О том, зачем нужна опера в эпоху Большого Адронного Коллайдера от режиссера Аси Чащинской
Несколько лет назад меня позвали в жюри поэтического состязания. Всенародно каюсь: перед финальным голосованием я сбежала. Дело в том, что в тот вечер на сцену вышли поэты, сами собой воплощающие вечный конфликт в искусстве. Первый участник читал человеческие, остроумные стихи, которые были понятны и вызывали эмоциональный отклик. Его соперник был крайне далёк от народа: некий продолжатель идей Велимира Хлебникова, молодой поэт препарировал слова на звуки, ворочал словесные конструкции, одним словом, предметом его поэтического исследования становился сам язык, а не содержание. Имени я не называю не из деликатности, а потому что не помню, в связи с чем мне стыдно, но содержание истории совсем в другом. На протяжении почти всего финального чтения мне казалось, что нужно голосовать за первого участника. Эмоциональное переживание все-таки воздействует сильнее, такие стихи трогают и вызывают отклик. Мозглячьи радости словесных игр работают только на уровне рассудка и не всегда забирают внимание. Когда же второй поэт дочитал последнее стихотворение, мне стало ясно, что нужно бежать. Потому что выбрать из двух этих поэтов стало для меня практически невозможно. Последние строчки легли вровень со всеми стихами первого поэта. Я не помню этого стихотворения, это был какой-то такой же поток слов и слогов, где одно превращалось в другое, но финал был такой:
А дальше –
вечность
чность
Этот молодой поэт помещал в головы слушателей слова, одно за другим, а потом поместил вечность. А потом разрезал её. Вечность.
Вы бы кого выбрали? Я сбежала и публично каюсь в этом. Я не знаю, какой выбор я бы сделала сейчас. На самом деле, это несопоставимые и равно важные для меня в искусстве вещи. Многие выбрали бы первого парня, как выбрали бы простой, понятный спектакль, а лучше – кино. Искусство, которое трогает, которое понятно и близко. Но есть и второй вариант: искусство, занимающееся исследованием. Его плоды могут быть непопулярными, коммерчески невыгодными и даже просто неудачными. Но именно на этой ниве происходят главные прорывы. Там, где художник изучает сам язык своего творчества.
В эпоху Просвещения энциклопедисты стали всё раскладывать по полочкам, и в свою очередь композиторы классики начали писать столь же ясные, стройные симфонии с чёткой кристаллической решеткой классической формы. Художники-импрессионисты, например, ставили под сомнение объективность восприятия и создавали картины из разрозненных мазков, получали обвинения в бесформенности произведений и тотальном невежестве, но в итоге не только вдохновили поколение композиторов, но и оказали неоценимую услугу ученым. Потому что, как выясняется, импрессионисты передали об устройстве человеческого зрения такое, чего не могла дать анатомия глаза (интересно, а про композиторов-импрессионистов что-то подобное может быть?). В то время как произведения Баха, говорят, могут помочь понять теорию относительности. Искусство – как метод осмысления мира. Или осмысления осмысления.
Игорь Стравинский говорил: "Феномен музыки дан нам единственно для того, чтобы внести порядок в отношения между человеком и временем". По аналогии с этим, можно сказать, что театр – это отношения человека с пространством. В свою очередь, опера, получается, осмысливает отношения человека со временем и пространством.
Нужно ли осмысливать время и пространство? Как минимум, учёные сейчас заявляют, что время и пространство составляют неделимое явление под названием пространственно-временной континуум. Вы можете представить, что время и пространство неделимы? А в опере? Когда, например, у героя есть шестнадцать тактов на то, чтобы пересечь сцену. Или когда определенный фрагмент музыки живописует одну локацию, а следующий – уже новое место действия. Или когда Виолетта Валери смотрит на себя в зеркало и музыка переносит её во времени.
