«– Только чтоб забыть потом об этом, – решился лейтенант, – на ремни пусть режут – не сознаваться!
– А то! – кивнул старшина. - Десять тысяч на рынке у барыг по пятерочке если – пятьдесят тысяч. По двадцать пять каждому. Век столько не заработать!..»
В Бресте поезд «Москва-Варшава» загнали в депо, вагоны расцепили и подняли. Меняли колесные пары под узкую европейскую колею. Напротив замер так же вздернутый домкратами скорый «Берлин-Москва».
Сосед по купе – отставной военный – не отводил взгляд от берлинского поезда. Хороший костюм, дорогие часы, весь багаж – кожаные саквояж и портфель. С виду успешный предприниматель или среднего ранга чиновник. И все же военное прошлое костюмом не скроешь. Никакой дедукции, верхние фаланги четырех пальцев его правой руки украшали буквы «Г», «С», «В», «Г» - «Группа советских войск в Германии». Рука здоровая, сложить пальцы в кулак и с такой надписью на нем можно смело отправлять его на переговоры с НАТО. Что-то такое я ему сказал еще в Москве. Он тогда заметил, что давно пора грехи молодости свести, но убери – по следам решат, что перед тобой вышедший в бизнесмены уголовник, а так, во-первых, когда тянет делать что-либо необдуманное и спонтанное, на пальцы глянешь и остановишься, во-вторых, такая наколка иногда лучше визитки и часто помогает в общении со сверстниками, да и не только с ними.
– Ничего в жизни не изменилось, – не отводя взгляда от берлинского поезда, заметил попутчик. – Только в семидесятые здесь на вокзале приходилось сутками с чемоданами сидеть, ждать, не появится ли на берлинском место перед отходом. И из отпуска опоздать нельзя, и билетов нет.
На что я заметил, что в советские времена вопрос решался просто. Даже в суперпопулярном курортном Адлере, проводник за тридцать рублей довез бы тебя до Москвы в своем купе.
– Адлер-курорт, – не согласился он, – а здесь граница и те же тридцать рублей максимальная сумма, которую ты мог через неё провезти. А сесть на поезд… – тут он помолчал, – мне однажды обошлось в десять тысяч долларов…
* * *
Нет ничего хуже, чем быть транзитным пассажиром. Зал ожидания забит, два чемодана – куда же без них – как вериги, таскаешься с ними и в буфет, и к туалету. Мест на проходящих поездах нет, мест в камере хранения нет, свободных кресел в зале ожидания нет. Советский союз – конец семидесятых.
– Девушка! – выстояв очередь, склоняется к окошку кассы пехотный капитан, – отпуск заканчивается, всего одно место до Берлина.
«Девушке» под пятьдесят и рявкнула бы, что мест нет и не будет, но уж больно жалобное лицо у военного. Ничего страшнее нет, когда строевой офицер просящее лицо делает – оскал, а не улыбка. И пальцы эти с наколкой «ГСВГ», в которых загранпаспорт зажат с вложенными деньгами. Да, настоящий мужчина.
– Подождите, – поправив на голове «химию», грудным голосом говорит кассирша, – через час скорый Москва-Берлин пройдет, может, дадут из брони место.
Офицер паспорт с последними деньгами спрятал, чемоданы поднял и пошел в буфет. В нем хоть народу нет. Столики на высокой ножке. В центре солонка, перечница, хлеб на блюдечке. За витриной яйца вареные, сыр засохший на булке: на ценнике написано, что это бутерброд и цена ему восемь копеек. Еще один бутерброд – котлета за двенадцать копеек вся в жирных пупырышках и уже на хлебе черном. Выше на полках за буфетчицей дорогие коробки конфет, коньяк и настойка «Беловежская пуща».
И рад бы купить все это офицер, да в кармане пусто. Последний день отпуска. Денег только на билет.
Чай грузинский три копейки стакан, мутный кофе из подозрительного бака – десять копеек. Выскреб капитан из кошелька три копейки на чай, чем смертельно обидел буфетчицу.
Да и ладно. В чемодан родители курицу положили и те же яйца вареные. Достал одно – расколупал. Только отхлебнул капитан чайку, дверь распахнулась, и толпой ввалились иностранцы. Одетые непривычно ярко, шумные и беззаботные, они облепили стойку. Буфетчица проснулась, руки её закрутились, как крылья на мельнице. Подавала товар – сплошь дорогой, конфеты и настойки, принимала деньги – красные червонцы и фиолетовые четвертные, отсчитывала сдачу.
