Рассуждать будем о поэме Маяковского «Про это» (1923).
«В конце 1922 года Брик одновременно с Маяковским имела длительный и серьёзный роман с руководителем Промбанка А. Краснощёковым. Этот роман едва не привёл к разрыву отношений с Маяковским. Два месяца Маяковский и Брики жили отдельно. Эта история нашла своё отражение в поэме «Про это»» (https://zen.yandex.ru/media/literatur/teoriia-stakana-vody-v-lichnoi-jizni-maiakovskogo-5f3c48ac4313f603d7062ef4).
Брики – во множественном числе. Лиля, не разводясь с мужем, жила с Маяковским. Втроём. Так они понимали революцию в области семейных отношений. Бытовала такая «теория стакана воды». Сексуальные потребности должны удовлетворяться без придерживания прежней морали. Так Осип, муж Лили, это уже привычное дело. А вдруг влез Краснощёков (в поэме эхом – «румянушка»). Этого Маяковский не стерпел, взревновал, как это было нормально по прежней морали. И поймал себя, что он же первый отступил от революции (ну так он понимал революцию в этой сфере). Тогда как он уже давно специализировался на яростной борьбе с революцией то утихшей (после поражения в 1905-1906), то всё не начинающейся (до 1917), то отступившей (в НЭП).
Ярость эта в футуризме и у него лично выражалась в «установке на неразличение искусства и действительности» (Смирнов. Смысл как таковой. С.-Пб., 2001).
И не считать это пересечением границы искусства (оно ж условность) можно только в особых случаях. Одним из таких было использование киноязыка. Только-только появившееся кино было зрелищем (то есть не создавало глубоких ассоциаций, но очень сильно воздействовало). Как жизнь. А всё-таки было некоторой всё же условностью.
«Как прием, чередование «немого» ряда зрительных образов и «кинотитров» останется действенным для поэтики Маяковского… Ср. перебивки такого рода в «Про это».
Полоса
щели.
Голоса
еле:
— «Аннушка —
ну и румянушка!»
Пироги...
Печка...
Шубу...
Помогает...
С плечика...
Сглушило слова уанстепным темпом,
и снова слова сквозь темп уанстепа:
«Что это вы так развеселились?
Разве?!»
Слились...» (Там же).
То есть лирическое «я» подглядел, ревнуя, любовное свидание любимой с её любовником. И, мордуя себя, культурного и прогрессивного, грубым, балаганным языком кино, Маяковский, самому себе делает выговор. В данном месте – за дикой силы ревность, которая вдруг вылезла, как вернулись в страну капиталистические отношения НЭПа, как вернулась мода на пошлейший американский танец уанстеп, ну и многое другое, от чего чуть с ума не сходишь. (Поэму читаешь – мозги болят.)
Можно проверить, где ещё в поэме применено «чередование «немого» ряда зрительных образов».
— Володя!
На Рождество!
Вот радость!
Радость-то во!.. —
Прихожая тьма.
Электричество комната.
Сразу —
наискось лица родни.
Это «я»-Маяковский измывается над собой тем же балаганным киноязыком за родственные чувства, которые сродни ревности – оба отсталые. Дело в том, что, бросив от ревности любимую, персонаж отправился отмечать Рождество (ужас! Религиозный праздник!) к родственникам. – Совсем пал.
Исус,
приподняв
венок тернистый,
любезно кланяется.
Маркс,
впряжённый в алую рамку,
и то тащил обывательства лямку.
Запели птицы на каждой на жёрдочке,
герани в ноздри лезут из кадочек.
Это, мечась, не зная, куда себя деть, «я»-Маяковский пришёл в гости к старым знакомым. Зная же, что те были и остались мещанами. Вот и хлещет себя киноязыком: «Зачем ты к ним пришёл?!? Где воля революционера».
То же с другими чертами киноязыка.
