов. Небезызвестный Киса Воробьянинов.
Старик всегда гуляет одним и тем же маршрутом. Сначала на Малую Конюшенную, затем через Шведский переулок на бывшую Желябова, на Конюшенную площадь и сворачивает за Спас, где мы с ним неизбежно встречаемся. Иногда он по настроению меняет маршрут и сначала идёт до Невского, затем сворачивает налево на Казанский мостик, на канал и к Спасу, где мы опять же сталкиваемся нос к носу. «А вы всё работаете? А где же ваша жена? Дома борщ варит, наверное?» Это «борщ» старик произносит с ехидной усмешкой. Мол, «что вы, русские, там едите? Борщ, да?.. Вы же, если не ошибаюсь, капусту любите? У вас всю жизнь, кроме капусты и репы отродясь ничего не было…» Но это мои догадки. Наверняка в это «борщ» он вкладывает самое, что ни на есть позитивное и доброе. Моя жена действительно дома и скорее всего спит, но я подыгрываю старику: «борщ-борщ, Исаак Степанович, что же ещё?».
Старик – завсегдатай канала Грибоедова. Его знают все, и он всех. За столько лет... Кроме того, этот чёрт весьма разговорчивый. Не хочешь, а всё равно придётся с ним беседовать. А между тем, нет-нет, да и ляпнешь, что лишнее и личное. Гипнотизёр хренов. И не сразу ещё уходит – времени-то у него хоть отбавляй. По крайне мере, я так думал. Это теперь я понимаю, никто не знает, сколько у нас времени. Вернее, мы не знаем. Не знал и старик. Но наверняка догадывался.
Исаак Степанович любил подолгу беседовать с местными художниками, теми, что облюбовали решётку Михайловского сада. Днём их здесь целое засилье, как тюленей на гальке. С этюдниками с засохшей краской в палитре (многие просто делаю вид, что рисуют), складными стульчиками, столами, зонтами и прочее. Старик проходил мимо них нарочито явно и беззвучно со всеми здоровался лёгким поклоном головы. Иногда чуть касался широкого козырька своей кепки. При этом не снимая с лица фирменной улыбки-ухмылки. В пору, когда в городе ещё бывали иностранцы, и художники заговаривали с ними, Исаак Степанович прислушивался и улыбался. Конечно, художники в одной фразе делали ошибок на целое предложение. Старик ждал, когда совершится сделка, медленно приближался к художнику и с ядовитой улыбкой делал замечания. «Любезный, не гуд монин, а гудэфтэнун, конечно. Время-то сколько? Твэлф сёти пи эм, как ни как, а не ай эм». Если художнику удавалось продать картину, то он снисходительно принимал замечания, если же иностранец только делал «хэв э лук» и «ай л ком бэк мэй би тумороу», то… художник тоже принимал замечания, но с наименьшим удовольствием. Дело в том, что Исаак Степанович гордился своими познаниями в английском языке. Он его всю жизнь преподавал. Хотя… Говорил он весьма по-школьному, надо признать. Примерно так учили в советской школе. Сам же Исаак Степанович гордился тем, что до сих пор даёт частные домашние уроки. «У меня всегда ученики. Вот, и сегодня в два часа придёт. Девушка…» А над моим английским он всегда смеялся. Но так, сдержанно. При этом, каждый раз ставил мне язык. «С» - говорил он. «С». «Не «З», а «С»!!!» «Язык нужно делать вот так». И он зажимал свой язык между зубов, отчего его комичное лицо приобретало и вовсе клоунскую гримасу. Я невольно улыбался. «Вот, скажите, - продолжал он, - the, these, three». Я пробовал, и у меня получалось только змеиное шипение, что чрезвычайно радовало старика. Он снисходительно смеялся, мол, ладно, всё равно не получится. «Для вашей работы и так сгодится».
