В длинной череде Наполеоновских войн Пруссия, как это ни покажется странным, поначалу никакого участия не принимала, хотя активно «топила» против корсиканского выскочки с его паневропейскими замашками. А после того как Бонапарт в ноябре (или уже в декабре по новому стилю) поколотил при Аустерлице объединенные силы русских и австрийцев, прусский король Фридрих Вильгельм III так и вовсе согласился с требованием французского императора заключить военный союз. В качестве поощрения Наполеон швырнул пруссакам курфюршество Ганновер, которое незадолго до того отнял у англичан. Как знать, если бы на этом он остановился, может, и удержал бы Пруссию в орбите своего влияния. Однако все изменило решение о создании Рейнского союза.
В этой разношерстой конгломерации немецкоговорящей братии пруссаки увидели явную угрозу для собственной государственности. Ибо еще со времен Фридриха II привыкли считать себя Übermensch’ами из Übermensch’ей и приравниваться к каким-то баварцам и разным там прочим голштинцам – да еще под патронатом Франции – не желали. И с Ганновером все было как-то зыбко. Фридрих Вильгельм прекрасно осознавал, что отнять эту землицу у него могут столь же легко, как вручили. Причем в любой удобный лично Наполеону момент.
В такой ситуации вполне логичным стало оформление Четвертой антифранцузской коалиции в лице Британии, России, Пруссии и примкнувшей к ним чуток погодя Швеции. Роли в ней распределились привычным образом: англичане платят, русские и прусские воюют, скандинавы мнутся в сторонке.
Увы, «Старый Фриц» уж 20 лет как покоился в Потсдамской гарнизонной церкви, а созданная им армия из боевой машины превратилась в игрушечных солдатиков, годных лишь на то, чтобы отбивать «гусиный шаг» на парадах.
«Огромное внимание уделялось содержанию в уставном порядке кос и буклей солдатских париков, за неправильную длину кос пороли нещадно, - сообщает историк Владимир Бешанов. - Зато, когда достали из арсеналов ружья, многие из них оказались без мушек. У оружия, имевшегося в войсках, от регулярной чистки кирпичом настолько истончились стенки стволов, что оно не выдерживало стрельбы боевыми патронами и массово разрывалось в руках. У солдат не было ни шинелей, ни жилетов, ни кальсон, летом — даже суконных брюк».
Хотя обуянные воинственным пылом прусские военачальники всех рангов ничего такого упорно признавать не желали и радовались, как дети, предъявленному 1 октября 1806 года Наполеону ультиматуму с требованием немедленно очистить все немецкие земли вплоть до Рейна.
Единственное, чего опасались доблестные вояки, так это того, что французы поспешат убраться и лишат пруссаков радости победоносной войны:
- Да нам и ружья не нужны, одним дубьем прогоним лягушатников восвояси!
Но, конечно, Bonaparte на столь дешевый понт было не взять. Пока прусские усачи-офицеры с истинно немецким юмором точили свои сабли о ступени резиденции посла Франции, ее император действовал куда более продуктивно. Наполеону через шпионов был отлично известен прусский план вторжения на территорию союзной ему Баварии, чтобы разбить французские корпуса поодиночке, пока те не успели соединиться. И он решил нанести упреждающий удар, 8 октября тремя колоннами вторгнувшись в Саксонию – союзницу Пруссии. Причем вместе с французами шла армия, мобилизованная Рейнским союзом – одних только пресловутых баварцев в ней было 10 тысяч. Может, особой мощью и стойкостью это воинство и не отличалось, но под командованием брата Наполеона – Жерома Бонапарта все же представляло собой какую-никакую, но вооруженную силу.
Первое боестолкновение произошло уже 9 октября, когда неподалеку от городка Шлейц 4-й гусарский полк, шедший в авангарде французской армии, завидел перед собой саксонских и прусских гусар. Командовавший передовыми частями Иоахим Мюрат обожал атаковать – особенно если знал, что за этим наблюдает сам император, как было в данном случае. Поэтому тут же с лязгом выхватил из ножен саблю и заорал:
- Вперед, мои славные кавалеристы, изрубим колбасников к чертям собачьим!
