Бывалый следопыт «РП» Николай Фохт разматывает и при этом распутывает клубок истории. До точки возврата, от которой все могло бы пойти по-другому. Рубрика «Следопыт» «РП», таким образом, — это место, где история терпит сослагательное наклонение. И не просто терпит, а раскрывается по-новому.
Хочется мира, во всем мире и во всех временах.
Солнца над головой, не белого и не красного, а мягкого, ласкового. Чтобы если облачко, то белое, воздушное — промельком, на минутку; если дождь, то слепой, грибной, безобидный. Хочется мягкости от природы, от вселенной хочется какого-то снисхождения, что ли, понимания и всепрощения. Настала такая пора в жизни… Не закат, но и не полдень — бабье лето пришло в душу. От этого все мысли о том, как хорошо было бы, если… Imagine, говоришь сам себе. И покачивая головой в такт, соглашаешься, что не такие уж наивные, неосуществимые идеи были пропеты. И хочется установить на Земле такой порядок, чтобы все разумное было вечным, чтобы войны только с пришельцами, да и то в крайнем случае, а внутри — одно взаимопонимание и сотрудничество. Без границ, без религий: если храм — то музей, если молитва — то песня умиротворяющая, если крест — то украшение на груди. Не знаю, мне кажется, если выполнить эту наивную программу, то и не нужно будет уповать на бессмертие души — справедливость, правда, гармония настигнут при жизни. И отступит любой страх, и плотское воссоединится с горним, человек и человечество станут наконец жить, чувствуя каждый свой день и не отсчитывая каждую минуту.
Хочется так жить. Хочется мечтать об этой, такой недоступной, такой простой жизни.
И мечты эти заводят куда как далеко.
Меня они привели в Византию.
Разумеется, все началось с Софии, с грандиозного, одиозного собора Святой Софии — Премудрости Божией, Святой Софии Константинопольской, Айя-Софии, Большой, получается, мечети. Я никогда не был в Стамбуле — я хочу в Стамбул, но если честно, вовсе не ради храма. Я не то чтобы нехристь, я с уважением. Только в последнее время растерял и понимание, и интерес к предмету, к институту, к феномену — к религии. Раньше, как и всякий турист, по базиликам да по пантеонам, в мечети одним глазком, в синагогах на балюстрадах нередкий гость — все вызывало трепет. В православных храмах я впитывал эту сосредоточенность на непостижимости смерти, на простоте чуда, я видел, что это единственное место, где размышлять и сокрушаться о земном и небесном привычно. Атеисту трудно найти такое место вне храма, думал я. А потом, с годами, оказалось, что и храма для меня и много, и недостаточно. Вообще никакого места, оказалось, не нужно для радости и печали — так честнее. Поле, городская площадь, купе в поезде, пологий берег реки — вот они, эти расписные своды, эти купола, в которых гулко отражается глухая, маленькая, как пшеничное зернышко, просьба; или вопрос; или бессмысленный крик. Казалось бы, с годами и в этом самом бабьем лете, которое на душе, должно быть наоборот: Стамбул не «Музеем невинности» должен привлекать, не охотой за бузой или салепом, а как раз святыми местами. Но уж как есть.
Тем не менее новость о том, что храм Святой Софии снова станет мечетью, всколыхнула. С одной стороны, что мне до этого, исходя из всего сказанного? С другой — не то что несправедливость, а какая-то нелогичность, искусственность этого решения, ненужность заставила не на шутку задуматься. Был музей, самый верный, мирный компромисс, — зачем менять статус-кво? Нет, понятно, что битва за электорат, политическая игра — но по большому счету, зачем? Далеки от меня религиозные мотивы, но в этом перепрофилировании есть что-то неправильное. Разумеется, во все века так поступали, ломали, перелицовывали важные символы проигравших, давали понять, кто тут хозяин, кто царь горы. Но сейчас-то? Неужели недостаточно щитов на колоннах внутри (это как щиты на вратах Царьграда, да?) с именами Аллаха и пророка Мухаммеда, минаретов снаружи? Хочется ведь аутентичности, изначальности, правды хочется. А правда в том, что Святая София — храм христианский, православный. Его бы по-настоящему отреставрировать, восстановить во всей красе, провести там службу — чтобы перенестись на тысячу лет назад, в Византию, в Константинополь, в восточную, но римскую цивилизацию. Зачем? Да просто так, справедливости ради, говорю же.
