...я чувствую твой взгляд всем телом. Ты любишь меня. Любишь глазами. Любишь, как тогда, раньше. Любишь страстно, безудержно и в то же время нежно, будто бы не было этих лет..., хотя каких лет, прошло года полтора, не было свадеб, не было моего... Но я замужем, ты женат, ради завтрашнего дня... И твой взгляд разбивается о самую прочную из преград: о «ради»; о «завтра»; о «здравый смысл»; о «разумность»; и ты остаешься там, с той стороны, мой милый мальчик. Сюда проникает лишь твой взгляд, похожий на свет далекой звезды.
Я вновь чувствую, как ты опускаешься передо мной на колени, как тогда, и нежно ласкаешь мои ноги, а твои друзья... Во мне все горит, как будто ты вновь целуешь меня, и я хочу тебя, и это желание разрывает тротиловым зарядом толщу искусственного льда, который я так старательно насыпала, или насыпают снег?.. И все, что мне надо сейчас, это чтобы ты подошел ко мне и взял...
Светка, а она совсем не дура, даже когда прикидывается, готова меня испепелить взглядом, но что я могу? И ты приглашаешь меня танцевать. Ты лед и пламень одновременно. Такой приличный снаружи, и такой пылающий изнутри. Я отталкиваю тебя, заставляю идти к жене, потому что больше не в состоянии... Ты хватаешься за нее, как за последнюю соломинку, выплескиваешь свою страсть, и вы уходите, придумав какую-то глупость о колготках, и теперь, когда тебя больше нет рядом, я могу признаться себе, что хочу тебя, любимый мой...
Да, любимый, как я ни пыталась забыть это слово, которое я положила вместе с тобой на жертвенный камень кровожадного бога Завтра, ебаного Завтра, ради которого я и вышла замуж, устав от нищеты в родительском доме, нищеты и извращенной гордости родителей-интеллигентов, этого эксгибиционизма, родного брата эксгибиционизма нищих, обнажающих зловонные язвы. А наш с тобой брак был бы катастрофой...
Я выпиваю залпом шампанское, наливаю еще, высаживаю несколько сигарет, одну за другой, до икоты, до тошноты, до физиологического отвращения, и, получив этот своеобразный пропуск, накидываю первую попавшуюся куртку и выхожу под дождь. Холодные капли бьют по лицу, и это разрешение для других капель, но я ухожу под навес: прическа и все такое... Господи, даже здесь я остаюсь собой! Холодной, практичной, несмотря на... А на что несмотря? На что? Да я и жалею о тебе, как о любимой игрушке. Приходишь в родительский дом, а там мишка, и накатывает на тебя...
Но пора возвращаться в дом. Скоро полночь.
За столом одинокий буддоподобный Толик строит башню из куриных костей. Эйфель ты мой новогодний! Где все? Но ты далек от нашей мирской или мерзкой суеты, тебя не волнует бог Завтра...
– А мы смотрели коллекцию, – говорит Юрка с глупой улыбкой на лице, а из-за его плеча выглядывает Ленка.
Очередная звездочка на фюзеляже. Тем более что никаких коллекций у нас нет, и никогда не было.
Бесстыжая ты, Ленка. Да ладно, смотри на здоровье Юркину коллекцию из одного предмета, другого у него нет, извини. А мне не это, мне Завтра, долбаное Завтра для детей, у меня будут дети. А там заведу любовника, как Ленка, но только не тебя, извини. Это все равно, что под себя гадить. Прячь, не прячь, а вывалится в самом неподходящем месте, и уж вони тогда будет... Но скоро полночь. Вы возвращаетесь, и на твоей рубашке значительно поредели пуговицы, а Светкино платье...
Но вот уже Толик демумифицировался и держит в руках бутылку в состоянии готовности, и все мы смотрим на часы, которые вот-вот пробьют полночь, этот Рубикон Новогодней ночи.
+++
Мексиканщина ворвалась в наш дом, как в советских фильмах ЧК в квартиры контрреволюционеров. Сначала Джордж, сочащийся неразделенной любовью. Пьеро ХХI века. Голодный взгляд на страдающей мордашке. Естественно, такое не может не радовать или, по крайней мере, не веселить. Танюха с жестокостью кошки, намывающейся в сантиметре от лязгающего зубами собачьего рта (цепь не безразмерная), наблюдала за Светкиной истерикой, и даже прислала ей помилование, царский жест, в лице законного супруга, который, шморгая носом утащил ее в спальню. Так поверженная на землю соперница коварно воспользовалась твоим милосердием и нанесла сокрушающий удар в спину. Голливудский стандарт. Готовая разреветься Танюха вылетела на улицу, предварительно списав в архив почти бутылку шампанского и с полпачки сигарет. У Жорика со Светкой, надо полагать, острый приступ семейного счастья, а Толик... И была еще ты, страстная и живая, с горящими пороком глазами и улыбкой совратительницы.