Капитан пил чай. Ел яйцо. Наблюдал за буфетчицей и видел, что обсчитывает она интуриста безбожно. От рубля до трех на каждом делает. О мелочи на сдачу речь и вовсе не шла. А те тянули к ней руки с зажатыми в них купюрами.
Один из них – по виду цыган цыганом – со стаканом кофе встал за соседний столик. В одной руке у него сумочка. В другой – коробка конфет. На ней тройка лошадей куда-то по зиме скачет.
– Раша, – показал он пальцем на капитана, – Итальяна, – ткнул в себя и широко улыбнулся.
Да еще сумку на свой столик положил и руку протянул. Пожал капитан макароннику руку и сразу наставления вспомнил, о том, что никакие контакты с иностранцами для офицера, да еще и проходящего службу заграницей – недопустимы. Мысль промелькнула «Ну-ну, попробуй, завербуй меня».
А итальянец кофеек из стакана отхлебнул, скривился, посмотрел на него с недоумением и назад поставил.
Тут радио вокзальное проснулось, сказало: «леди и джентльмены… а дальше что-то непонятное, но, видимо, важное, поскольку все иностранцы подхватились и умчались также быстро, как и появились.
– Чао! – махнул рукой итальянец.
– Счастливо, Будулай, – кивнул капитан. Он доел яйцо, допил чай и только собрался уходить, когда увидел на соседнем столике похожую на большой бумажник сумку с петлей-ручкой.
Офицер схватил её и выбежал на перрон. Рельсы уходили вдаль, на перроне лишь уборщица с метлой.
– Мамаша, тут поезд международный стоял…
– Ушел твой поезд, милок, – равнодушно ответила та и замахала метлой.
Офицер вернулся в буфет. Буфетчица выставила на прилавок табличку «перерыв» и ушла куда-то подсчитывать прибыль.
Капитан снова подошел к столику и решительно расстегнул сумочку. Внутри оказались блокнот и ручка, маленький (не шпионский ли?) незнакомой конструкции фотоаппарат и толстая пачка иностранных денег. Марки, но не привычные гэдээровские, а ФРГ, доллары с суровыми президентами в овале и еще какие-то непонятные – видимо лиры.
«Вот ты и завербован! И фотоаппарат, чтобы заснять новейшую военную технику и секретные документы, и валюта – иудины серебряники! – Офицер огляделся – никого, – да нет, это особисты меня проверяют. Все им неймется».
Он подхватил чемоданы, сумочку, которую спустя четверть века назовут барсеткой, и отправился в линейный отдел внутренних дел.
Милиция не армия, в ней сплошь и рядом старшина или сержант старше офицера. Что вы хотите, в двадцать лет срочную отслужил, домой вернулся, выбор небогат: или к станку на заводе вставать, или в колхозе с утра до вечера в поле пропадать. То у них посевная, то уборочная. И на заводе не сахар: план давай, повышенные обязательства прими, в социалистическом соревновании участвуй. То ли дело в милиции: отдежурил, выспался и копайся на придомовом участке в свое удовольствие. Опять же форма. Какая-никакая, а власть. Платили бы только побольше.
Помощник дежурного старшина Карнуха за пятнадцать лет в милиции ни разу в своем выборе не раскаялся, теперь пялился на себя в зеркало и в который раз свой выбор одобрил. Его начальник – лейтенант милиции Федосеев – носил форму второй год. «На заводе может и лучше, – думал он, словно споря с Карнухой, – там только успевай в станок детали вставлять, время летит, а на дежурстве тянется, как резиновое». Лейтенант полез в стол. В трехлитровой банке на дне засохла темная лужица.
– Карнуха! Принеси с диспетчерской кваску домашнего, – распорядился он.
– Сейчас, товарищ лейтенант, – поднялся старшина.
В этот момент в дверь протиснулся пехотный капитан с двумя чемоданами.
– Принимайте! – положил он на стол небольшую сумку. – Итальянец-турист в буфете оставил.
Лейтенант-дежурный, не вставая, сунул руку в ящик стола и достал чистый лист бумаги.
– А чемоданы ваши? – не отходя от зеркала, поинтересовался Карнуха.
