Мне было 20 лет, когда я разработала стратегический план по спасению папы от алкоголизма.
Для начала - наркологическая клиника.
Для этого нужно заявление, написанное по стандартной форме, пару часов времени на ожидание в регистратуре и... согласный на лечение будущий пациент.
С последним было сложнее всего.
Папа не хотел в больницу.
Он же не дурак. Никто не хочет туда, где делают больно.
Но мои истерики тогда ещё не утратили свою силу окончательно, и иногда срабатывали как решающий аргумент.
Папа уставал от моего рёва и соглашался на госпитализацию.
«Прошу принять меня на лечение от алкогольной (наркотической) зависимости. Обязуюсь пройти полный курс. Число. Подпись»
Всё, кроме подписи, писала я.
В тот период я была частым посетителем этих заведений.
Точнее, их приёмных отделений. Вела непроизвольную статистику. Много интересных наблюдений.
Например, я поняла, что не смотря на свой образ жизни, основной контингент этих больниц – люди, как правило, не одинокие. За них чаще всего кто-то борется.
Для наркологических больниц пациент без сопровождения - редкость. Пациенты сами не приходят. Как правило, их сюда приводят. Чаще матери и жены. Реже отцы. Ещё реже - мужья.
Матери обычно сидят покорно и обреченно. Жены нервны и навязчиво-общительны, они заговаривают со всеми и стараются рассказать свою историю: оправдаться перед чужими людьми, окунуться в чужую боль и успокоиться – не мне одной так тяжело. Отцы угрюмы и немногословны. Мужья чувствуют себя неуверенно и смущенно.
Все эти разные люди борются с одной бедой – зависимостью их близких от алкоголя или наркотиков. Все они устали и знают тщетность своих попыток. Излечиться от этой напасти удается единицам. Сильным, мотивированным на полноценную жизнь людям.
Большинство здесь – не такие. Они слабые. Не вообще, а в сравнении с алкоголем. Они - слабее. Вероятно, им удобно быть слабыми, потому что эта «невыносимая лёгкость бытия» не требует от них усилий и работы над собой, а борьба - это боль, ломки и вечное преодоление.
Я говорю это без тени осуждения. Я не вправе судить. И никто не вправе.
У нас вон пол страны имеет лишний вес и не может взять себя в руки, перебороть зависимость от еды и не есть, например, после шести. Я тоже, кстати, к ним отношусь.
Просто твоё ожирение – это твоя проблема, а агрессивный пьяный папа – это проблема всей семьи.
Не суди и не зарекайся.
Все санитары в таких больницах - какие-то блеклые, будто без лица. И обязательно курят. А когда курят, то сигареты держат двумя пальцами, как на зоне. Хотя по большому счету тут и есть зона. А они – надзиратели. Но от этого не легче. Целый день смотреть грустное и однообразное кино про искалеченные души и тела. Собственноручно искалеченные.
Теперь я умная и понимаю: в такие больницы приводят своих родных не для лечения, а для того, чтобы получить освобождение от этого бремени хотя бы на 21 день. Больше тут не держат на дармовых харчах.
Потом тот, кого они привели, вернется из больницы, хмурый и подавленный, ещё недельку поживет «праведной» жизнью – до первой дозы или первого глотка, а потом съедет по привычной траектории до самого низа – сворованных у дочери-школьницы карманных денег, грязной постели, проданных за бутылку обручальных колец или даже чего-нибудь криминального...
Я упорно привозила туда отца. Много лет.
Я затрудняюсь ответить, как я к нему отношусь. Ненавижу? Злюсь? Жалею? Вот это, последнее, ближе к истине: в периоды трезвости, когда его глаза становятся осмысленными и в них можно прочесть вселенское страдание от осознания бессмысленности собственного существования, я его истово жалею. До слёз.
Наверное, это страшно, жить и знать, что твоя смерть принесет окружающим тебя людям облегчение. И он ищет спасение от этого страха на дне бутылки.
У меня есть к папе одно вполне осознанное чувство.
Я его НЕ ПРОЩАЮ.
Прощение - это роскошь. Бог простит. У него это хорошо получается. А я так не умею. И я не прощаю ему ничего – ни дня из моей прошлой жизни.
Не прощаю ему тёмные кляксы воспоминаний, из которых сплетена паутина моего взрослого детства. Например, мой первый однокассетный магнитофон, пропитый им, пока я была в школе. На этом «мафоне» я слушала кассету Леонида Агутина (она у меня была одна) и танцевала перед зеркалом с тюбиком крема, выполняющим роль микрофона. Мне было четырнадцать, и туда, в зазеркалье, я сбегала от действительности, не устраивающей меня по многим параметрам.
