Мрачный, брюзгливый антимодернист, всюду выискивающий признаки распада, фигура не самая приятная. Приелись все эти нападки на то на се и на все вместе взятое. Сварливый тон навяз в ушах.
Рядом со стоном ничем не довольных раздается оптимистическое гоготание крепких людей с молодым загаром. Уныние навевают натужные акции Синодального молодежного отдела и отделов епархиальных, ребяческие песни разного рода православных активистов, следопытов-добровольцев. Тяжко смотреть на ликующих по поводу все новых и все более приятных событий. Ты как будто вернулся в свою комсомольскую молодость и при этом не помолодел.
Лица телеканала «Спас»
Ни уныние, ни экстаз не приносят чести христианину, то есть не соответствуют его призванию в этом мире. И то и другое роняет достоинство христианина, в том числе и перед лицом мира. Того самого мира, который всеми силами стремится сохранить серьезное выражение лица и не утратить желание что-либо делать.
Три реакции
Мы наблюдаем три разных реакции на происходящее Отступление.
Первая, антимодернистская — это, условно говоря: «Все плохо».
Другой ответ — консервативный, когда предлагают вернуться на предыдущую стадию распада.
На воззрении «Все плохо» трудно устоять, и поэтому антимодернистам свойственно скатываться к компромиссу. Здесь «не все плохо», потому что в революции мы что-то признаем, что-то отвергаем. Это подход либеральный, трезвый, аналитический. Человек понимает, как идут дела, но в то же время он полностью слеп. Примерно так: «В СССР все шло хорошо, и вдруг, на тебе, тридцать седьмой год, аресты и расстрелы».
В наших условиях консервативный подход сводится к анализу последних перемещений и наказаний, например, к сравнению последнего по времени Тверского митрополита с митрополитом предпоследним.
В общем, консерваторы знают историю со стороны фактов, но не понимают судеб Божиих.
Третий подход — собственно модернистский — это принципиальное приятие новшеств и усиливающееся желание открытий чудных.
Все пути отрезаны
Когда мы говорим, что все плохо и ничего нельзя поделать, мы действуем с достаточной последовательностью. Мы отрезаем христианам все возможности действовать.
Мы предлагаем:
отказаться от участия в политике, то есть в гностической политике;
принципиально осудить развлечение, как то, что отвлекает от Бога.
Наконец, нельзя не только развлекаться, но и работать на рационально расчисленную выгоду, о которой говорит апостол Иаков:
Иак. 4:13-14
Теперь послушайте вы, говорящие: «Сегодня или завтра отправимся в такой-то город, и проживем там один год, и будем торговать и получать прибыль»; вы, которые не знаете, что случится завтра: ибо что такое жизнь ваша? пар, являющийся на малое время, а потом исчезающий.
Вдумайтесь в такую тупиковую ситуацию: если человек не «отдыхает», то он увлеченно трудится, не покладая рук. И это тоже не тот трезвый труд, к которому призван христианин. От Бога отвлекает не только общая атмосфера несерьезности, о которой говорил о. Серафим (Роуз). От Бога отвлекает и дух капитализма (по Максу Веберу).
Зачем нужна безвыходность
Мы приходим к таким выводам вовсе не с тем, чтобы досадить христианам и испортить им жизнь.
«Все плохо» и «Ничего нельзя сделать» даже по своему виду являются не догматическими. Слова «все» и «ничего» принципиально неясны, как отмечал еще Аристотель.
Я сам первый готов приветствовать, если появится что-то хорошее. Я в любую секунду откажусь от своего «Все плохо», но просто не вижу ничего хорошего.
То же самое и с «ничего нельзя делать». Конечно, в нашем мире можно действовать, но спокойный анализ показывает, что сейчас ничего нельзя поделать в политике, и в политике Церковной также. Короче говоря, все предлагаемые действия являются ложными или аморальными.
Против превосходящей силы Промысла мы бессильны, и должны быть бессильны. Мы должны признавать все действительно хорошее и действовать, когда того требует христианский долг. Зачем же нам говорить «Все плохо», если в любую минуту может стать вдруг хорошо? Зачем запрещать действовать, если в нужный момент христианин будет обязан действовать ради Бога?