Опера – это искусство будущего. Она находится на той территории, куда идет человеческая мысль. Главнейшим фактором здесь является то, что опера – синтетический жанр, она объединяет в себе все существующие виды искусства: музыку, театр, изобразительные искусства, пластику, литературу... (кино, инсталляцию, саунд-дизайн – все новые виды тоже сейчас вплетаются в оперу). Именно холистика, то есть идея осмысленного объединения, а точнее осознания целостности существующего – это идея, за которой будущее. Мы уже довольно раскладывали всё по полочкам, разделяли и классифицировали, на это ушли века. Теперь это разделение перестало работать, ведь ученые сказали, мол, теория относительности, теория струн, пространственно-временной континуум и реальность формируется наблюдателем.
Я совершенно не понимаю, как мы можем спокойно жить с тех пор, как уже сто лет известно, что квантовые частицы ведут себя по-разному, в зависимости от того, наблюдает человек за экспериментом или нет. Наблюдение влияет на реальность. А вы знаете такую реальность, которая формируется наблюдателем? Правильно, это спектакль. Спектакль - это то, что создает зритель, когда смотрит на искусственно созданную в пространстве сцены модель реальности.
Оперный спектакль – это модель реальности, которая может, например, наглядно показывать, что время субъективно. Как, например, быть с прекраснейшим дуэтом “Son nato a lagrimar”, который идёт больше 8-ми минут и содержит буквально две строчки текста, которые только повторяются, и больше ничего не происходит? Время остановилось. Одна секунда, которая длится 8 минут... Или это идея-фикс «Я рожден плакать», с которой герои проживают свой путь, и за 8 минут проходит вся их дальнейшая жизнь... Барочная опера сейчас набирает популярность, не только потому, что это до недавнего времени забытая прекрасная музыка, но именно потому, что она находится в других взаимоотношениях со временем.
Видели ли вы «Пеллеаса и Мелизанду» в постановке Кэти Митчелл? На мой взгляд, одно из самых интересных воплощений этой оперы Дебюсси (композитор-импрессионист, кстати), (У Оливье Пи тоже интересная постановка «Пеллеаса»), (здесь может быть сколько угодно скобок, правила пунктуации относительны). Так вот, Кэти Митчелл в своём спектакле играет с восприятием реальности и времени. Например, на сцене одновременно действует один и тот же персонаж из прошлого и будущего, проживая разные этапы своей жизни. Параллельное существование в разном времени у Кэти Митчелл вообще штука нередкая – одни живут в привычном темпе, другие – в рапиде, то есть очень замедленно. Про Митчелл совершено спокойно можно говорить, что она изображает правду жизни. Что сделаешь, если правда жизни в том, что восприятие реальности субъективно, а время – это человеческая категория? Мне как-то довелось услышать обвинение этого спектакля в бессмысленности, ведь всё в финале оказывается сном и никаких изменений на самом деле не происходило. Такая реакция вызвана тем, что спектакль пытаются оценить с точки зрения привычной, линейной драматургии. Той самой, что утвердилась в вышеупомянутую эпоху Просвещения с энциклопедистами. Я не могу утверждать, что знаю, какие изменения должны происходить с драматургией и композицией, но совершенно точно можно говорить, что линейная структура перестает быть настолько актуальной.
За время, пока вы читали этот текст, вы поглядывали в телефон? Или может прерывались для своих размышлений? Гуглили? Переписывались в соцсетях? Пили кофе? Ничего-ничего, это я так, мне просто интересно, в скольких параллельных реальностях вы сейчас находитесь (не переживайте, мы ещё вернемся к опере), (надеюсь), (да-да, строение текста этой статьи само по себе является воплощением основной мысли).
В конце ХХ – начале XXI века с нами произошли такие изменения, какие мы до сих пор не осмыслили. До этого распространение информации, как и её восприятие, были линейны. Письма, книги, газеты, телефон, телевидение. Информация была как дерево – из одного корня в одну сторону; легко проследить связь от источника к реципиенту. Но вот появился интернет. Сеть. Теперь информация – грибница, где её корни, где результаты, как они связаны – поди проследи. Потоки информации усложнились. Восприятие усложнилось.