Правда, с налету изрубить никого не получилось, потребовались четыре атаки и еще поддержка легкого, конно-егерского и линейного полков, чтобы, наконец, заставить потерявшего примерно 700 бойцов противника отступить. Зато дорога на саксонскую столицу – Лейпциг после этого оказалась совершенно открытой.
Но настоящую трепку французы задали пруссакам еще сутки спустя. 5-й корпус Великой армии, которым командовал маршал Ланн, в окрестностях города Заалфельд оказался лицом к лицу с войском принца Прусского.
Неизвестно уж, насколько талантливым композитором можно считать Людвига Фридриха Христиана (говорят, подражая славному предку, принц любил помузицировать на досуге), но военным гением он точно не был. Поскольку невесть с чего вдруг решил, что Ланну не стоит ожидать подхода дополнительных сил, а значит, грех не воспользоваться возможностью разбить уступающего числом врага.
- Мы принимаем бой! – гордо объявили пруссаки, подравняли букли париков и всеми своими 7000 пехотинцев и 1300 кавалеристов встали у подножия холмов, с которых около 10 часов утра на них пошли в атаку четыре французских линейных полка. Кроме того, силами легкой конницы и гусар Ланн предпринял обходной маневр через лес, чтобы отрезать правый фланг пруссаков от их основных сил.
Примерно до полудня дрались с переменным успехом, пока принц Людвиг не приказал бывшим под его началом саксонцам ударить в центр французской позиции. Атака эффекта не возымела, больше того – успевший получить необходимые подкрепления Ланн после артподготовки опасно контратаковал пруссаков во фланг.
Стремясь предотвратить назревающую катастрофу, Людвиг Прусский лично (в храбрости ему не откажешь) повел в атаку свою конницу. Но в завязавшейся яростной сече генерал-лейтенанта заколол сержант-квартирмейстер 10-го гусарского полка французов Гуине.
Деморализованные гибелью военачальника, пруссаки вскоре обратились в бегство по всему фронту, бросая знамена и целые артиллерийские батареи. От последних, впрочем, все равно толку было мало: канониры праздновали труса не меньше пехотинцев и всадников, известен случай, когда унтер-офицер, командовавший двумя орудиями, наотрез отказался открыть огонь по наступающим французам.
- Я тебя, verfluchte Schwein, убью на месте! – пригрозил было комбат.
- Да мне без разницы, кто меня порешит, - дерзко ответил бунтарь. – Ваше благородие застрелит, если не стану палить, или французы порубят, если выполню приказ. Прикрытие-то, эвон - только пятками сверкает!
Если не считать погибшей особы королевских кровей, пруссаки с саксонцами еще довольно легко отделались, потеряв полторы тысячи (по другим данным, 1700) человек убитыми, ранеными и пленными, а также 44 пушки. Смириться можно было и с тем, что не досчитавшемуся 172 своих бойцов Ланну взамен достались весь обоз и богатые военные магазины. Куда хуже оказалось то, что спесь прусских генералов после известия об этом поражении сменилась глубоким унынием, постепенно переходящим в панику.
В итоге решили срочно передислоцироваться поближе к Веймару и Йене, которые в случае чего можно было использовать как опорные пункты. Однако начавшееся отступление очень быстро переросло в откровенное бегство. Дезертирство достигло невиданных масштабов: солдаты бросали ружья, сбрасывали в придорожные канавы пушки и прятались по домам местных жителей. Те, кто оружие все-таки сохранял, при первой же возможности беззастенчиво грабили свои же обозы.
«Скучившись, как стадо дрожащих овец, стояла прусско-саксонская армия вокруг Веймара и Иены, - писал немецкий философ и историк Франц Меринг. - Еще была возможность перейти через Заалу и ударить во фланг крагу, но на это не было ни сил, ни мужества, ни охоты».
Что ж, как говаривал русский генералиссимус Александр Суворов, «испуган – наполовину побежден». Что блестяще подтвердилось в последовавшем вскоре сражении при Йене и Ауэрштедте.