Но капитан на него и внимания не обратил.
– Что внутри, не смотрели? – спросил дежурный.
– Смотрел! – Капитан хитро улыбнулся, щелкнул замком и перевернул сумку.
Выпал фотоаппарат, выскользнули и веером легли купюры.
Милиционеры обступили стол.
– Марки немецкие! – ткнул пальцем лейтенант, – доллары американские и…
– Лиры итальянские, – подсказал капитан.
Валюту тщательно пересчитали. Капитана усадили за стол, где он написал заявление об обстоятельствах находки и сдаче ценностей. После чего все найденное спрятали в сейф.
– От лица службы, – надев фуражку, тряс его руку дежурный.
– Да! – подтвердил старшина, – пускай этот пиндос о нас плохо не думает.
– Еще раз спасибо, – лейтенант, видя, что капитан не уходит, поинтересовался – проблемы какие есть?
– Мужики! Помогите уехать! В часть из отпуска опаздываю, а на проходящие поезда билетов нет.
Милиционеры переглянулись.
– Карнуха! – Распорядился лейтенант, – бери чемодан.
Скорый Москва-Берлин в депо уже сняли с домкратов, сцепили вагоны и подали на посадку.
Лейтенант на посту паспортного контроля, поздоровался с пограничником и вместе с ним направился к поезду. Сквозь окна было видно, как он подошел к одному проводнику, к другому, вызвал начальника поездной бригады и о чем-то переговорил с ним. Причем общался как с глухонемым, коснулся рукой своего погона, потом его руки отвисли и он сгорбился, словно тащил два неподъемных чемодана. Бригадир и пограничник смеялись.
Капитану стало неприятно, он понял, что разговор о нем. Лейтенант, вернувшись, сообщил:
– Товарищ капитан! Проходите границу, подойдете к начальнику поезда. Он в курсе, доедете с комфортом.
Едва капитан сел в поезд, состав тронулся. Офицер ехал один в купе первого класса – вот вам и мест нет! В мыслях снова и снова прокручивал случившееся. Понимал, что только что попал в ситуацию, когда надо было сделать выбор, и сделал правильный. Раз так, то чего грустить?! Из чемодана достал завернутую в газету курицу и бутылку Столичной. Заголовок газетной статьи отпечатался на куриной ляжке: «Правильной дорогой идете, товарищи!» Тут капитан и вовсе развеселился, хорошее настроение не покидало его всю дорогу до гарнизона…
Милиционеры постояли на перроне, пока берлинский состав не скрылся из виду. Потом вернулись в дежурку.
– Силен капитан! – проворчал старшина, потирая ладонь, – руку пожал – до сих пор ноет!
– Да, – рассеянно заметил лейтенант, – пусть враг боится.
Он подошел к закрытому сейфу.
– Сколько там? – спросил Карнуха.
– Вместе же считали… – сразу понял о чем речь дежурный.
– Если все в одно перевести.
– Тысяч десять тысяч долларов. А в рублях… тысяч шесть, если по официальному курсу.
– А если не по официальному?
– Ты, вот что, Карнуха, – помолчав, сказал лейтенант, – сходи за квасом.
– Ага!... Сейчас, прямо побежал…
– Карнуха!..
– Что Карнуха? Итальянец до Минска пилит без остановок, военный в Тересполе польскую границу проходит, а Карнуха, значит, за квасом…
Они еще помолчали.
– Только чтоб забыть потом об этом, – решился лейтенант, – На ремни пусть режут – не сознаваться!
– А то… Десять тысяч гринов на рынке у барыг по пятерочке если – пятьдесят тысяч. По двадцать пять каждому. Век столько не заработать! Да я в лесу… нет, в лесу нельзя, вдруг грибник какой? Колодец рыли, до воды не дошли, яма осталась – на пять метров заховаю! Ни одна собака не учует…
Порванное на клочки заявление старшина отнес в мусорный бак за станцией, вернулся через диспетчерскую с трехлитровой банкой домашнего кваса. Темный, чуть мутноватый с резким приятным вкусом, в нем плавал изюм, пузырьки газа щекотали нос, как шампанское.