– Показать тебе мою коллекцию? – спросил я, не найдя лучшего повода для...
– Давай.
Я завожу тебя в ближайшую комнату, и мы ведем себя будто давние любовники, встретившиеся после разлуки. Не прекращая ни на мгновения целоваться, мы срываем друг с друга одежду. Твои груди...
– Больно!
– Прости, милая...
Я нежно, едва касаясь губами и языком, ласкаю твои соски. Ты уже в кроватке, и я стаскиваю с тебя брюки и трусики, наслаждаясь открывающейся моему взору панорамой. И я пробую тебя на вкус, сантиметр за сантиметром, пока не возвращаюсь к твоим губам, и ты направляешь мои действия.
– Тише, не спеши...
Скоро полночь, и мы возвращаемся в гостиную. Толик, этот снежный человек, играется с куриными косточками. Ты куришь, нервно теребя зажигалку, и я не нахожу ничего лучше, как сказать, что показывал Ленке коллекцию, хотя я сроду ничего не коллекционировал. Тебе плевать. Твои мысли заняты им. Кто-то нашел твою закопанную на черный день косточку, твою старую игрушку, которая давно уже покрылась толстым слоем пыли, но это твоя игрушка, а ты даже колготки штопаешь, чтобы можно было носить их под брюками. Хотя на твои карманные расходы выделяется сумма, превышающая годовой бюджет твоей семейки. А что до моих любовных шалостей... Наш брак был создан, как договор о сотрудничестве и ненападении. Ничего не имеющий с личными отношениями брак. Тебе нужна была красивая жизнь, шмотки, рестораны, светские рауты. Мамочка хотела меня слегка приструнить, да и было пора, как она считала, а я был не в том положении, чтобы ругаться с мамочкой. Влюбленные возвращаются из своего гнездышка. Пора...
+++
Вы когда-нибудь чувствовали себя богом? Режиссером? Директором картины? Зрителем? Я был во всех этих ипостасях одновременно. Глаз, созерцающий драматическое действо, разворачивающееся по неким литературным законам... И вот начинает выстраиваться любовный многогранник, правильная пентаграмма (я не в счет), домашняя звезда Полынь, охватывающая всех нас своими щупальцами. Есть также глобальная проблема, достойная Толстого, а именно дождь. Вечный промозглый дождь, символ гнева богов, взалкавших кровавую жертву, без которой увы...
Обман, интрига, страсти... Сначала некий турнир двух очаровательных фурий. Победительница получает право на первородный грех. Проигравшая отправляется в изгнание и оказывается обманутой сама. Таков закон жанра. Обманутой моей супругой и своей лучшей подругой в одном лице. Для того и существует под небесами дружба. Но кто же будет яблоком раздора? Юрка, Джордж, Танюха, Ленка, Светка? Моя милая Ленка – сексуальная, а лучше сказать, сексапильная филантропка. Число пять говорит о возможных вариациях. И кто пойдет на заклание? Кто отдаст себя утреннему снегу? На чьем челе скрытая от взора смертных печать? У кого джокер?
Но первый кон уже сыгран, и карты вновь возвращаются в колоду, хотят они того или нет. Рука крупье занесена над столом, и вот уже с улицы вернулась Танюха, оставшаяся без сладкого и думающая, что это финиш. Глупая, глупая, глупая... А вот и Юрка с Ленкой. Все верно, глупые лица, дурацкие фразы, мятые костюмы... И, наконец, влюбленные. Надолго ли?
Полночь!
Молния рваной раной рассекает небо, и сразу же бьет оглушительный гром. Рядом видать жахнуло. Тут же порыв ветра распахивает окно и задувает свечи. Романтический мистицизм прошлого века или старина Рассел со своей «Готикой», превращающий нашу трагедию в жалкий римейк. Светка роняет бокал и с душераздирающим криком выскакивает из дома. Четырехугольник, одна из самых неустойчивых фигур, распадается на свору гончих или борзых (ничего не понимаю в собаках), которая пускается по следу. Что ж, иногда лучше оказаться в гробу в начале пьесы, чтобы, воскреснув в финале, рассказать о своем коварном замысле, или опии, подсыпанном в вино для розжига души. Я раскуриваю папиросу, глотая ядовитый дым, декорирующий тенями и без того сумеречное сознание, но это уже диагноз, непозволительный для нашего жанра.
