Примерно в это время, заключенные из одного здания проделали титаническую работу, прокопав подземный ход, ведущий наружу, чтобы выбраться на свободу. Для этого они подняли один из плоских камней, которыми был вымощен пол и начали выскребать землю и маленькими сумками высыпать ее за каменную лестницу, ведущую на третий этаж, которая с наружней стороны была зашита досками. Для чего одну из досок вынули и бережно поставили обратно, как и камень, поскольку они каждое утро подвергались тщательной инспекции тюремщиков, после переклички.
Длина прохода от фундамента тюрьмы до первой стены была около тридцати футов, насколько я помню, а оттуда до наружной стены было еще около двадцати. Эти стены, как нам говорили, были по четырнадцать футов высотой и уходили в землю на два фута, будучи достаточно широкими, чтобы часовые могли разойтись на них.
Мой друг, капитан Вуд из Фэйрхейвена, Массачусетс, который находился в той тюрьме и с которым я часто общался, рассказал мне о работе и о том, как тяжело было протиснуться сквозь эту дыру, продвинувшись немного вперед, и вернуться обратно с маленьким мешочком земли. Он рассказывал: "Их лица почти черные, и они практически истощены от недостатка воздуха. Но уже следующий бросается вперед и тут же возвращается с сумкой земли в руках". В такой манере они продолжали свою работу незамеченной, пока не достигли и не обошли основание первой и второй стены. После этого они вооружились ножами и всем, что только смогли найти, чтобы защищаться в случае необходимости, пока будут с риском для жизни пробиваться к побережью, где они собирались захватить первое попавшееся судно или лодки и направиться к побережью Франции.
Прежде, чем они пробили землю снаружи от внешней стены, один за другим следуя в темноту ночи, один из заключенных, знавший об их приготовлениях, донес на них. Внезапно, солдаты и офицеры вошли в тюремный двор в сопровождении своего информатора, который указал им место, где находился вход в подземный ход. Который они вскоре заполнили землей и камнями с тюремного двора. А информатора вывели под тщательной охраной, опасаясь, что заключенные накинутся и разорвут его на части. "Кто он? Откуда он? Из какого он штата?" - раздавались вопросы. Те, кто знали его, говорили, что он из Нью-Гемпшира. Ему дали свободу и мы его больше не видели.
По прибытии фрегата из Соединенных Штатов с ратифицированным мирным договором между нами и Великобританией, мы узнали, что мистер Бисли возобновил свои функции как консул Соединенных Штатов в Лондоне и был проинструктирован обеспечить подходящие суда для доставки заключенных из Англии в Соединенные Штаты. По прошествии достаточного количества времени, его спросили, почему не приходят корабли за пленниками из Дартмура. Его ответ был крайне неудовлетворительным. Мы снова изумились его пренебрежению нами, поскольку прошло уже два месяца, а никакого облегчения наших страданий не было. Его ответ был далек от того, чтобы подкрепить нас. В конце концов, заключенные пришли в такое отчаяние, что, соорудив во дворе висилицу, сначала вздернули, а затем сожгли чучело мистера Бисли.
Когда английские газеты начали печатать об этом, мистер Бисли стал просыпаться и спорить с нами из-за того, что мы позволили себе такие вольности в отношение его личности. Мы дали ему понять, что ему были даны четкие инструкции, выпустить нас из заточения, а этого все еще не произошло.
Наш начальник, который ранее был капитаном почтовой службы в британском флоте, также посодействовал, доложив, что мы съели все морские сухали, которые были заготовлены для нас на зиму, на случай перебоев со свежим хлебом. Мы против этого не возражали, если нам давали столько же унций сухарей, сколько выдавалось свежего хлеба. На это начальник Шортлэнд возразил, заявив, что мы должны получать на треть меньше. А это было как раз то, что пытался и не смог сделать начальник плавучей тюрьмы за год до этого, как уже было сказано выше. Мы, не колеблясь, отклонили предложение начальника. Он заявил, что мы получим либо столько, либо ничего. Мы же заявили, что будем получать либо полный паек, либо ничего. Мы прожили два дня без хлеба, под угрозой того, что, если мы не уступим, то у нас отнимут и воду.