Я не прощаю ему ни одного из моих дней рождений. Тех, что я НЕ отпраздновала. Тех, что я боялась. Потому что не знала, как объяснить друзьям и одноклассникам, почему нельзя придти ко мне в гости в мой праздник. Всё время что-то врала, просто тонула во лжи. Я боюсь их до сих пор, кстати. Боюсь оттуда, из детства. Потому что там осталась напуганная девочка, празднующая свои дни рождения в компании собутыльников отца.
Однажды один из них, в грязных и рваных штанах, ввалился в мою комнату, где я рыдала под одеялом, сел на чистую постель и заплетающимся голосом сказал: «Я тя пздравляю. Во подарок!» И протянул ржавую монету номиналом в одну копейку, проткнутую посередине и продетую в грязную засаленную верёвочку.
Этот «подарок» я храню до сих пор. Зачем? Не знаю. Он – символ моих преодолений. Он не дает мне забыть о самых обидных и болезненных моментах взросления.
Мне кажется, что если я забуду о них, то перестану ценить жизнь так яростно и самозабвенно, как сейчас.
Каждый раз, как я натыкаюсь на ту монету, воспоминания о прошлом возникают с такой явственной четкостью, будто всё это произошло вчера.
И волна злости накрывает меня с головой. И я гашу в себе желание позвонить ему и мстительно сказать что-то до боли обидное. Но это совершенно бесполезно. Потому что он, наверное, безмятежно спит, расслабленный, в комнате, пахнущей перегаром.
Ему всё равно. Он живет так больше двадцати лет, и я отдаю себе отчет, что уже ничего не сможет его излечить. Я больше и не надеюсь. Это было бы чудо – а в чудеса я давно не верю, как и в Деда Мороза.
Ведь я каждый Новый Год просила подарить мне трезвого папу и улыбающуюся маму, а вместо этого получала немаркий свитер на вырост, а сам праздник встречала в гордом одиночестве в компании вдребезги пьяного отца в одной комнате и рыдающей по этому поводу мамы – в другой.
Я давно проиграла бой за здоровье отца. Потому что это был чужой бой. Результат – полная капитуляция, километры потраченных нервов, годы саморефлексии, искалеченное детство, искаженное восприятие мужчин..
Всё случилось так, как должно было случиться. Я ни о чём не жалею. Этот чужой проигранный бой закалил мой характер и научил думать о последствиях.
Я принципиально не употребляю алкоголь. Это мой личный враг. Я легко объясняю тем настойчивым приятелям, кто ещё пытается влить в меня бокал вина, что не пью. Вообще. Близкие – уже не пытаются, оставив эти бесплодные попытки. Я даже в десерты не добавляю коньяк. Не-хо-чу.
Мои шрамы – дороги мне. Они - моя память. Мои шпаргалки на уроке жизни.
Мои пятьсот рублей, протянутые отцу на опохмел. Я миллион раз объясняла ему, что алкоголь – это плохо. Но ему не нужны мои объяснения. Ему нужен алкоголь или мои пятьсот рублей, на которые он купит алкоголь. Ну и Бог с ним. Я больше ничем не могу помочь ему в его полёте в пропасть. Только протянуть деньги – и приблизить неизбежное: последний нокаут, который алкоголь нанесет моему отцу.
А ту копейку на веревке я всё-таки выброшу... Я сполна заплатила ею за своё прошлое. Сдачи не надо, пап...
.........
Этому тексту о папиной болезни - более 15 лет. Я читаю его и чувствую, как больно мне было в нем. Сейчас - не так.
Сейчас я бы написала совсем другой текст. Внутри меня живет принятие. И вот это "НЕ ПРОЩАЮ!" давно прошло.
Время вылечило и спасло.
Я испытываю тяжёлую благодарность к нему за жизнь. И вопрос: "Всё ли я сделала, чтобы помочь?" иногда мучает меня в ночи. Он точно не был плохим человеком, просто он был человеком, слабее алкоголя. А это тоже определяющее качество.
Знаете, есть такое соревнование - Айронмэн: там надо бежать, плыть и ехать на велике много-много часов. Невероятная нагрузка на организм.
Но есть те, кто способен себя преодолеть и стать айронменом (железным человеком).
И часто "айронмен" пишут на визитке. Потому что это реальная характеристика человека.
Он сильнее себя.
А алкоголизм - это когда человек слабее себя. И этого никогда не напишут на визитке....