А теперь пора искать гроб. Я встаю, изрядно шатаясь. Надо спешить, пока меня не догнала последняя доза, и отправляюсь в комнату. Раздеваться уже нет сил, тем более что покойник подается на всеобщее обозрение одетым. Остается только приладить свечу. Я закрываю глаза и отправляюсь по ту сторону времени и пространства, жизни и смерти, добра и зла, богодьявола, ибо это одно лицо... Но нет мне покоя в этом доме! Кто-то стучится в дверь, и я, словно фамильное приведение восстаю из мертвых, чтобы...
Человек в камуфляже заводит заботливо закутанную в ватник Светку, дрожащий комочек грязи. Бездомный котенок, да и только.
– Подождите секунду, – говорю я, сам не зная, кому из них.
Я пускаю горячую воду в ванну и возвращаюсь к гостям.
– Шампанского? – предлагаю я человеку в камуфляже.
– Да можно... – соглашается он.
Мы выпиваем за знакомство и за Новый год, и парень, сославшись на работу, уходит. Скромный такой, воспитанный. Ты докуриваешь, и я веду тебя в ванную. Никаких вопросов. Никаких ответов. Превращаясь в ночную сиделку, начинаю тебя распаковывать. Остатки платья, невменяемый лифчик. Туфли сходят с твоих ног двумя бесформенными кусками грязи, но взором опытного археолога я вижу, что с туфлями, как раз, все в порядке, и они, как и ты просто жаждут воды. А вот колготкам и трусикам повезло меньше.
Я переношу тебя в ванну, а сам забираю твой хлам. Тряпки летят в мусор, а выстиранные туфли сохнут под батареей. Разведка приносит огромное махровое полотенце, с которым я возвращаюсь к тебе, купаю тебя, заворачиваю, как маленькую, в него, и несу на руках в спальню. И ты уже в постельке, моя странница. Я наклоняюсь, чтобы... но ты не хочешь меня отпускать.
– Останься, – шепчешь ты, – иди сюда...
+++
Мы считали ворон. Точнее секунды: Десять, девять, восемь... Шампанское кипело в бокалах. Ноль. Яркая вспышка и сразу за ней оглушительный раскат грома. Распахнулось окно, и сильный порыв ветра задул свечи, словно именинник на праздничном пироге. Все застыли на месте, кроме пламени в камине, которое металось от ветра, как взбесившаяся балерина. Тени совершали чудеса акробатики. У меня открылось второе зрение. Как во время медитации с использованием зеркала, когда вместо своего отражения видишь вереницу всевозможных лиц, от смешных до ужасных. Вы были ужасны. Мертвые раздувшиеся лица со следами тления, пустые глазницы. Глаза Толика, наоборот, светились каким-то неземным, мертвым, леденящим душу пламенем. И когда он несколько раз подряд выкрикнул: «Кровавая жертва! Кровавая жертва!» вы посмотрели на меня, ощупывая чернотой своих глаз.
– Кровавая жертва! – повторили вы хором. Покорные рабы господина Дьявола...
Я мчалась напрямик, не разбирая дороги, несмотря на кусты, деревья, заборы. Я падала, вскакивала и бежала вновь. Мое платье разодралось. Грязь набилась, куда только можно, но я не замечала этого, как не замечала и хлещущие по лицу ветви. Я жила инстинктом, который говорил мне: Беги! И я бежала, пока могла, а сзади, по следу шли жаждущие крови монстры.
– А ну стой!
Кто-то схватил меня за плечи. Наверно, я что-то кричала и вырывалась, потому что он с силой встряхнул меня несколько раз.
– Стой, говорю! Ты кто такая?
Он пах табаком и водкой. Живой! В камуфляжной куртке. Охранник. Странно, но его лицо я так и не рассмотрела. Мутное пятно в защитном костюме.
– Пойдем.
Он взял меня за руку и куда-то повел. Я покорно шла следом. У меня не было ни сил, ни желания сопротивляться или задавать какие-либо вопросы. Он привел меня к себе, в домик охраны, усадил на стул.
– Пей!
Стараясь не разбить зубами стакан (я вся дрожала) я сделала большой глоток и тут же закашлялась. Из глаз полились слезы. Твою мать, спирт! Наверно сожгла себе все, что можно. Спирт оказался волшебным эликсиром, и вскоре, успокоенная приятным теплом, я смогла рассказать ему все.