Когда, например, прошла премьера «Прозы» Раннева, она вызвала неоднозначную реакцию. В этой опере зрителю выдают параллельно две совершенно разных истории: одна исполняется, другая подается визуально – через текст в проекции. Реакция зрителей действительно была различной, ведь сама история в таком формате не работает – её просто невозможно воспринять. Зрители, возмущенные этим спектаклем, проголосовали бы за первого поэта из начала этой статьи. Я их вполне понимаю, ведь в эпоху робототехники, хочется оставаться людьми. Но всё-таки в «Прозе» есть это некоторое «чность» от «вечности», ведь тот информационный шум, который она создаёт, и то запараллеливание восприятия – это нечто, что отражает нашу сегодняшнюю реальность. Хотя всё же я не за то, чтобы собирать слово «вечность». Чую, никто нам за это не подарит пару коньков…
Что же? Если мы живём в эпоху Большого Адронного Коллайдера, мы должны сбросить с космического корабля современности все наработки прошлого? Нет, сбрасывание чего-либо уже противоречит холистической идее. Стремление к новому само по себе процесс естественный, пока оно не превращается в культ. Новизна – не добродетель: новая тетрадь хуже той, в которой вы записали труд своей жизни. Оригинальность – не самоцель: оригинальное, но не работающее лекарство не имеет смысла.
Долгое время в истории человечества и в экономике в частности преобладал экстенсивный путь развития. Вместо освоения внутренних ресурсов, страны предпочитали открывать или захватывать новые земли. Мореплаватели устремляли корабли за океан, а привезенные ими диковины становились предметами роскоши и признаком особого положения в обществе. Так неомания стала крепнуть. Новое – значит хорошее и дорогое. Всё современное искусство лежит в парадигме, зародившейся в эпоху Ренессанса. Это система, где в центре стоит одинокий и смелый человек, который направляет корабль к терре инкогнита.
Эпоха великих географических открытий закончилась вместе с тем, как закончились неизведанные части света. Человек же продолжает рулить в сторону новых земель. Художники становятся такими же первооткрывателями. Новые стили и жанры, форматы, техники, материалы для создания произведений. Однако же Ахиллес никогда не догонит черепаху. Гонка художественных вооружений абсурдна, когда она превращается в самоцель. И Такеши Китано это прекрасно показал в своём фильме, который так и называется «Ахиллес и черепаха». Прекрасные Амундсены живописи и музыки уже достигли своих Северного и Южного полюса, дальше – некуда. И если живопись и музыка уже продолжительное время находятся в таком положении, то театр, в его современном европейском понимании, и режиссура, как самый молодой по сравнению с остальными вид искусства, ещё сохраняют инерцию движения. Ещё сохраняются поверья, что прогресса в жанре можно добиться внешними изменениями. Дать героям в руки современные девайсы, работать с техникой, с подачей материала, с форматом и т.д. И на самом деле, пока что – да, ещё есть на что жать. Однако же рельсы заканчиваются. И надо достичь 88 миль в час и перейти на качественно другой уровень.
Но если вам повезло и вы – зритель, вам не за чем об этом переживать. Хорошо быть зрителем. Вам нужно только наблюдать, как художники пытаются на ходу проложить рельсы для поезда, который в огне. Сложность здесь только в том, что опера – самый дорогой жанр искусства. А в наш век коммерции крайне сложно производить какие-либо эксперименты в столь затратном формате. Но послушайте, для зрителей ведь это прекрасно! Если кто-то всё-таки дорвался до эксперимента в опере, то вы в выигрыше в любом случае. Если спектакль удался, то это само собой принесет вам удовольствие. А если нет, то подумайте только: оперный спектакль стоит очень дорого, костюмы, декорации, исполнители, оркестр; в создании оперного спектакля участвуют несколько сотен человек на протяжении нескольких недель, а то и месяцев. Так что неудачный оперный спектакль – это как если бы вы купили билет на то, как перед вашими глазами соберут новехонький Восточный экспресс, а потом отправят в пропасть и взорвут. Или потопят Титаник, который будет идти ко дну три часа под прекрасную музыку, и никто не будет пытаться спастись.