Было уже 4 апреля 1815 года. Начальник Шортлэнд в этот день отлучился на несколько дней, чтобы нанести визит, полагая, что к его возвращению мы достаточно проголодаемся, чтобы согласиться на его условия. Но к закату солнца, то есть ко времени, когда нужно было проводить перекличку и запирать нас, большая часть заключенных, доведенная почти до отчаянья голодом и угнетением, когда пришли часовые и тюремщики, отказалась подчиниться и зайти внутрь, пока нам не выдадут весь хлеб. "Идите в свои камеры", - кричали они. "Не пойдем, пока не получим свой хлеб!" Солдат призвали к оружию и они вместе с полковником и следующим по званию офицером расположились над главными железными воротами у двора, где находились госпиталь и склады с нашим хлебом. На другом конце этого двора была другая железная изгородь, служившая границей между нами и тюремщиками. Там был узкий проход шириной 10 и длиной в 30 футов, по которому заключенные переходили в другие дворы, где располагались семь тюремных зданий, вмещавших около 10000 узников.
К наступлению темноты, возбуждение стало общим, по обе стороны от решетки, а в проходе собралось столько заключенных, что трудно был проходить. Напряжение, в конечном итоге, стало столь велико, что замок на воротах сломался и они распахнулись. Во мгновение ока заключенные, безоружные и без какого либо плана, выбежали на главную площадь, направляясь к проходу на другом конце, где стоял наизготовку полковник и его вооруженные солдаты, потребовавший разойтись, или он откроет огонь. "Начинай!" - кричали они, - мы с тем же успехом готовы умереть от меча, что и от голода". Полковник, все меньше желавший открывать огонь, осведомился, чего они хотят. "Мы хотим получить свой хлеб, сэр!" "Хорошо. Расходитесь по своим камерам, и мы посмотрим, что можно с этим сделать". "Нет, сэр, мы не уйдем, пока не получим весь паек". Тогда полковник приказал выдать заключенным полный паек хлеба. К девяти часам вечера все получили свой хлеб. Тогда заключенные спокойно возвратились в свои тюрьмы и стали утолять голод грубым черным хлебом и холодной водой, самым лучшим образом отзываясь о том, в какой спокойной и вежливой манере полковник встретил и удовлетворил их требование.
Два дня спустя, то есть 6 апреля 1815 года, начальник Шортлэнд вернулся. Узнав о том, что произошло вечером четвертого числа, он заявил (как нам было сказано), что отомстит нам. В этот день некоторые из заключенных играли в мяч. Несколько раз мяч перелетал через стену и солдаты, после вежливой просьбы, возвращали его обратно. Потом один из заключенных крикнул достаточно грубо: "Эй солдат, брось-ка нам мяч". Поскольку мяч не вернулся, некоторые из заключенных сказали: "Тогда мы сдеаем дыру в стене и заберем его сами". Двое или трое из них стали разбивать кладку меньшими камнями. Часовой на стене приказал им прекратить. Они не прекращали, пока им снова не было приказано сделать это. Я в это время вместе с другими ходил взад и вперед по двору, полагая, что вряд ли можно повредить кладку, или что все происходящее имеет хоть какое-то значение. Кроме этой пустячной затеи, остальные заключенные соблюдали порядок и были послушны, как обычно.