– Пойдем, я тебя провожу, – сказал он, – подожди минуту. Накинь.
На мне оказался пахнущий почему-то псиной ватник, но сейчас это было неважно.
Идти было пару минут. Дольше пришлось тарабанить в дверь, пока заспанный Толик со свечкой в руке ее не открыл.
– Ваша? – спросил охранник, как будто я была оброненной кем-то вещью.
– Входите, – Толик посторонился, – выпьете?
– Да можно...
– Ничего, что шампанское?
– Новый год все-таки.
Мы выпили.
– Я, пожалуй, пойду, – сказал охранник.
– А это вам с Новым годом, – Толик протянул ему бутылку.
– Да ну... я... – охранник оказался застенчивым парнем.
– Берите, берите! Возражения не принимаются.
– Спасибо.
– Держи, – Толик протянул мне прикуренную сигарету, – я сейчас.
Какой ты все-таки милый! Ни вопросов, ни упреков. Прикуренная сигарета, шампанское, как будто я выходила покурить или... Меня наполнило чувство нежности.
– Пойдем.
Ты взял меня за руку и повел в ванную, точь-в-точь как заботливый папочка, усадил на край ванны и начал избавлять от остатков одежды. Милый заботливый папочка. Ты раздевал меня, а я успокаивалась, словно все, что произошло, исчезало по мере того, как на пол летели грязные мокрые тряпки. Я была совсем голенькая, совсем-совсем голенькая, но я ничуть тебя не стеснялась. Мне было удивительно легко и спокойно сидеть вот так рядом с тобой и смотреть, как ты колдуешь над ванной, готовя свой колдовской отвар. Только в теплой воде я поняла, что промерзла насквозь.
Ты собрал в охапку мои тряпки и вышел из ванной. Я закрыла глаза. Мне было здорово. Как мне было здорово! Потом ты вернулся, долго тер меня мылом, шампунем, еще чем-то... Потом промыл под душем, и уже совсем чистенькую и тепленькую завернул в махровое полотенце. Когда я была совсем маленькой, меня так купала мама. Ты поставил меня на кроватку, вытер насухо, уложил в постельку...
Мне не хотелось, чтобы ты уходил. Ты должен был взять меня. Взять, как единственную женщину в своей жизни...
Я проснулась от нестерпимого чувства голода.
– Тебе есть что надеть? – спросил ты, когда я пожелала есть в гостиной.
– Боюсь, что нет.
– Тогда я на разведку.
– Подожди. Прикури мне сигаретку.
Эта сигарета стала вещественной связью, мостом, символом, промелькнувшей между нами...
Ты вернулся с легкомысленным махровым халатом.
– Тапочками тут и не пахнет, а твои туфли пришлось стирать в трех водах. Удивительно, но они уцелели.
– Ты помыл мне туфли?
– Я помыл тебе туфли. Надеюсь, ты приехала не в туфлях?
– Там сапоги за кроватью.
– Давай ножки.
Ты надевал мне сапоги, словно венчался на царство, а потом поставил мою ногу себе на плечо и прижался к ней лицом.
– Я есть хочу. Ты забыл?
– Идем.
– Хочу на ручках.
Ты такой послушный, что хочется капризничать еще и еще.
– Будешь?
Ты предложил папиросу, и это посвящение в твое таинство. Странное название паровоз.
+++
– Вот, блядь! – вырвалось у тебя, и мы дружно осушили бокалы.
Хороший тост.
– Кто-нибудь закроет это долбаное окно?!
Ветер хлопал створками, будто хотел сорвать их с петель или разбить стекла. Странно, но он не был ураганным или слишком уж сильным. Обычный ветер при грозе, необычный разве, как собственно и гроза, в Новогоднюю ночь. Мы кинулись задраивать люки, свистать всех наверх, полный вперед, и орудия к бою. Наконец, порядок был восстановлен, буря миновала, и мы заслужили пятиминутный перерыв, освященный сигаретами.
– С ней ничего не случится? – спросила ты, метко посылая окурок в камин.
– Судя по ее физиономии, – поддержал тебя Юрка (вот она, супружеская солидарность), – можно ждать всего, что угодно.
– Может, поищем? – Ленке не сиделось дома.
– Будем ловить ее с двух сторон, – стратегически мыслил Юрка, – разобьемся на пары.
– Мы туда, – махнула рукой Ленка и подошла к Юрке.