Из всего вышесказанного должно следовать, что решение спасти Айя-Софию пришло трудно. Ну а как? Истинные православные взроптали умеренно, да вроде и смирились. Ответственные работники культа осторожно выразили свое недовольство и тоже, в общем, успокоились. Соответствующие политики для протокола написали открытые письма в Турцию и вернулись к насущным локальным проблемам. И такой у меня, неверующего человека, осадок остался, такое создалось впечатление, что бросили ее. Нет, разумеется, она под присмотром стамбульских властей, все там, наверное, будет культурно и по регламенту, может быть, даже ЮНЕСКО, но со стороны драма это какая-то, беспощадная и, повторю, бессмысленная. И что-то я решил заступиться, ну хотя бы на бумаге проложить ясный путь к храму, хотя бы мысленно добиться порядка, гармонии.
Надо сказать, что до последней минуты моей борьбы миссия казалась невозможной.
Нелегкая, хоть и блестящая, великолепная судьба этого храма. Как всегда, я пунктиром, с неточностями и упрощениями сформулирую — это нужно исключительно для поиска моего безумного спасительного решения. Адаптация истории для отдельного человека.
В общем, Святая София была в Византии почти всегда. И, судя по всему, всегда была главным символом власти, веры и особой цивилизации. И поэтому ей и доставалось всегда.
Первая София построена при императоре Констанции II, в триста шестидесятом году. Эта церковь была разрушена во время народного восстания — видимо, именно как символ императорской власти. Восстановлена. Потом разрушена в ходе еще одного, народного восстания Ника, это уже при Юстиниане. Именно Юстиниан и решил возродить так, чтобы, с одной стороны, уничтожить стало совсем сложно, с другой — чтобы увековечить имя, создать чудо света, обогнать по грандиозности замысла царя Соломона.
Верится с трудом, но Айя-София была построена за пять лет. Каждый день, по одной из версий, на стройке трудилось по десять тысяч работников, кажется, в две смены. Замысел грандиозный, храм спроектировали и воплотили в жизнь Исидор Милетский и Анфимий Тральский. Это были, судя по всему, одни из лучших архитекторов своего времени. Где-то я прочитал критическую ремарку, что, мол, оба были, скорее, великолепными математиками, то есть больше теоретиками, чем практиками. Но это, думаю, лишнее замечание.
Многие сравнивают купол Святой Софии с куполом Пантеона. Оба решения уникальны, но в Софии, безусловно, воздушность, размах, многокупольность. Да и вообще, совершенно другой уровень архитектуры, иные технические решения. Хотя совершенством и Софию сложно назвать. Уже во время строительства стало ясно, что рассчитано было не до конца верно. Максимально укрепленные стены не выдерживали максимально облегченный купол — они стали расходиться под его тяжестью. Появились укрепляющие пристройки, контрфорсы. Они и потом пристраивались — стены продолжали расходиться, трескаться. Землетрясения повредили собор, а в трех из них сильно пострадал купол. Храм требовал постоянного присмотра, ремонта. Это тонкое, капризное существо, живое.
Меня всегда завораживает этот древний, эффективный, скорее всего, прием — утверждать идеи с помощью архитектурных объектов. Величественные, как говорится, культовые сооружения, грандиозные государственные здания, роскошные дворцы властителей, памятники — не блажь, слабость или гипертрофированное честолюбие. Ну да, параллельно решалась задача войти в историю (Юстиниан, налюбовавшись Айя-Софией и подсчитав ее бюджет, сказал же: «Соломон, я превзошел тебя». Или не сказал, а подумал, а может, за него это произнесли летописцы, которые умело считывали мысли царей). Но главное все-таки — овеществление идеи. Наглядность, воплощение, утверждение идеи буквально на земле, среди людей — вот главная цель. И соответственно самой идее и задачам этому воплощению придаются говорящие, наглядные черты. Собор Святой Софии олицетворял и проповедовал христианское византийское государство. И нет без него Византии, и Софии без Византии почти нет.