Исаак Степанович всегда относился ко мне снисходительно. Я бы даже сказал, уменьшительно-уничижительно. Всё время подкалывал с упором на моё уличное существование. Мол, всё стоите, работаете здесь? Сколько лет я вас вижу, вы всё на одном месте. Торгуете… «Сколько лет вы уже здесь, молодой человек?.. Десять, двадцать?...» Или: «а что же, вы и в дождь и снег здесь работаете? А ветер-то какой сегодня сильный… Как вы здесь только стоите, бедные…» «Кстати, ветер по-английски будет «уинд», «стронг уинд». Запомнили? Но всё я пошёл домой». Однажды мне это в конец надоело, и я в сердцах ляпнул, что-то вроде: а знаете ли вы, любезнейший, что вообще-то я закончил университет и даже пару книг написал. И не просто написал, а опубликовал! Вот так, вот! «Ну и что?..» - как ни в чём не бывало продолжил старик. - «И что это вам дало? Чего вы добились? Всё равно вы стоите на улице и продаёте…» - и он стал искать взглядом, что же я на самом деле продаю. Всё это он произнёс со своей усмешкой, однако я заметил, что этот факт моей биографии ему пришёлся не по душе. На всех уличных, - торгашей, воров, художников, зазывал на экскурсии и пароходики, - старик смотрел свысока. Мол, есть я, образованный, с частными уроками, пенсией и квартирой в писательском доме, а есть вы, барыги уличные, которые так всю жизнь здесь и проведёте. И он был прав. В последнем прав. Образованных-то и с высшим образованием на улице хватало.
Жил старый Исаак один. Жена когда-то умерла. Однажды он мне (почему мне?) принёс старые пожелтевшие от времени фотокарточки. Чуть смятые и рваные по краям. На них красовался молодой парень с огромным прямым носом и пышной чёрной шевелюрой. «Это вы, Исаак Степанович?..» - от изумления вскрикнул я. «Да-а… Видишь, какой был?» - улыбка старика стала ещё более неровной, но счастливой.
Исаак Степанович в минуты благосклонной доброты рассказывал мне кусочки из своей жизни, из которых можно было сшить пёструю скатерть. Как, живя в писательском доме, он наблюдал подвыпившего Филиппова, которого встречала на канале жена… Про голодную жизнь в эвакуации… Про работу сельским учителем и Иран… Да-да, Иран. Исаак Степанович
некоторое время работал переводчиком в Иране. Помимо английского, он ещё владел фарси. Еврей, переводящий с мусульманского на христианский и наоборот… В этом присутствовала доля абсурда. Так или иначе, кроме общения с нами, уличными, любимейшим занятием старика было выискивать в толпе современных персов и втягивать их в неминуемую беседу. Он как паук, медленно приближался к жертве, затем накидывал на неё одну ниточку-фразу, другую и вот, жертва уже вся в паутине коварного паука Исаака и беспомощно бьётся в сети. Те сначала удивлялись неприметному еврейскому старику, да ещё заговорившему с ними на фарси, но затем неминуемо, забывая обо всём, втягивались в долгий разговор. Исаак Степанович медленно что-то произносил на непонятном мне языке. Интересно, что?
Я поначалу думал, что старик бедный. В смысле безденежный. Но однажды он подошёл ко мне и попросил настроить в телефоне интернет. Я удивился уже одному слову «интернет» из его уст. Но окончательно я впал в ступор, когда Исаак Степанович вытащил из внутреннего кармана своего серого пальто огромный белый смартфон в две ладони. Я так и разинул рот. Мой смартфон выглядел куда скромнее. Вот, тебе и бедный Исаак, подумал я…
Но почему всё же Степанович, как-то задумался я? Исаак – понятно, но Степанович откуда взялось? Ответ на этот вопрос мне как-то дал сам старик. Причём, я его ни о чём не спрашивал. «Все думают, что я еврей, но на самом деле, я не еврей». Произнёс эту фразу Исаак Степанович, как бы извиняясь или оправдываясь. «У меня и в паспорте так записано» - продолжал он как бы в подтверждение уже сказанному. «Не верите, могу показать». Что вы, что вы, Исаак Степанович, верю, успокаивал его я. Хотя, конечно, не верил. У меня такая же беда, думал я. Только я действительно не еврей, но все думают обратное. Вот и жена моя утверждает, что я еврей, но только неудачник. Она так и говорит: «Шлимазл! Ты когда зарабатывать начнёшь?». Ну, ладно… Это уже моя история… Однако, почему всё же Исаак, так и осталось для меня загадкой. Да, и ладно.
В последний раз этого странного старика еврея-перса я видел весной. Летом он уже не появился. Осенью тем более. Все до последнего надеялись, что он просто болеет или ещё что…
А сфотографировать его я так и не успел. Но память моя пару кадров всё же сделала. И на том спасибо… С кем он сейчас на небесах болтает на фарси?.. Хотя, он найдёт с кем. С него станется. Старый чёрт. «Гуд эфтэнун, молодой человек!»