Капитан в тот же день доложился командиру о прибытии, с утра втянулся в службу и забыл о своем дорожном приключении. Вспомнил лишь через пару дней, когда особист, после дежурного «как отдохнул?», поинтересовался – не случилось ли за время отпуска или в дороге чего? Капитан ему подмигнул, мол, сам знаешь… А потом известил, что доллары, западногерманские марки и лиры до копеечки или до цента сдал родной милиции. Все рассказал ему капитан, и как сумочку эту смешную рядом с ним в буфете оставили, и как итальянцу он (чего уж там) руку пожал, и как милицейский лейтенант над его чемоданами насмехался.
– Лейтенанта как зовут? – подкидывал тот вопросы.
– Бог его знает, как зовут… дежурный зовут, дежурный за позапрошлое число. Старшину? Старшину – Краюха не Краюха, а что-то похожее… Скажи лучше, чекист, деньги настоящие были? А итальянец ваш человек?
– Наш-наш! – успокоил его особист, – везде наши люди…
Прошло полгода и, как не крепились старшина с лейтенантом, а не выдержали. Крыша потекла, не та, что из сленга разведчиков, а самая настоящая. Дом старшине от родителей достался, рубероид, планочками прижатый, прохудился. С потолка, как дождь – кап-кап. Всего делов – новый настелить. А можно расстараться, шифер достать. Но очень уж захотелось старшине крышу железом покрыть. И не кровельным, а каким получше. Чтоб сверкала, на зависть всем, на всю округу. Знакомых поспрашивал и через третьи руки вышел на нужного человека. Деловой мужик оказался. У него свояк на международной линии катался. И очень была валюта нужна. Машину этого железа был готов за иностранные рубли отдать. Хоть за какие. Даже на итальянские лиры был согласен. Покряхтел Карнуха, и полез на чердак, где в дымоходе – раствор сбить, отломанный до половины кирпичик вытащить – железная банка из-под чая припрятана, доверху набитая валютой. А то эти лиры... смущали они старшину, газета «Правда» писать про инфляцию, смену правительств и прочие гримасы капитализма не уставала.
Дальше – проще. У старшего лейтенанта (успел к тому времени еще одну звездочку получить) поинтересовались: откуда, парень, такой интересный фотоаппарат? В Сочи в отпуске купил? У неизвестного человека без особых примет? И сумочку импортную у него же? А каким образом в гостинице Интурист за доллары блок «Мальборо» приобрел?
Он еще держался, когда Карнуха написал явку с повинной и сдал начальника на очной ставке. Потому и получил лишь пять лет милицейской зоны в Нижнем Тагиле, а лейтенант все восемь…
– Вот так вот вышло, – закончил рассказ мой попутчик. – Особист наш благодарность заработал и такой довольный был, когда мне эту историю досказал. А итальянец так и не подал никакого заявления, никто его и не искал, и вся изъятая у милиционеров валюта ушла государству.
Мы уже проехали границу, поезд подплывал к первой польской станции Тересполь, и лишь тогда мой попутчик спросил скорее самого себя?
– Дай я тогда слабину, как бы жизнь дальше пошла?
– Бурно – это точно, – пожал я плечами. – В офицерском общежитии что-либо спрятать непросто. Да и не удержишься, достанешь немного марок на бутылку виски или блок сигарет. Спрятал, перепрятал, рано или поздно кто-нибудь бы увидел. Нашли бы валюту, фотоаппарат, и особист тогда не благодарность с премией, а орден получил бы. За разоблачение агента. В лучшем случае светил бы досрочный дембель с волчьим билетом.
Мой попутчик неожиданно развеселился.
– Поступают, порой, увлекательные предложения. Купить партию товара в обход таможни или от бюджета откусить жирный кусок, на пару с чиновником. На татуировку посмотришь, историю ту вспомнишь и откажешься с легким сердцем. Поймешь, что это не случай подвернулся, а лукавый тебе новое испытание подкидывает. И не стоят того никакие деньги. Даже чисто по рынку. Тогда десять тысяч долларов – заоблачная сумма, сегодня…
Нашу беседу прервал польский пограничник в конфедератке. Он неожиданно вцепился в мой паспорт.
– Пан не первый раз едет в Варшаву?.. У пана в Варшаве бизнес?.. Пан родился в Польше и не говорит по-польски?..
На очереди за ним стояли таможенники, и во всей этой суете сразу отошли на второй план давние истории о службе, долге и тех испытаниях, которые так любит подкидывать жизнь.
Андрей Макаров