Представляешь, Васек, закавыка какая вышла. Налей-ка по стаканчику. На той неделе встречаю во дворе нашего участкового. Ну, поболтали о том о сем, насчет футбола проехались. А потом он и заявляет: не по средствам, видишь ли, живу. Представляешь? Я не отрицаю, кое-что имею: два холодильника, один домашний, другой для дачи, гарнитуры: спальный — красного дерева, столовый — под орех. Телевизор, конечно, имею цветной. Магнитофон «Телефункен», который в комиссионке достал… Ну и что? Ведь все барахлишко горбом нажито. Оттого, может быть, и болезнь эта проклятая ко мне привязалась. Житья не стало. Все беды через нее, будь она неладна. Как ее? Язык вывихнешь, пока название произнесешь. Что-то нерусское… Стено… кар дня, вот!
Слышь, Васек, где же справедливость, я спрашиваю? Где? Больного человека оскорбляют. Спасибо, хлопцы, с которыми я «козла» забиваю, заступились, а то могли бы ни за что ни про что честному человеку какое-нибудь дело припаять. Он, понимаешь, страдает неизлечимым недугом, а его хапугой обзывают. Давай, Васек, еще по стаканчику. Плохо мне, муторно. А все потому, что каждую мелочь близко к сердцу принимаю. Особенно выводят меня из равновесия разгильдяи, которые к народному добру спустя рукава относятся.
Понимаешь, Васек, доски на улице валяются. Штабелеч- ком, правда, так аккуратненько сложены и куском толя сверху прикрыты. Но никто за ними не присматривает, никому они не нужны, раз толем-то прикрыты. Одним словом, глянул я на такую бесхозяйственность и аж закачался весь от приступа стенокардии. Два дня скрючившись вокруг досок ходил. Лихорадит даже. На третьи сутки не стерпел, грузовичок подогнал и штабелек беспризорный забрал. Продал на сторону. А как деньжата-то начал пересчитывать, чувствую, стенокардия отпускает помаленьку.
Или вот, помню, как-то трубы увидел. Хорошие такие трубы, водопроводные. Дефицит. Люди мучаются, достать их нигде не могут. А они, пожалуйста, лежат себе, никем не охраняются, никому не нужные. Ну, думаю, я им покажу, как добром народным швыряться. Затрясло меня всего. Глаз стал дергаться. Руки дрожат, губы побелели. Все признаки стенокардии. Пришлось трубы эти в дело пустить. Дачнику одному продал. Тот благодарит меня, чуть ли не целоваться лезет, а я красненькие-то взял в руки, и успокоение пришло, на сердце отлегло.
А самый сильный приступ стенокардии, будь она трижды проклята, случился, как сейчас помню, когда я из-за трансформаторов переволновался. Они, верно, за оградой валялись, рядком так, аккуратненько, восемь штук. Я с неделю, наверное, мимо этого забора ходил. А они лежат себе и лежат. Никому до них дела нет. Никто их не сторожит. Стенокардия разыгралась со зверской силой, так, что наизнанку всего выкручивает. Чуть сознание не потерял. Слава богу, решился наконец и как-то ночью трансформаторам ноги приделал. А получил деньжата, чувствую, полегчало, на поправку дело пошло.
Вот, Васек, какие дела. С трансформаторами худо вышло. Засекли меня все же впоследствии. А разве я виноват? Больной ведь я… Очень скверная болезнь. Врагу не пожелаю испытать на себе стенокардию эту.
Налей по последнему, Васек. Тяжело мне. На поруки-то меня взяли, это верно. А как, скажи, можно ручаться за больного человека? Ты думаешь, я почему пью? Да оттого, что худо мне, ой, как худо. Мутит всего. И щемит сердце, щемит. Не могу спокойно смотреть на разгильдяйство, бесхозяйственность разную. А виной всему стенокардия проклятая. Со вчерашнего дня опять донимает. Боюсь, не выдержу, сорвусь… Как это «держись»? Как тут удержишься, если в соседнем дворе мотки медной проволоки валяются, аккуратненько так сложенные. Без присмотра. Никому не нужные…