Судьба вновь свела нас вместе. Мне было хорошо идти вот так рядом с тобой среди впавшего в зимнюю спячку дачного поселка, рассказывать какую-то ерунду, держать тебя за руку.
– Вот, блядь!
– Что случилось?
– Лужа, блин! Полные туфли.
– Вернемся?
И тут мы поняли, что окончательно заблудились.
– У меня ноги закоченели.
– Сейчас.
Нам повезло. В ближайший же дом можно было забраться через чердачное окно, возле которого человеколюбивые хозяева когда-то давно посадили дерево. Стекло пришлось разбить – ничего не поделаешь. Запутавшись в лабиринте комнат (пришлось пробираться в полной темноте) я добрался наконец до входной двери. Замок, как и предполагалось, изнутри открывался без ключа. Пользуясь зажигалкой как светочем, мы исследовали первый этаж, благо, все окна были закрыты стальными ставнями, свет никто не смог бы увидеть. На наше счастье вездесущая мода на камины пришла и в этот дом, а аккуратные хозяева заботливо приготовили дрова. В холодильнике стояла бутылка с остатками водки. Я придвинул твое кресло как можно ближе к огню (в разумных, конечно, пределах), а сам устроился на полу у твоих ног.
– Давай ноги.
Я помог тебе разуться и хорошо растер тебе ноги остатками своей, уже пострадавшей сегодня от любви, рубашки.
– Сейчас согреешься.
Я поставил твои ножки себе на грудь и укутал курткой.
– Ты не замерзнешь?
– Нет. Все нормально. Правда.
– Будешь? – ты достала сигареты.
– Прикури мне.
– У меня сосед. Ему уже под 50, – вдруг вспомнила ты. – У него на правой руке от указательного пальца осталась только одна фаланга. Его любимое занятие – ковыряться в носу, причем именно этим пальцем. Я тебе скажу, зрелище...
– Представляю.
Я действительно четко, словно увидел во сне, представил себе этого мужика с пальцем в носу по самую ладонь. Нечто достойное Хармса. Ты продолжала рассказывать, отвлекаясь, чтобы втянуть в себя следующую порцию дыма, а я любовался твоим лицом, на котором отблески огня играли уже с выражением довольства. Камин разгорелся, и мне стало жарко, но вставать не хотелось. Я словно бы вернулся в наше с тобой прошлое.
– Согрелась? – я коснулся губами твоих пальчиков, как мать, целующая ребенка в лоб, чтобы определить температуру.
– Перестань.
– Почему?
– Перестань, и все.
– Тебе всегда это нравилось.
– А теперь нет.
– Брось.
– Все уже по-другому. Я замужем, ты женат...
– Ну и что?
– Мне не нужны проблемы.
– Какие проблемы!
– Юрка...
– Да, но он выбрал Ленку.
– Не надо.
– Послушай, это все там, в другом месте и в другое время. Посмотри вокруг. Только ты и я, и никого больше. Я снова у твоих ног, как тогда. Необитаемый остров во времени. Как у Маркеса. У нас есть свой необитаемый остров, и мы не можем уйти просто так. Это преступление против вечности.
Ты продолжаешь шептать «не надо», но больше не отстраняешься. Ты закрываешь глаза и гладишь меня своими ножками, подставляя их под поцелуи. Я нежно покусываю тебе пальчики, именно так, как ты любишь, и вот уже первый стон... Мы лежим с тобой у камина на ложе из курток, курим, смотрим друг на друга счастливыми глазами. Говорить ничего не надо. Совсем ничего...
– А я бы сейчас выпила.
– Пойдем?
– Будем кричать «ау»?
– Зачем? Наш ангел хранитель, подаривший все это, выведет нас из леса.
Почившая рубашка отправлена в камин.
– Идем.
Я закрываю за тобой дверь, и выбираюсь через чердачное окно, как и залез. Тропинка (широкая и заасфальтированная) сама приводит нас к дому.
Светка, как ни в чем не бывало, в одном легкомысленном халатике сидит на столе рядом с Толиком, демонстрируя ему все, что можно, и машет ногами в приступе наркотического смеха.
– Сука! – я от всей души отпускаю ей пощечину, от которой она улетает в другой конец комнаты. И тут я вижу твои глаза, в которых неприкрытая ненависть и презрение, ненависть и презрение...
Сильнейший удар в ухо сбивает меня с ног. Никогда не думал, что Толик такой сильный.
– Еще ее тронешь, я тебе яйца отрежу! – в руках у Толика нож.
– Толик, не надо! Не стоит из-за...
Я выбегаю из дома...
Продолжение следует.