Вечером тюремщики, как всегда, приказали заключенным войти внутрь. Чтобы выполнить приказ, приходилось идти через узкий проход, ворота которого еще не были отремонтированы. Поэтому они легко распахнулись, и несколько человек невольно оказались вытолкнутыми на площадь. Оказалось, что начальник Шортлэнд с отрядом вооруженных солдат стоял ожидая предлога, чтобы напасть на нас. Распахнутые, хотя и невольно, ворота оказались для него достаточным предлогом, чтобы двинуться на нас и приказать открыть огонь. Его приказ был исполнен. Солдаты ринулись на толпу заключенных стреляя во всех направлениях. Один бедолага упал раненым, и несколько солдат окружили его. Он встал на колени, умоляя пощадить его, но ему ответили: "Здесь нет милости". Затем они разрядили в него содержимое мушкетов и бросили его искалеченный труп. Другие заключенные, подбежав к своим тюрьмам, увидели, что двери, обычно в это время открытые, заперты и, направившись к другому входу, оказались под перекрестным огнем солдат. Это было еще одним подтверждением того, что все было продумано заранее.
В то время, как я пробирался вниз по каменным ступеням, чтобы выяснить причину криков и стрельбы, солдаты ринулись к дверям (тогда, как остальные пытались войти внутрь) и разрядили в нас свои мушкеты. Один человек упал мертвым, другой, сразу передо мной, с простреленной ногой, а одного из солдат помимо воли затолкнули внутрь, и двери захлопнулись перед носом у трусливых убийц, которые расстреляли тех, кто не был снаружи.
Суматоха и волнение царили по всем тюрьмам. Все, что нам удалось узнать, это то, что некоторые, убегая от этих убийц, шагали по мертвым и умирающим, пока добирались до тюрьмы. Мы окликнули соседнюю тюрьму, и они ответили, что у них отсутствует около двухсот человек. Мы подсчитали, что примерно столько недоставало и у нас. Судя по этому, очень многие погибли в резне. Не хватало отцов, сыновей, братьев, сильное волнение было в нашей тюрьме. Внезапно мы услышали свисток ботсмана. Все мгновенно затихло на верхнем этаже. Затем он начал зачитывать примерно следующее: "Среди нас был найден английский солдат на нижнем этаже. И несколько заключенных, одев ему петлю на шею, а другой конец закрепив на балке, сказали ему, чтобы он молился перед смертью, потому что они собираются повесить его. Двое из нашего комитета, удержали их, пока мы не узнаем мнение всех заключенных. Что следует с ним сделать?" "Повесить его!" - кричали одни. "Нет! Отпустить его!" - кричали другие. На других этажах было примерно то же. Глашатай объявил, что большинство за то, чтобы повесить его. Комитет и еще некоторые просили их подождать, пока мы проголосуем еще раз, поскольку все слишком возбуждены и судят поспешно. Бедолага все еще умолял, чтобы его пощадили, ожидая, что его повесят в любую минуту. Глашатай прошел еще раз, было трудно разобрать, но оказалось очень много тех, кто предлагал пощадить жизнь их врага. Это привело к третьему голосованию, которое постановило отпустить его. Пока это происходило, мертвых и раненых убирали с дворов и отправляли в госпиталь. Несколько солдат, подойдя к двери, спросили: "Здесь у вас есть кто?" "Да, есть двое. А еще есть один из ваших. Его тоже забирайте".
Когда судебное разбирательство, начатое по поводу этой резни, было отложено (о чем будет рассказано далее), английские газеты рассыпались в аплодисментах по поводу милосердного поступка дартмурских заключенных, несмотря на удручающие обстоятельства, пощадивших английского солдата.
Было уже позднее утро, когда двери нашей тюрьмы были открыты, так как потребовалось время, чтобы отмыть кровь наших убитых товарищей, поскольку наши тюремщики очень не хотели, чтобы мы ее видели. Когда мы вышли во двор, многие обнаружили своих пропавших друзей, потому что во время резни, многие бежали в ближайшие тюрьмы, чтобы спрятаться от стрельбы, и оставались там до утра, тогда как другие нашли своих друзей в госпитале среди убитых и раненых. После тщательных розысков, выяснилось, что семеро было убито и шестьдесят ранено. Самым удручающим было то, что оба правительства были в самых мирных отношениях, и многие наши корабли и соотечественники вели свои дела в Англии. Вместо того, чтобы избавить нас от угнетения, они затягивали наши узы еще туже, несмотря на то, что прошло уже семь недель с момента ратификации мирного договора между Соединенными Штатами и Великобританией. Если бы мистер Бисли, наш консул в Лондоне, должным образом исполнил инструкции нашего правительтва, то мог бы избавить нас от необходимости вешать и сжигать его чучело, а начальника Шортлэнда от удовольствия убивать нас самым непростительным образом. Сделать это можно было простосто снарадив корабли или заверив нас, что он сделал все возможное для нашего избавления из этого унылого заточения.