«Кинематографически окрашенными позволительно считать и некоторые двигательно-моторные образы Маяковского. В домонтажных предреволюционных лентах отсутствие добавочной упорядоченности по отношению к изображаемым событиям компенсировалось повышенной аффективностью и условностью жеста, остро отличающегося от бытовой кинесики. Аналогично аффектированы кинетические элементы в ранних стихах Маяковского. Ср. жест отчаяния — заломленные руки, который, по наблюдению Н. И. Харджиева, был одним из самых употребительных в текстах Маяковского» (Там же).
И пускай
перекладиной кисти раскистены —
только вальс под нос мурлычешь с креста.
Распятость на кресте – чем не отличие «от бытовой кинесики»? – А кто распят? А тот, ненавистный революционеру, кто, как Христос в своего Бога Отца, верит, что любовь двоих есть Истина и Красота, о чём и сказано строкой выше процитированного. Любовь, а не Революция со своей (мол) теорией стакана воды для удовлетворения половой потребности. Хлесть так хлестать мещанина, врага революции, по морде!... – Чем? – Грубостью кино.
Мясом дымясь, сжимаю жжение.
Моментально молния телом забегала.
Стиснул миллион вольт напряжения.
В чём дело? – А в том, что «ему» позвонили, что «его» любимая заболела и чтоб «он» скорей бежал к ней, и этими словами описывается, как непомерно (по-мещански) любящий «я» всего лишь обошёлся с телефонной трубкой перед тем как побежать.
Разве может-де революционер ТАК реагировать на бытовое, связанное с половой потребностью?! – Отхлестать его за прокол грубятиной киноязыка.
И т.д. и т. д.
Из стремления искусству быть более действенным, раз революция тормозит, получается тенденция:
«к неразличению практической и художественной функций текстов (коль скоро текст и внетекстовая реальность совпадали). Это вынуждало каждое из искусств не только стремиться к тому, чтобы узурпировать верхнюю ступень в иерархии форм, но и претендовать на центральное место в переустройстве жизни. Возникновение дизайна, в основу которого положено задание реорганизовать мир вещей по эстетическим законам … С другой стороны, те проявления творческой активности, которые раньше воспринимались с ремесленно-технологической точки зрения, были подняты в слой канонизированных искусств. Таковы фотография (ср. фотомонтажи Родченко)…» (Там же).
Это противоположно киноязыку, используемому Маяковским в унижающей его, язык, функции (за грубую действенность ценится).
Не ошибся ли Смирнов? Что если и фотомонтаж Родченко усиливает издёвку?
Подпись к этой иллюстрации: «В постели она. // Она лежит. // Он. // На столе телефон».
То есть ужасающая
«Страшно то,
что «он» — это я,
и то, что «она» —
моя».
сцена омещанивания, заключающаяся в том, что их только двое. Как по старой морали.
«В период совместного проживания Бриков и Маяковского в квартире на Таганке именно Осип по ряду причин, связанных в том числе и со здоровьем, уступил свою жену Маяковскому — как более сильному и молодому партнёру, который, к тому же, после революции и до гибели материально содержал всё семейство» (https://zen.yandex.ru/media/literatur/teoriia-stakana-vody-v-lichnoi-jizni-maiakovskogo-5f3c48ac4313f603d7062ef4).
В названии этой главы есть слово тюрьма. «Я»-Маяковский ужасается и корит себя киноязыком.
А Родченко ему подпевает «фэ»-сумбуром киномонтажа из вещей, вещей, вещей. И, если я не ошибаюсь, поместил вид парижского универмага "Весна" (Le Printemps).
В любопытную сторону привела логика.
Я даже посмею предположить, что такие новшества у Маяковского и Родченко могли зародиться именно под воздействием подсознательного идеала спасения заблудившейся социалистической революции*.
20 сентября 2020 г.
*- Но вы раз - тут – доказали, что Родченко не о социализме идеал имел, а просто подражал Малевичу, который сознанием был за анархизм (а не за социализм), и подсознанием – за ницшеанство (с того метафизическим иномирием).
- Ваша правда. Не знаю, как парировать иначе, кроме как парадоксальной способностью эксремизмам (инидивидуалистскому и коллективисткому) превращаться друг в друга с большой скоростью: сегодня – один, завтра – другой.
21.09.2020.