Всякий раз обычные люди забывают, а медиевисты и византологи не устают напоминать, что никакой Византии не было. А была сначала просто Римская империя, а потом Восточная Римская империя — восточная и с некоторого времени единственная. Византию, напоминают историки, придумали в Европе, намного позже падения империи. Название — по прежнему имени города Византий, который выбрал Константин для новой столицы. Второй Рим. То есть это столица переехала, а не государство. Ну как из Петербурга в Москву, да и причины в целом схожие — от северных и западных варваров подальше. Византийцы сами себя называли ромеями (римляне по-гречески), говорили на греческом, проповедовали православие. Точнее, они были христианами. Еще точнее, сначала-то как раз язычниками, но основатель Константин Великий выбрал курс на христианство (сам он стал христианином перед самой смертью), в конце четвертого века христианство стало государственной религией. Раньше только, разумеется, Армения. В конце четвертого века Феодосий запретил языческие обряды (западно-римский атавизм), назвал христианство восточной империи единственно истинным — православным (западное и восточное христианство официально разделились в одиннадцатом веке). Вообще, позволю себе дилетантское наблюдение. В Восточной Римской империи случился интересный и, возможно, продуктивный микс. В общем, это были римляне (некоторое время государственным языком была латынь, хотя титульная нация — греки) с эллинскими традициями и новой религией в крови. У христианства безусловное преимущество — оказалось, что это мощный политический, мобилизационный инструмент. Это, наверное, на том этапе было важнее всего. Как там в учебнике истории — экстенсивный путь развития? В общем-то, ну если совсем грубо, все остальное у ромеев было. Даже позволю предположить, что и с политической, и с эстетической, и с точки зрения науки православие было фактором сдерживания, а не развития. Говорят, христианство дало толчок развитию храмостроительства. Ну вот это точно, Святая София — красноречивое доказательство.
В двух словах. Византийская империя жила долго, очень долго. После падения Рима она стала единственной Римской империей. Завоевывала земли, теряла территории. Отбивалась от западных соседей, северных, восточных. Получала вассальную клятву от крестоносцев. Склоняла в свою веру народы. Святая София в этой вселенной была огромным, ослепительным солнцем. Она и была Византией, и даже больше — на нее смотрели прельщенные этим золотым светом православные народы. Она превращала врагов в вассалов. Вещий Олег прибил щит на врата Царьграда (хотя это не точно), а через восемьдесят лет Русь сама оказалась под духовным крылом Константинополя. Вот так это работало.
Первый и сокрушительный удар по империи нанесли, можно сказать, свои. И получилось как-то нелепо и подло. Четвертый поход крестоносцев собирался мстить за веру в Египте. Но крестоносцы застряли в Венеции. За транспортировку им была выставлена запретительная пошлина — за флот надо было заплатить неподъемную цену. Зато венецианская власть готова была финансировать поход на Константинополь. Венеция и Византия вели жестокую войну за контроль над торговлей с Востоком. А в Константинополе как раз смута, борьба за императорский престол. В общем, крестоносцы взяли Константинополь, разграбили собор Святой Софии и на полвека установили в Константинополе Латинскую империю. Византия в результате победила, но это, наверное, был удар, после которого трудно оправиться. Трудно-то трудно, но они — и София, и Византия — простояли еще почти триста лет. В тысяча четыреста пятьдесят третьем Мехмед II завоевал Константинополь, отдал город на разграбление. София стала мечетью. В тридцать четвертом году двадцатого века Ататюрк нашел компромисс: Айя-София превратилась в музей.
А теперь это снова мечеть.
Вот совсем грубая, неточная, примитивная канва. И даже в этом самодельном эскизе я не могу найти место на линии времени, не вижу фигуры, силы, которая помогла бы предотвратить то, что случилось в этом, уже проклятом году. Ну вот каким аргументом переубедить и, главное, кого? Все, в общем-то, честно и даже логично. По праву сильного она стала мечетью — и тогда, и сейчас. Свои же, христиане, больший ущерб нанесли, в прямом и переносном. После нашествия крестоносцев сердце империи замерцало в аритмии, а после разгрома Мехмеда такое чувство, что потухло. И что спасать сначала, душу или тело? Может быть, все совсем сложно и отдельно от Византии Софии и не выжить? А значит, надо и ее, Византию, спасать. А как и надо ли? Некоторые вот считают, что все довольно просто: Константинополь пал, потому что отказался от своей суверенности. Прельстился западными ценностями, открылся — и пропустил удар. И братья-христиане с Запада большее зло, чем открытые враги-мусульмане. То есть изоляция и скрепы — вот что могло бы помочь. Но как посадить целую Византию на карантин, как уберечь ее от соблазнов, если она сама, прямо скажем, занимала активную позицию: войны вела, данью облагала, не стремилась, одним словом, закрыться от мира. На то она и империя, универсальная, вселенская.