Если бы вы сидели тогда на состязании двух авторов, кого бы вы выбрали? Того, кто прочтёт что-то, что будет крайне традиционно по форме, но эмоционально и содержательно? Или того, кто будет непонятен и холоден, но интересен в плане того, как он подаёт материал? Это ведь вечный конфликт. Форма и содержание. То одно, то другое захватывает внимание. То одно, то другое доказывает своё право на главенство в искусстве. Но здесь возможен и холистический ответ: нет разделения между формой и содержанием. Как нет разделения или главенства в опере между составляющими её частями. Опера, с одной стороны, – априори крайне условный жанр. Она изначально находится на территории формы. Секрет же здесь в том, какое содержание она получит, и как будет балансировать меж двух огней.
И всё-таки что нам, обладателям смартфонов, отправляющих сигнал через космос, может дать самая что ни на есть классическая опера, написанная столетия назад? Во-первых, любая опера содержит несколько информационных пластов сразу. Для начала в ней есть либретто. Имена, явки, фамилии и кто кому дядя. Но оперу я больше всего люблю за то, что можно не знать языка, не понимать о чём поют, но при этом быть в курсе происходящего. Потому что есть музыка. Это тот информационный план, за которым стоит следить. Буквально всё: отношения, события, реакции, эмоции, метафизика и атмосфера – всё в этой музыке, ты только улови-и-и-и. Лингвисты и нейробиологи допускают, что язык – это самое несовершенное средство коммуникации. Музыка в этом смысле намного более совершенна. Она не допускает потерь, происходящих при изречении мысли. На уровне музыкального материала формулируется такое, что словами выразить просто невозможно. Когда два героя, даже если поют разный текст, начинают в унисон исполнять одну мелодию, вы без подсказки понимаете: «Они спелись». А вот почему в «Пиковой даме» мотив «Три карты, три карты, три карты» - это та же самая мелодия, которой Герман признавался в любви «Я имени её не знаю»? Это же целые трактаты на эту тему пишутся. Или ставятся спектакли. И каждый раз – разные! Или вот, например, моё любимое и личное, почему в «Тоске» почти все персонажи молятся по тексту, но никто при этом на самом деле этого не делает, в то время как единственной исповедальной молитвой не по тексту, а по сути является “E lucevan le stelle”? Вы же не думали, например, что Тоска в присутствии своего мучителя просто так начинает вслух молиться и это нисколько не уловка. Или что Te Deum – это молитва. Что происходит в Te Deum – об этом не то что писать, об этом можно только танцевать. Царапая кожу на спине. Вообще, Te Deum – это один из самых гениальных оперных фрагментов в истории ever. Но передать словами то, о чём это терпкое сочетание хоральности, репетативности, одержимости, неистовой страсти и мистического ужаса – невозможно. Можно разве что попытаться ставить об этом спектакль.
Как ставить оперный спектакль, я не знаю. И совершенно честно и спокойно в этом признаюсь. Курляндский говорит, что композитор – это тот, кто не знает, что такое музыка. По аналогии с этим можно сказать, что режиссер – это тот, кто не знает, что такое театр. Я не знаю, как сделать современный спектакль. Я понимаю только, что одеть героев в джинсы, запустить проекцию, сыграть спектакль задом-наперёд, поменять героев партиями и заставить петь на вдохе – всё это хотя и занятное, но поверхностное представление о современности. Только некое частное проявление. Современность – существование со временем, с его темпоритмом и его восприятием. А оно сейчас как нельзя усложнилось. Быть современным – это постичь современное мышление. Спектакль, сыгранный с использованием самых последних технологий и с самыми современными костюмами, может попахивать нафталином, если внутри него устаревшая модель реальности. Или хуже того – пустота. А самой современной может оказаться наоборот костюмированная, историческая опера про дела давно минувших дней, если каким-то новым, непостижимым образом в ней проявляется мышление и восприятие современного человека.
Что такое современный спектакль, я не знаю. Незнание – это один из главных инструментов художника. Я не знаю, каким поэтам надо побеждать в состязании, я отдаю голос всем. Всем, кто отваживается что-то писать. Кто отваживается ошибаться. Художник – это тот, кто ошибается, кто шагает в неизвестность. Как только у вас появилось ощущение, что вы всё знаете – пиши пропало. Интересно, а означает ли это, что хороший зритель – это тот, который не знает, как смотреть спектакль? А что, вполне может быть. Не знайте, как смотреть спектакль, приходите пустые. Главное, чтобы спектаклю было, что вам дать.