Все критяне лжецы
«Все плохо» и «Ничего нельзя поделать» — важны как аналитические инструменты. Это выглядит несколько странно, но нечто подобное мы находим у Апостола.
«Критяне всегда лжецы», — приводит Апостол слова Эпименида (Тит 1:12). Если понимать слова Апостола как то, что каждый из критян — лжец, то это утверждение будет неверным. Были честные критяне, в том числе сподвижники Апостола.
Надо понимать эти слова по намерению Апостола: что критян следует опасаться из-за их лживого нрава. А это не исключает одобрение тех критян, которые окажутся честными.
Так же и пророк Давид говорит: «Нет праведного, нет ни одного» (Пс. 13:1-3; Рим. 3:10), «Всякий человек ложь» (Пс. 115:2). Неужели не было праведников? Они были, но речь идет не об этом. А о чем?
Историзм расчищает почву
«Все плохо» демонстрирует превосходство православного исторического сознания. А согласие с невозможностью действовать наводит на размышления.
Дело в том, что история распада, во-первых, необратимая и, во-вторых, очень длительная и многосложная. Это не прямой путь от плохого к худшему. В истории мы встречаем прогресс и регресс, остановку, возврат и ускорение. И притом все это происходит одновременно и в разных областях: одно становится лучше, другое хуже, а третье остается пока неизменно дурным. Двигается богослужебная реформа Православной Церкви, а административная, например, остановилась. А ситуация со со лжеучением А.И. Осипова остается неизменной. Так и во время эпидемии коронавируса замедлилась глобализация, но люди стали больше развлекаться.
Распутать прошлые узлы и даже следить за современными перипетиями затруднительно и едва ли необходимо. И уж совершенно невозможно действовать по этим своим соображениям.
Зато с помощью «всё плохо» мы как бы сметаем со стола все лишнее и начинаем видеть норму. При всех других подходах: мелочном исследовании процесса Отступления или компромиссе (отменяем последнюю фазу распада), этого не происходит. Не помогает и гностический прием «очищения сущности» — возвращение к древней Церкви, дораскольному пению и иконописи. Возврат невозможен, это возврат в свою мечту и не более того.
Нет, когда мы говорим, что «Всё плохо», мы восстанавливаем норму в своей вере, в своем знании о Церкви и мире. Восстанавливаем не как утопию, в которую можно вернуться, и не как прекрасное будущее, которое можно построить, а как порядок в вере и в душе.
Что делают два инструмента?
Итак, что совершают эти два инструмента: «Всё плохо» и «Ничего нельзя поделать»?
1) Мы ясно видим, как и когда можно действовать. Видим, что и почему по-настоящему хорошо в нашем мире. На черном фоне проблески света становятся виднее.
2) Мы понимаем, в каком мире, в какой России и в какой Церкви мы живем.
3) Мы понимаем, что христианин сегодня живет не в мире бесконечных возможностей. Христианин не ходит по райскому саду, где от каждого древа можно есть. Напротив, ему велено вкушать от одного только Древа Жизни, а плоды всех других деревьев для него отравлены.
Нам открыто узенькое окно. Оно настолько узкое, что христианин может делать только то, чего он не может не делать. Здесь возможное — оно же и должное.
Мрачный взгляд оставляет просвет, освещает все светом истины, заимствованным у Христа. Потому что в Церкви действует Сам Господь.
Мы отметаем все, что искажает облик Церкви и возвращаемся к Ее основе. А до нее всегда рукой подать, потому в Церкви действует Христос. Он близок к каждому из нас в каждый момент истории.
Итак, мрачность антимодерниста ведет к радости от познания истины. Как говорит Откровение:
И я пошел к Ангелу, и сказал ему: дай мне книжку. Он сказал мне: возьми и съешь ее; она будет горька во чреве твоем, но в устах твоих будет сладка, как мед. И взял я книжку из руки Ангела, и съел ее; и она в устах моих была сладка, как мед; когда же съел ее, то горько стало во чреве моем (Откр. 10:9-10).
Роман Вершилло