Достоевский был не просто писателем, он быстро почувствовал в душе нечто, что можно назвать «расколом», или, как он сам определил, «двойничеством». Но еще столь смутно, что попытка художественно описать это состояние потерпела неудачу. И даже концептуально вышло настолько пунктирно, что даже такие чуткие натуры как Некрасов и Белинский ничего не поняли. Чем бы все кончилось неизвестно, если б не арест и приговор к расстрелу.
Несколько часов в ожидании смерти, несколько минут до последнего мига и… объявление о замене казни каторгой. Так молодой Достоевский ощутил на себе эксперимент: его жизнью поиграли и отпустили. Так кошка играет мышкой. Но мышка не имеет возможности описать свои ощущения, а человек способен: и описать, и осмыслить. Каторга добавила новый материал, и Достоевский сам взялся за эту психологическую задачу – экспериментировать над людьми. В художественной форме, конечно.
В самом таком подходе еще не было кардинально нового. В европейской литературе наступил период психологической прозы. Но писатели использовали метод наблюдения за другими, а Достоевский экспериментировал через себя. Он сам становился тем, кого потом выпускал на страницы своих книг.
Что чувствует убийца, решивший убить никчемную старушку? А тот, кто решился на самоубийства из гордыни? А заговорщик, готовый во имя всеобщего счастья, пожертвовать жизнями своих последователей? А что может толкнуть на отцеубийство? А на религиозное кощунство? А..?
Много грехов готовы породить человеки и за всем стоит некое таинство. Чтобы проникнуть до самых глубин мало расспросить преступников, надо самому прочувствовать желанный путь в пропасть.
Федор Михайлович шаг за шагом, не убоясь последствий, проводил эксперименты над собой: точил топор, взводил курок для суицида, разбивал икону, погружаясь в ту часть души и психики, что получило название «подполье». И так на протяжении десятилетий. Какая нервная система такое выдержит? Все должно было закончиться шизофренией или алкоголизмом. Организм Достоевского нашел иной путь сброса напряжения.
Его припадки выглядели эпилепсией. Но эпилепсия разрушает интеллект, а у Достоевского он не снижался. Он умер в полном сознании и умственном расцвете.
Что же дала экспериментальная работа Достоевского? Он прошел путь от неясной догадки о наличии двойничества в человеке (повесть «Двойник») к художественному осмыслению «подполья» в человеческом сознании. Позже ученые облекли их в научные дефиниции.
Сама же природа двойничества внешне проста: это сочетание дьявольского и божественного. Преступление есть победа дьявольского. Об этом расскажет любой подкованный священник. Для обуздания «темного» собственно и существует церковь с ее терапевтическим обрядами (молитвы, покаяние и пр.). Но Достоевский – не моралист. Он почувствовал в зле нечто такое, в чем не решился до конца признаться самому себе и загадал ответить окончательно в следующем романе «Житие великого грешника» на примере положительного Алеши Карамазова.
Достоевский осознал, что у Зла есть Идея! Причем великая! И это потрясло его. Он сказал о ней частично в «Братьях Карамазовых», и там же пытался развенчать ее. Насколько получилось убедительно – судить читателям.
_________
От чего отталкивался Достоевский?
Природа деконструкции, развала, энтропии – не есть примитивный негатив, а часть природы и законов мироздания. Без смерти нет жизни, без распада – обновления, без разрушения – созидания.
Зла и греха, безусловно, надо избегать, но, с другой стороны, если бы их не было, то из чего браться этике? Если б не было безобразного, то как развиваться эстетике – науке о прекрасном? Если бы не грех и преступление, то не появились бы великие романы «Преступление и наказание» и «Братья Карамазовы». И если б не было неправедного суда и казни, то вряд ли б возникли Евангелия. Получается, без дрожжей не получишь пышный каравай.
Эта тайна мучила Достоевского, ведь будучи религиозным человеком, он воспринимал мир как светлое творение Бога. Гностицизм был ему чужд, но… Но что делать, если для написания романа надо предварительно порешить старушку? И будем честны: ведь это сам Лев Николаевич толкнул Анну Каренину под поезд. Не дура же она, имея ребенка, идти на непрощаемый грех суицида. Но писатель понимал, что без такого финала роман не получит завершения. Хватит и того, что он пощадил Наташу Ростову, снизив драматургический уровень, превратив ее в рядовую домохозяйку. Но возвращение Анны к мужу или тихая жизнь с Вронским, и мирное старение было невозможным вариантом. А значит, без помощи зла не могло получиться добро в романе.
Как убийцу тянет на место преступления, так и Толстой окончил свои дни на железнодорожной станции. Из окна ему видны были злополучные рельсы…
Получается, Толстой и Достоевский – два великих «преступника» русской литературы. Такой ценой, порой, дается художественное величие.