-Удалить чип и поставить обманку - самое простое, раз плюнуть, даже обезболивающее вколю, хоть это и терпимо. Хуже с кровью.
Я сидела на кушетке в маленьком кабинетике Ирины и пила какао. Самое настоящее, давно забытое, молочно-шоколадное и нежно-сладкое. Такое мне варила прабабушка, но как же смутно я это помню. Помню только ощущение счастья, покоя и запах хлеба, который бабушка доставала из печи. Она хлопала меня полотенцем по рукам, когда я пыталась отщипнуть загорелую корочку, ругалась, а лучики в углах её глаз были остренькими и добрыми.
От этого воспоминания слезы навернулись у меня на глазах, перехватило горло и я то ли всхлипнула, то ли хрюкнула. Ирина погладила меня по голове, как маленькую, ласково улыбнулась и я увидела точно такие же лучики, как бабушки, и от этого мне стало даже легче. Я с хлюпом втянула какао и вытерла слезы.
-Ничего, детка. Справимся, чуть потерпи. Самое неприятное, это кровь. Я введу капсулу, она будет в тебе три дня. Все эти дни тебе будет плохо. Очень плохо. Но ты не должна будешь этого показывать. Иначе - смерть.
Я слушала Ирину молча, говорить было страшно, я знала, что везде камеры. Но она, как будто подслушала мои мысли и неожиданно по-девчоночьи хихикнула.
-Боятся. Им инфицированного и выздоровевшего хирурга - неонатолога моего уровня хрен найти. Я профессор, кстати, причём оперирующий. Все поснимали, сказала, будете за мной шпионить, работы не дождётесь. А работы здесь хоть отбавляй, семимесячных забирают. Суки. Ладно, давай к делу. Раздевайся.
Я отвернулась к стене и дала себя уколоть. А потом только слушала лязг инструментов и раздражающее гудение какого-то аппарата.
....
Когда говорят "Выворачивает наизнанку" - они не врут. Это именно то слово - упираешься коленями в пол, в руками в ободок унитаза и кажется, что с очередным позывом тебя покидает твоя душа. А потом надо встать. Нельзя ползти на карачках, как хочется, а надо встать, выпрямиться, вымыть воспаленную морду ледяной водой и радостно маршировать в палату, стараясь увернуться от всевидящих камер, потому что то, что с тобой творится скрыть трудно. И это ещё счастье, что тошнило меня только первые восемь часов, а это была ночь. Утро вползло в палату, как безжалостный палач, и притащило с собой дежурную сестру, похожую на помесь орангутанга и бульдога.
-Что у нас? Токсикоз или нажрались чего? В сортире сидела полночи, синяя вся.
Я судорожно начала листать в голове вчерашнее меню, на что бы списать это безобразие. Но голова ничего не соображала, внутри черепа постепенно рос огненный ком, он пережигал мозги, стекал в глотку, грозился вырваться наружу. Но Ангел мой, наверное, силен и я вспомнила -бананы. Вчера на ужин давали бананы, а у меня на них аллергия. Захотят проверить - пожалуйста. Я им устрою показательное выступление. Все это я сообщила бульдогу.
-А жрала зачем? Вот дуры, блин, достали, тупые несушки. Три дня в палате, без выхода. Стол десять.
Она выплыла из палаты и долбанула дверью. Я облегчённо вздохнула, легла на кровать вниз лицом и перед тем, как провалиться в сон, подумала - повезло. Три дня в палате, это именно то, что мне надо. А стол номер десять - хлеб и вода, просто царский пир для моего бунтующего желудка.
Я не знаю, как я выдержала эти три дня. Во всем моем теле не было ни косточки, ни клеточки, которые бы не болели. Даже не болели, это не то слово - они тошнотно и муторно дробились у меня внутри. Крутил, томил, зудел каждый сантиметр моего существа, мне не было покоя ни на минуту. Но я держала лицо. Делала вид,что читала, заталкивала в себя сухие, как наждак куски хлеба, запивала горькой, почему-то водой, выжигающей мои внутренности напалмом. Потом ложилась, делала вид, что сплю. И только, когда наставала пора идти в туалет, я ложилась там на коврик, скрючивалась, свивалась раненной змеёй и выла беззвучно, захлебываясь от слез и слюней.
К вечеру третьего дня, когда мне уже хотелось биться башкой о край ванной, до тех пор, пока она не треснет спелым арбузом, и вытекший мозг освободит меня от мучений, эта жуть вдруг отступила. Просто раз - разжались тесные жвалы капкана, сжимающего грудь и мне стало легче дышать. Я аккуратно, стараясь держаться, как всегда, залезла в ванну, включила тёплую воду на полную и долго стояла под водопадом, чувствуя, как он смывает эту дрянь. С удовольствием закутавшись в пушистый халат, я вышла из ванной, щёлкнула выключателем и сердце моё лопнуло и стекло куда-то в желудок. На моей кровати сидел Манекен.
-Вишь, кукла. Мы с тобой прям суженые. И любовь у нас, и по тиянтрам ходим. Что, говорят обожралась чем? Или ещё чего?
Ледяные глаза этого монстра были жуткими. Я как-то видела, как какой-то идиот сделал у нас во дворе на Рождество ледяную фигуру и вставил ей в морду кукольные глаза. Вот, Манекен был очень похож сейчас. Копия.
- А чтоб тебе ничего такого в голову не лезло, щас опять в теянтр пойдём. Одевайся.
Я одевалась, как сомнамбула. Ужас, который внушала мне эта скотина, нельзя было сравнить ни с чем. Он был нутряной, не управляемый и непобедимый. Трясясь, как осиновый лист, даже не ощущая никаких остаточных неприятностей в своём теле, я вышла в коридор и сразу попала в железные тиски рук мерзкой твари. Мы быстро, чуть не бегом пересекли двор и вошли в железные двери низкого кирпичного здания, прячущегося в зарослях неухоженных кустов. Того, о котором мы, клушки, старались не говорить.
В зале, полностью отделанном белой плиткой стояла штука, похожая на саркофаг, к ней тянулись металлические трубы и трубочки, в крышку, защелкивающуюся на здоровенные навесные штуки был врезан стеклянный экран. За саркофагом виделась комнатка-будка, рядом с ней стояла каталка с носилками. Всё выглядело мирно, похоже на какой-то процедурный кабинет в санаторном СПА, только особенная зловещая аура леденила кровь.
-Мы тут это всем показываем, для профилактики. Посмотришь, сделаешь выводы. Будешь трепать языком - попадёшь сюда намного быстрее, чем надо. Там, в ванне хромовая смесь. Растворяет тело за шесть часов. Тех, кто хорошо себя вёл, загружают туда после укола, тех, кто больно шустрый - живьём.
Манекен тыкал меня в бок острым пальцем, а я не могла оторвать глаз от каталки, которая за это время успела въехать в будку и выехать оттуда. Высокий парень в маске и перчатках толкал ее перед собой легко и играючи, потому что тельце женщины, лежавшей под простыней было худеньким, почти бесплотным. Она казалась тенью, не человеком и только ветерок от кондиционера слегка шевелил очень рыжие волосы.
-Щас её загрузят, зальют. Чтоб не дрыгалась - обездвижили. Там очухается. В окошко хошь глянуть? Что знать, что с борзыми дурами бывает.
Я, наверное, позеленела, потому что он крякнул и махнул рукой.
-Ладно, живи. Скинешь ещё. Тут сиди.
... Над открытой крышкой саркофага поднимался густой белый пар.