Можно сказать, что для Восточной Пруссии 1525 год выдался на редкость неудачным.
Во-первых, истек срок четырехлетнего перемирия, заключенного после очередной польско-тевтонской войны, которую орден проиграл. 8 апреля был подписан Краковский мир, в результате которого вместо теократического государства рыцарей-монахов на карте появилось светское герцогство Пруссия. Соответственно, бывший Великий магистр, а отныне уже герцог Альбрехт стал наследственным правителем новой державы – и одновременно вассалом польского короля Сигизмунда I Старого, которому два дня спустя принес присягу на городской площади того самого Кракова.
Во-вторых, до берегов Прегеля из «глубинных» германских земель докатились идеи Реформации, вполне прогнозируемо спровоцировав не только сугубо духовные брожения среди простого народа. Правда, уже начавшаяся в фатерлянде крестьянская война Восточную Пруссию пока не затронула, однако наиболее проницательные люди прекрасно понимали, что это всего лишь вопрос времени, причем ближайшего.
Тем более – и это в-третьих – виды на урожай были откровенно плохими, если не сказать жестче. На горизонте замаячил призрак всеобщего голода. Ввиду всего этого пруссаки весьма охотно внимали речам периодически объявлявшихся там и сям религиозных пропагандистов. Особенно благодарную аудиторию эти проповедники находили в сельской местности, обитатели которой давно уже мечтали хоть немного облегчить свое незавидное положение.
А дворяне-землевладельцы, как нарочно, требовали все больше. Теперь уже светские рыцари окончательно избавились от остатков монашеской скромности и принялись наверстывать упущенное за предыдущие века, стремясь если не перегнать, то хотя бы приблизиться к польским дворянам по уровню роскоши собственного бытия. Короче, «верхи» все больше борзели, а «низы» стремительно нищали, напряженно прислушиваясь к учению Мартина Лютера, которое будто бы отвечало народным чаяниям. Во всяком случае, толкование того места Евангелия от Матфея, где говорилось о «труждающихся и обремененных», пользовалось огромной популярностью. Равно как и неизвестно кем сочиненные 12 параграфов, ставшие программой протестного движения крестьян: отмена штрафов за потравы полей скотом и наложенных помещиками новых тягостей, право свободной охоты, восстановление старых общинных вольностей и т. д.
Короче, к сентябрю и восточно-прусское крестьянство дошло до точки кипения. Сначала полыхнуло в деревне Каймен (сейчас это поселок Заречье), где местный мельник по имени Каспар взбунтовал свыше 4 тысяч своих односельчан и жителей окрестных поселков. Восставшие внезапным налетом овладели одноименным замком, взяв в плен его хозяина – Андреаса фон Риппе. Ненавистного угнетателя даже не доволокли до ближайшего дерева, чтобы повесить – растерзали по дороге. Потом двинулись дальше по округе, поднимая на вилы не успевших вовремя смыться дворян и подвергая разграблению их имения. Так, в зареве пожаров господских усадеб подошли непосредственно к Кёнигсбергу.
Крестьяне надеялись, что их войско пополнят если не зажиточные бюргеры, то, во всяком случае, представители люмпен-пролетариата, а может, и граждане среднего достатка. Однако смычка города с деревней не состоялась – приученные к жесткому «орднунгу» кёнигсбержцы побоялись насилия и грабежей в случае, если крестьянское войско войдет в столицу Восточной Пруссии. На переговоры с повстанцами отрядили делегацию во главе с бургомистром Альтштадта (одного из трех городов, составлявших конгломерацию Кёнигсберг) Николаусом Рихау.
Человек хитрый и с хорошо подвешенным языком, Рихау первым делом потребовал от высыпавших ему навстречу мужиков с дрекольем тотчас же прекратить возмутительные бесчинства и дождаться, когда их обиды и требования рассмотрит лично герцог Альбрехт.
- Вот только наш повелитель, как на грех, уехал по делам в Силезию, - распинался переговорщик. – Но обещал вскоре вернуться. Так что, можете не сомневаться – суд будет открытым и справедливым. Его светлость заставит ваших притеснителей умерить волчьи аппетиты!
Крестьяне в раздумье чесали затылки. Параллельно Рихау пришлось выдержать бурный разговор с потерпевшими дворянами, которые также гуртом явились в Кёнигсберг – только с другой стороны, и тоже требовали суда – но только над охамевшими вконец смердами.
- Вы, edle Herren, коней-то попридержите, - втолковывал помещикам бургомистр. – В том смысле, что новые повинности и налоги пока вводить не надо. А там видно будет…
На второй день в переговорах, состоявшихся на горе Кведнау (теперь район Северная гора в Калининграде), приняли участие советники Альбрехта, подтвердившие намерение своего шефа детально во всем разобраться и воздать каждому по вине его. Увещевания возымели эффект. Повстанцы согласились освободить захваченных в плен благородных господ – кого еще не успели порешить. И даже вернули законным владельцам многое из награбленного имущества. Герцога простодушные мужики теперь ждали, как бога.
И вот Альбрехт, наконец, приехал. Восставшим крестьянам – их к тому моменту насчитывалось около 3 тысяч человек – назначили встречу на поле у пригородной деревни Лаут. Одни краеведы считают, что она располагалась на месте нынешнего поселка Родники, другие указывают на Большое Исаково, что на окраине современного Калининграда. Истина (думается, как и координаты той деревушки) где-то посредине.
- Название Лаут (Лавет), скорее всего, происходит от старопрусского слова «сени», нечто, предваряющее город, - говорит краевед Николай Чебуркин, - В старых хрониках деревня начала упоминаться почти сразу после основания Кёнигсберга.
Ну да не в этом дело. Собравшись у деревенской мельницы, повстанцы толковали между собой, о чем конкретно им стоит попросить герцога. А может даже - чем черт не шутит – и что-то потребовать у него! Тут вдали заклубилась пыль на ведущей из Кёнигсберга дороге.
- Едут! Е-е-едут!! – надрывались вездесущие деревенские мальчишки.
Это и впрямь был правитель Пруссии, да не один. Альбрехт прибыл в сопровождении тысячи конных рейтаров и такого же числа солдат-пехотинцев. И без лишних слов предложил крестьянам выбор – сдаться или погибнуть на месте. Поглядев на изготовившихся к бою кавалеристов и аркебузиров, бунтари поняли, что с их вооружением и выучкой против профессиональных военных не выстоять. И принялись один за другим втыкать вилы в землю…
Герцогский суд и впрямь оказался скорым на расправу. Примерно 80 главарей повстанцев, на которых указали памятливые дворяне, были брошены в тюрьмы, где подверглись страшным пыткам, в итоге понеся суровое наказание. Трех главных смутьянов вздернули на виселицы – одного в пресловутом Каймене, другого в Лаукишкене (теперь – поселок Саранское), а третьему оказали честь быть казненным в самом Кёнигсберге.
Считая себя человеком чести, который обязан держать данное слово, Альберхт рассмотрел-таки жалобы, с которыми крестьяне пришли к его столице. И счел сведения о наглых притеснениях и бессовестных поборах со стороны дворян не соответствующими действительности.
На том крестьянская война в Восточной Пруссии и завершилась. Осталась лишь народная память о «кровавом поле» у деревни Лаут.