В начале девяностых множество людей бросилось торговать - последними товарами, которые ещё можно было приобрести-ухватить в опустевших, словно гробницы мёртвых народов, советских магазинах.
В Польшу из Костромы везли текстиль и ювелирку, скороварки и посуду, тапочки и валенки, всякую хренотень и мутотень и, разумеется, гордость местной промышленности, разработку, достойную Кулибина - гладильную машину "Калинка". Чем она так полюбилась полякам, к тому времени уже простившимся и с социализмом, и с плановой экономикой? Бог весть, но, судя по рассказам купцов, "Калинки" уходили бойко и платили за них хорошо.
Одна поездка приносила столько же денег, сколько можно было заработать на заводе или в больнице, в конструкторском бюро, в армии, в пожарной части, в институте или в редакции за год. А главное, полученные там злотые можно было обменять на доллары. Рубли обесценивались ежемесячно, ежедневно. И Кострома рванула в Польшу - на поездах и на автобусах.
Несколько моих друзей оказались на границе в Бресте утром 19 августа 1991 года. Погранцы слушали по радио "Голос Америки" и, заметив вопросительный взгляд водителя, начали энергично махать руками: "давай, давай, уматывай быстрее, пока эти уроды страну не закрыли". Уже в Польше друзья узнали про путч. Им всерьёз предлагали политическое убежище. Правда, на третий день, когда ГКЧП окончательно сдулся, русско-польские отношения вернулись в прежнее русло скептической осторожности и затаённой нелюбви.
Среди костромских челноков (думаю, не только костромских) преобладали женщины. Они выносливей, они терпеливей, они быстрее осваиваются в новых пространствах - если, конечно, речь идёт не о создании стильного интерьера, а о выживании.
Я поехал торговать в Польшу, точнее в город-побратим Пётркув-Трыбунальски в декабре 91-го. На платформе Белорусского вокзала стояла толпа людей, напоминающая мешочников из фильмов о гражданской войне и разрухе. Поезд до Варшавы штурмовали с тем же революционным ожесточением, как будто за возможность уехать из отечества надо было биться. Так и оказалось: кассы продали билетов больше, чем было мест.
В нашем европейском трёхместном купе сидело четыре человека: два мужика, которые везли на продажу китайские пуховики, чувствительная дама-москвичка и я. В багаже москвички был маленький телевизор, мини-холодильник, стиральная машинка и ещё несколько сумок. Как они вместились в купе, вопреки всем законом физики, для меня до сих пор остаётся загадкой.
По ходу поездки бывалые торгаши с пуховиками посоветовали даме временно перенести часть груза к ехавшим в том же вагоне полякам, чтобы не возникло проблем на таможне. Один поляк согласился на это - за двадцать долларов. Вместе с мужичками я помог перетащить вещи.
Далее весь вагон начал пить спиртные напитки - как пел Окуджава, то вместе, то поврозь, а то попеременно.
Алкоголь стимулировал в братце-поляке алчность: вместо двадцати он потребовал уже сорок баксов. Пришлось тащить вещи обратно, матеря Польску, которая не сгинела. Выпили снова. Снова выпили. Просто выпили и легли спать: по причине наличия всего трёх спальных мест один из торгашей уложил на свою полку ещё более чувствительную, после всего пережитого, москвичку. Проснулись мы от яркого света в глаза и риторического вопроса: "Кто это спит на границе?"
Окончание следует