При знакомстве, Борис Щипачёв обычно говорит, что он является однофамильцем, а «не тем самым Щипачёвым», имея ввиду известного уральского поэта. Окончив Свердловский горный институт Борис Щипачёв круто изменил судьбу, проработав до выхода на пенсию инженером-строителем. С малых лет Борис проявлял себя, как творческая личность: что-то мастерил, придумывал, и после института всю жизнь стучать геологическим молотком не захотел, но вместо экспедиционной романтики осталось увлечение бродячим туризмом, охотой, рыбалкой.
Смотрящий в корень любой проблемы, любознательный и пытливый, Щипачёв досконально знал особенности отдельных районов Урала, и когда развалился СССР и пришел «рынок», свердловчанин Борис Щипачёв занялся фермерством в облюбованном среднем течении реки Ревды, в селении Краснояр. Кстати, родом из старообрядческого Краснояра, был талантливый учёный-физик, доктор-профессор, ректор Уральского государственного университета им. А.М.Горького Паригорий Евстафьевич Суетин, известный на Урале своей благотворительностью. Поначалу у Щипачёва дела шли в гору, но подвёл компаньон, и вместо выращивания бычков пришлось перейти на растениеводство и строительство. Для односельчан Борис выложил замечательный питьевой колодец, многим сельчанам из камня-плитняка понастроил погреба и овощехранилища. Местные и приезжие охотники под началом Щипачёва периодически устремлялись на отстрел лесной живности, места обитания которой было известно только красноярскому фермеру. Консультировал Борис Леонидович и геологов Уральского геологического управления на предмет местных залежей золота…
Вечерело, когда в ворота постучали. Проплутав весь день по тайге, студенты пришли в Краснояр, но никто на их просьбу вызволить меня из беды не откликнулся, посоветовали обратиться «к Борису». Посадив парней в прицеп своего старенького трактора, Щипачёв, брошенной лесовозной дорогой, помчался к Планиде.
Начались вторые сутки, усиливался грозный перитонит, а я лежал в отключке на еловых ветках, в полуразрушенной баньке. В полутьме меня положили в тракторный прицеп, и я смотрел на звёздное небо, закусив до боли губу от тряски на дорожных ухабах. Плакал и Борис, не надеясь вывезти меня живым. В детстве я болел только ангиной, и всё происходящее было как-бы не со мной.
Очнувшись в реанимации Ревдинской городской больницы я увидел перед собой качающееся купе железнодорожного вагона, шум и лязг мчавшегося поезда. Купе было залито необычайно ярким, переливающимся многоцветием, виднелись две мужские фигуры в белом. Я вспомнил о своих студентах, подумав, что их нет в живых, заплакал горькими слезами, распятый на больничной койке, как Христос на кресте. В родном Каменске нужных лекарств не нашлось. Моя Маргарита металась по аптекам Екатеринбурга и Первоуральска. На третьи сутки операцию на желудке пришлось делать повторно. Мрачный, серый подвал, приглушённые голоса над головой, уходящий вдаль таинственный тоннель, куда я заглянул, но не решился идти по нему…
Сильная бригада врачей сделала всё от неё зависящее, похвалив меня за волю к жизни. Осталось тайной и для врачей причина появления моей прободной язвы. Первые годы после случившегося, я ценил каждый прожитый день, как ребёнок удивляясь всему увиденному, всё делая спокойно, не спеша. Со временем отношение к жизни вошло в старую, заезженную колею, и урок преподнесённый «матушкой Платонидой», видимо не пошёл мне впрок.