Не уродилась в то лето ни малина, ни поленика. Уныло качались и кусты смороды. Вымокла ягода. Не родились и грибы. От дождей и холода пустоцветом опали лесные яблони. Скинул негожий плод и черничник.
Дождь утих лишь, когда кончила цвесть липа. Наконец проглянуло солнце и мало по малу стало подсыхать. Тогда-то Агнэ и приметила, что голодное это лето, богато жёлудем. Но пока жёлудь был зелен и крепко сидел на древе, поспела морошка. Собирала морошку на том самом болоте, где жила среди сияющих зелёным блеском дивных камней вящая Макошь.
Берестяной туесок, наполнив с горкой морошкой, поставила на камень – прими не побрезгуй, да и мне не воспрети в заповедном лесу ягоду брать. К туеску потянулась лосиха. Мягкие губы проворно втягивают прозрачные ягодки. Лосёнок подросший за лето крутился подле матери. И сама Агнэ горсть за горстью отправляет морошку в рот. Эх, раздобыть бы мёду, так и припасти ягоду было бы не хитро.
Пресытившись кисло-сладким вкусом ягод, привалилась к стволу,. Закрыла глаза и тут ощутила мягкие толчки в утробе. Вздохнула, охватила руками округлившийся живот и тихонько запела:
Мамка у поле жне.
Татка валы пасе.
Татка пасе увесь день!
Тебе узять он не може!
Дитя давало о себе знать новыми трепетаниями. Агнэ прислушивалась к этим тайным знакам, пугаясь и радуясь одновременно. Не одна уже в этом огромном лесу! И вместе с тем она ощущала себя неисповедимо одинокой. Что-то скажет Ерофей, когда найдёт её непраздной? А скажет ли? А воротится ли он? Али кинет её в эдакой пустоши?
Горькие мысли терзали её ночами. Дни же миновали в заботах о естве, да прочих суетах, без коих немыслима всякая жизнь. Когда содеялись беспутные дожди, уразумела, что не воротится он через эдаку заставу. Но дожди утихли, а Ерофея всё не было.
Не воротился он и тогда, когда стал падать крепкий крупный жёлудь, а вослед жёлудю пал и лист.
Жёлуди Агнэ собирала в корзины, коих наплела немало в долготе дождливых дней. Тогда же заготовила и верши для ловли рыбы. После жёлудей принялась запасать сосновые шишки, да сухоборный мох. Радела и о дровах. Да много ли сдюжишь с брюхом? Всё чаще присаживалась передохнуть. Закрывала глаза и подставляла лицо мягкому осеннему солнышку. Дитё в утробе ворочалось лениво. И только мерзкий гнус заставлял её подниматься и брести с охапкой хвороста или поленом.
Сухая пора миновала, и скоро вновь пошли дожди. Захолодало. И уже тонкой корочкой льда схватывали утренники береговую воду. С долгими грустными криками летели журавли. А Ерофея всё не было.
Она перестала ждать его, когда повалил крупными мокрыми хлопьями первый снег. Устроила себе загодя гнездовище из сухого емшана и осоки. Лежала целыми днями укрывшись старым вотолом и, обняв руками огромный живот. Временами ей казалось, что всё её тело обернулось одним большим тяжёлым животом. Раздавшаяся утроба мешала дышать, а есть почти не хотелось.
Пищей Агнэ в эти дни стал горьковатый, но сытный студень из сухоборного мха. Вымачивала мох загодя и томила на печи. Тем и жива осталась.
В тот вечер всё не могла уснуть. Ворочалась с боку на бок. Вставала, ходила по избе и снова ложилась. Дитё же гораздо затихло и не чуялось вовсе. Вдруг резкая боль в пояснице понудила согнуться и охнуть. Отпустило, да тут же нахлынуло вновь. Вставши по-собачьи – на четвереньки Агнэ принялась жарко и часто дышать. Почуяла леготу от того. Да ненадолго.
Темно и сыро в избе - и надобно истопить печь. Кряхтя и охая, Агнэ принялась непослушными руками разводить огонь. Кашляла от дыма, стонала, а пришло время и стала кричать. Ночь тянулась бесконечно. Но и с приходом дня ничего не изменилось. Тупая, грызущая боль продолжала мучить её, а дитё все не рождалось. Она уже не кричала, только глухо рычала, словно собака. И вдруг боль исчезла. Лежащая на боку Агнэ смогла даже приподняться на локте, но тут новый приступ и крик - отчаянный и протяжный вырвался у неё и смешался с чьим-то другим криком тонким и жалким. Мягкое и горячее ворохнулось ей в ноги. Агнэ затихла, боясь возвращения боли и слушала, как пищит и копошится тёплый и скользкий комок между её ног.
Она не обращала внимание на порыв ветра, ворвавшийся в избу. На скрип двери. На выросшую в проёме тёмную фигуру.
И только услышала слово:
- Сын.
Над ней склонился кто-то большой. Лица не разглядеть в сумраке избы. Пищащий комок оказывается у неё на груди.
Комок барахтается беспомощно и жалостно. Агнэ укрывает его ветхим своим вотолом - враз успокоился, пригрелся и затих.
- Сын, - повторил снова кто-то голосом Ерофея
После, когда сын лежал в корзине-зыбке, укутанный в старый вотол, Ерофей, нахлебавшись мохового студня и огладив бороду. сказывал про своё непутёвое странствие.
Про то, как отъяли лихие люди куньи шкурки да самого чуть живота не лишили. Как спас его лесной инок и дорогу указал на Смоленец. Как шёл, питаясь одним токма желованием, да узрел всюду лишь помокшее жито и хмурых мужиков. И добрался-таки до града. Велик тот град, да беден. Посадские люди в скудости великой от того, что хлеб вздорожал зело во сю пору. И на торгу худое бают – будто мор по граду идёт.
Агнэ слушала, и не верилось ей, что он здесь - подле, а не где-то - там в неведомом чужом граде, где мор, и глад, и люди злы и завистливы, зело до чужого добра. От того чужого опасного мира их отделял стеною лес и хранила вящая Макошь.
Рассказ отсылает нас к далёкому 1230 году, когда древнее Смоленское княжество переживало трудные времена, о коих упоминает летопись. В мае 1230 года в Смоленске произошло землетрясение, которому предшествовали несколько неурожайных лет. Неурожай случился по причине аномальных дождей. Как печальная закономерность после голодных лет в Смоленск пришла эпидемия. Вследствие этих событий, Смоленское княжество ослабло и попало под влияние Великого княжества Литовского.
Спасибо за внимание, уважаемый читатель!
Начало истории - здесь. Часть 2 - здесь
Часть 6 .