Было назначено судебное разбирательство, чтобы выяснить обстоятельства дела - Джон Куинси Адамс, ранее секретарь американской делигации в Генте, представлявший Соединенные Штаты, и один опытный адмирал из Плимута, со стороты Великобритании, со свитой.
На стенах, над узким проходом, где проходила граница между заключенными и тюремщиками, было устроено место для суда, так, чтобы суд мог обращаться и к одним и к другим, тогда как нас разделяли стены. Заявление начальника Шортлэнда, относительно попытки пробить дыру в стене и открытию сломанных ворот, казалось, имело мало веса. Нам было понятно еще во время резни, что его действия были заранее продуманы. Британский адмирал, похоже, имел намерение распросить заключенных об их ежедневном пайке и обо всем, что им полагалось. Наш ответ состоял в том, что наша жалоба не в том, какое количество еды мы получаем, а в том, что наши соотечественники были убиты самым бесчеловечным образом. В конечном итоге, для урегулирования этого вопроса, британское правительство выплатило вдовам погибших компенсацию, так и не признав, однако, резню в Дартмуре.
Спустя три недели после резни, пришли долгожданные известия, то есть, что в Плимут прибыл картель, чтобы забрать заключенных. Поскольку моя фамилия была одной из первых в списке, то я попал в первую партию, состоявшую из двухсот пятидесяти человек. Многие из них во время переклички в присутствии начальника Шортлэнда и его солдат стояли с белыми, флагами на которых было написано черными буквами: "Резня американских заключенных в тюрьме Дартмур, 6 апреля 1815" и "Кровавое шестое апреля". У других на флагах было написано имя Шортлэнда, как главного убийцы американских заключенных. Некоторые из заключенных открыто заявили, что убьют его, если только смогут до него добраться. Он, похоже, знал об этих угрозах и держался на безопасном расстоянии пока проходила перекличка на верхнем дворе, неподалеку от их жилья, когда мы готовились к отбытию. Мы ждали, что он прикажет убрать флаги, пока мы находимся под его командованием и охраной его солдат, сопровождавших нас до бухты Плимута (около пятнадцати миль), но он не сделал этого, так что они продолжали махать ими по всему Плимуту, вплоть до самой посадки на борт.
Нас выпустили из тюрьмы Дартмур утром 27 апреля 1815 года, точно пять лет спустя, как я был схвачен в Ливерпуле. Я провел два с половиной года на службе в британском флоте и столько же как военнопленный. Западные ворота нашего страшного и кровавого места заключения, наконец, распахнулись и солдатам было приказано вывести заключенных. Взойдя на высоты Дартмура, мы оглянулись назад на кучу массивных каменных зданий, где мы пережили столько лишений, а затем вперед на западный горизонт, который впервые с момента нашего заключения открылся нашему взгляду, за которым вдалеке находилась наша родина, наш отчий дом и близкие друзья. То, что мы испытывали тогда невозможно прередать словами. В изорваных ботинках я шагнул, чтобы завязать шнурок и почувствовал, что я в силах преодолеть дистанцию, казавшуюся в нашем истощенном состоянии утомительным путешествием. Но радостное ощущение свободы и приятное ожидание встречи с друзьями, хотя нас и разделял океан в три тысячи миль, поддерживало нас в продолжение всего пути в Плимут. Люди глазели на нас, поскольку, я полагаю, они еще никогда не видели, чтобы такая пестрая компании с флагами проходила через их город.