Смотрела «Мосты округа Мэдисон» — и сразу пошли ассоциации с фильмом «Три тополя на Плющихе». Сюжет одинаков, годы происходящего тоже — 1965 -67-е.
Что мы имеем. Махнувшие на себя рукой, ушедшие с головой в домашние дела домохозяйки. У обеих домА — полная чаша, согретые женской, материнской заботой, тёплые («Босиком зимой ходишь будешь»), с крепкими стенами, укрывающими от невзгод - живи и радуйся. Мужья положительные, трезвые, труженики: всё в дом. Нюрин муж даже втихаря браконьерствует (для дома, для семьи). В семьях подрастают дети, в обоих случаях это мальчик и девочка.
Мать для них не более чем обслуга, «подай-принеси». На просьбу Франчески прочесть перед обедом молитву, дочка отмахивается: «Молитва!» — и утыкается в тарелку («Мосты»).
Про Нюру её дочка отзывается так: «Спит она. Она и стоя уснёт, как клуха». — «Уходили вы Анну Григорьевну... Уходили»). («Три тополя»).
***
В один прекрасный день «отчаянные домохозяйки» встречают запретную любовь. Ту, что, возможно, приходит один раз в жизни, о которой сочиняют романы, стихи и песни. О которой, сами того не подозревая, грезят, кормя поросят и кур, погружая грязные тарелки в раковину.
В обоих случаях Прекрасные Принцы довольно пожилые, старше и не красивее мужей. Но, как и полагается Принцам, несут отпечаток нездешности, необычности. Один из дальних странствий, популярный фотограф, другой из Москвы, тоскующий интеллигентный таксист (весьма престижная профессия для тех лет).
Кажется, чего ещё надо было домохозяйкам: кони от овса не рыщут, от добра добра не ищут. Я смотрю на экран и понимаю: им не хватало.... нет, не свежести и новизны ощущений — им, погрязшим в посуде и белье, в нескончаемых хлопотах, не до пустяков. Нежности — вот чего героини не видят от своих мужей. Нежности и понимания. Спроси мужей о понимании — не поймут, о чём речь. Вот в чём их беда.
«Мосты» — более психологический, трагичный и глубокий фильм. «Три тополя» — роднее, проще, привычнее, понятнее, без капельки эротизма. Он более динамичный, получившийся более тонким из-за полунамёков, недоговорённостей. И из-за того, что любовь Нюры — таксиста Александра не получила продолжения. Вообще никакого. Умерла любовь, не родившись. Та самая — возможно, слияние двух половинок. А это всегда проникновенно и грустно.
С Франческой, сбеги она с Робертом, продолжение ясно как на ладошке: сначала упоение полноводным женским счастьем, затем нарастающая тоска по детям, вина перед мужем. Последовали бы ссоры с Робертом, расставание, возвращение блудной дочери, то есть матери и жены, в лоно семьи... Фу, пошлость.
Но она и не сбежала. Не получилось из неё Анны Каренины. Та бросила Семью под ноги Любви. Эта бросила Любовь под ноги Семье.
С Нюрой адюльтер вообще не укладывается в голове. Во-первых, она никогда не покинула бы свою тёплую избу: маленькие дети, цыплята-поросята, страх перед мужем, общественное мнение. Во-вторых, как вы себе это представляете: Нюра время от времени, под предлогом продажи домашней ветчины, сбегает в Москву на торопливые свиданки — в его квартире? В квартире золовки? В гараже? Или он мчится на такси к ней в деревню, любовь в стоге сена, солома в волосах... Фу, пошлость.
Поэтому авторы не дают героиням шанса. Ибо —
«Только утро любви хорошо.
Хороши только первые робкие речи..
Недомолвки и беглые встречи,
Перекрестных намёков и взглядов игра...
Поцелуй — первый шаг к охлаждению,
С поцелуем роняет венок чистота,
И кумир низведён с пьедестала...»
У Франчески дело дошло не только до поцелуя, но гораздо дальше. А иначе как бы она поняла, что он — половинка? Но как долог, не решителен и мучителен был этот первый поцелуй — будто сквозь стекло, уклоняющийся, скользящий, как травинка в воде, балансирующий на грани: «А может, ещё не поздно?.. А то ли мы делаем?»
***
В обоих фильмах есть переломные, кульминационные моменты — и всё-всё могло сложиться по-другому. Это когда полуодетая Нюра лихорадочно срывается, ищет ключ и не находит (или не хочет найти: вот ведь он на виду, на подзеркальнике). Когда Франческа вскакивает и выбегает вслед уходящей машине: она готова, готова, только оглянись! Ах, если бы ключ нашёлся! Ах, если бы машина остановилась!
Мерил Стрип хороша в роли фермерши Франчески, полной нерастраченной играющей женской силы. Это её красивое женственное, по-деревенски загорелое тело в неизменном, туго обтянутое тесным стареньким халатиком... Эта неумелая манерность, полное отсутствие искусства кокетства: смущение, хихиканье, беспричинное трогание лица и шеи, зарывание лица в ладошки. А в отводимых глазах — тёмная застоявшаяся страсть, южный темперамент. Который... напрочь отсутствует в Дорониной.
Фанаты Татьяны Дорониной (я сама её обожаю, особенно в гениальном фильме «Мачеха») со мной не согласятся, но... На мой взгляд, это её единственная роль, где она не на своём месте. Нюра в исполнении Дорониной всё-таки холодновата, полна внутреннего дамского, актёрского достоинства, слишком холена, сыра, пухла и бела. Аристократична для этой роли: по-городскому нежная, ранимая, изысканная для деревенской бабы, руки маленькие и ухоженные (да, даже такие детали нужно учитывать!).
Сюда бы хорошо Людмилу Зайцеву, грубоватую, ширококостную, с красными бусами. Впрочем, Зайцева сыграла свой добротный дуэт с Ефремовым в «Здравствуй и прощай».
P. S. Это к теме не относится, но. Оказывается, Татьяна Доронина пробовалась на роль Раисы Захаровны в фильме «Любовь и голуби».
И я представила её в этой роли: роскошное молочное тело, колыхающееся в морских волнах, неповторимый доронинский обволакивающий, томный голос, вещающий об экстрасенсах и прочих псевдонаучных чудесах. А вот она, зловеще-красивая, появляется перед семейством Кузякиных в свете молнии, в красном берете на белокурых кудрях, и парик бы не пришлось надевать, свои волосы хороши... Вот прижимает комнатную собачку и сквозь слёзы мягко-раздражённо напоминает про соль, которая белый яд...
Ах, какая бы была непревзойдённая Раиса Захаровна, мы бы другую и представить на её месте не могли. Но... Случилось то, что случилось. Снялась суховатая и жестковатая Гурченко, и мы теперь не можем вообразить другую героиню. Хорошие фильмы, как и история, не имеют сослагательного наклонения.