Эйфория от напечатанной статьи закончилась быстрее, чем деньги, которые он за нее получил.
Еще накануне он купался в парах восхитительной легкости, оставлявшей мятный летаргический привкус измененного пространства. Легкости, ощущавшейся почти что физически, временами захлестывающей настолько, что казалось – подпрыгни и полетишь, зависнешь с руками, распростертыми широко-широко, в нескольких метрах от земной поверхности, вопреки самым точным измерениям силы тяжести ведущими лабораториями мира. И даже досадное вмешательство редактора, вычеркнувшего из статьи несколько самых лучших – с его точки зрения – фраз, воспринималось теперь не иначе, как плата за вход в мир большой журналистики. И уж точно не могло отменить тот простой факт, что никогда еще – никогда! – его статьи не выходили таким огромным тиражом.
Как в трансе он перемещался от одного газетного киоска к другому, всюду покупая одну и ту же газету, открывая ее на одной и той же странице, и в сотый, наверное, раз закорачивая оголенные провода удовольствия на собственной фамилии. С охапкой газет он, слегка пошатываясь, бесцельно бродил по Городу, натыкался время от времени на каких-то знакомых, знакомых знакомых и совсем незнакомых, пожимал разной потливости руки, затаскивал только что встреченных на улице людей в первое попавшиеся заведение. Заказывал им чего-нибудь выпить, себе же неизменно – коньяк, причем оказалось, что с определенного момента бармены и официанты сами стали угадывать, сколько и какого именно коньяка ему принести. Он же тем временем осторожно усаживал на стул свое невесомое, все время норовившее взлететь тело и с рассеянной улыбкой выслушивал монолог очередного человека напротив.
Так продолжалось долго, очень долго; настолько, что он потерял счет времени. И когда вес его тела пропал окончательно, и стало казаться, что легкость эта не покинет его уже никогда, все развалилось вдруг в какие-то секунды. Зазвонил телефон в кармане джинсов, зазвонил настойчивым неопределившимся номером, и далекий равнодушный голос сказал, что сила тяжести за минувшие сутки не уменьшилась ни на йоту. «Скорее наоборот», – добавил голос, и в трубке возник звук падающего пассажирского лайнера. В ужасе он нажал на отбой, но звук никуда не исчез, наоборот – он набух и разросся, заполнил провалившейся вниз тошнотой мгновенно отяжелевшее тело. Он схватил чей-то бокал с пивом и бросил в него ненавистный мобильник. Раздался чуть слышный хлопок, и в наступившей тишине он увидел вокруг себя лица. Вырезанные из грязно-серой газетной бумаги, заплесневелые, с засохшими несвежими словами, вечно ищущие – в потемках, на ощупь, вслепую – драгоценные крупицы со: со-переживания, со-чувствия, со-знания. Ищущие, но всю жизнь так и блуждающие в тумане нетрезвого безвременья, обсасывающего их как кость из вчерашнего супа, ко всему прочему, от рождения совершенно пустую. Лица, искаженные до гастрономической неузнаваемости мутными разводами коньяка на тонком пузатом стекле с добавлением свинца. И титана.
Он с трудом, с неимоверным усилием поднялся, каждой клеточкой ощущая чудовищное притяжение проснувшейся Земли. Эйфория, булькнув, добралась наконец до горла, и его жидко вывернуло прямо на головы сидящих в баре людей.