Но, не удержав империю, как сохранить Софию?
Я понял, что сам, скорее всего, не справлюсь. В порыве отчаяния набрался наглости и написал одному из самых известных византинистов, доктору исторических наук Сергею Иванову. Не стесняясь, честно объяснил, к чему я стремлюсь: хочу спасти храм Софии Премудрой, а если подвернется случай, то и всю Византийскую империю.
Конечно, Сергей Аркадьевич лаконично, сдержанно пытался меня усмирить, как-то охладить мой пыл, вывести на дорожку здравого смысла. Но это, конечно, не уберегло его от моих прямых вопросов. Да, собственно, от главного не вопроса даже — просьбы: подскажите, как спасти Айя-Софию?
— В данном случае помочь я вам не могу. Судьба Софии неотделима от судьбы Византии, а ее спасать надо было начинать в одиннадцатом веке, за четыреста лет до Мехмеда. Так что извините.
— А может быть, хоть намекнете, как это теоретически можно было бы сделать? Где эта критическая точка? Где был сделан неверный шаг или не сделан верный?
— Ну ничего себе вопрос! А как было Россию спасти от большевиков? Может, крестьян веком раньше освободить, может, не доводить до Раскола, а может, вообще никак? Не бывает таких точек, это всегда целый веер.
— Ну, с большевиками, например, предотвращение Первой мировой помогло бы. Вы же сказали, что в одиннадцатом веке надо было начинать — а что можно тогда было начать?
— О-о, нет, это вы исходите из того, что в России были сплошные конфетки-бараночки, и только вот ошибку одну совершили! Но тогда не «слиняла бы», по словам Розанова, вся Святая Русь в три дня. Византия же к середине одиннадцатого века достигла пика административной централизации — и та начала буксовать. Но и начавшаяся «феодализация» была крайне непоследовательна, ибо чиновником все равно было выгоднее быть, чем землевладельцем. И все эти мучительные трансформации происходили под постоянным военным давлением с Востока, а уж потом и с Запада. Не уверен, что у Византии был шанс.
— А была в то время (в том же одиннадцатом веке, может быть, раньше) сила, которая понимала, что технологическое и военное отставание от Запада и Востока приведет в результате к плачевному исходу? Прогрессивная или циничная сила — или такого не могло быть в принципе?
— В двенадцатом веке все увидели, что Запад технологически обгоняет. Но технологии не бывает в чистом виде, а в Византии так и не родилось университета, были лишь императорские школы. Вообще, удивляться надо не тому, что Византия погибла, а тому, что она просуществовала так долго.
— Вы как-то говорили, что Мехмед был образованным и даже достаточно терпимым человеком. Я читал, что, если бы Константинополь добровольно сдался, он не был бы отдан на разграбление. Может быть, и София могла бы остаться христианским храмом — просто надо было открыть ворота, не сопротивляться?
— Совершенно невозможно! Она — символ его победы. Мехмед и так отдал христианам второй по размеру храм в Константинополе — Святых Апостолов.
— А как вы считаете, это действительно разумный политический ход Эрдогана, с Софией? Мне он кажется каким-то вычурным, избыточным и не очень эффективным, лишним.
— Вовсе нет! Даже секуляристы вынуждены приветствовать этот шаг (это как Навальный по поводу Крыма), чтоб не потерять популярность перед грядущими выборами. Не следует забывать сильнейший ресентимент от недопущения Турции в Европу — в унизительной форме.
— А если бы в Евросоюз Турцию пустили, такое с Софией сделать возможно было ли?
— Нет, конечно! Тогда Эрдоган, будучи мэром Стамбула, горой за нее стоял. Византия была пропуском в Европу.
— Может, это точка? Хотя бы как музей спасти. А то и поднажать, сделать музей с православными службами.
— Ну, это к специалистам по турецко-европейским отношениям. Может быть.
Кроме произведенного отрезвляющего эффекта диалог с Сергеем Аркадьевичем подтвердил мое предположение, что Византия и София неразрывны. Точнее, Софию в полном объеме не спасти без спасения восточно-римской цивилизации. Византию спасти практически нереально: можно, конечно, выиграть пару битв, может быть, договориться с крестоносцами и убедить их все-таки плыть в свой Египет, но потом все равно возникнет Мехмед II. Предположим, тайно открыть ему ворота, провести переговоры, убедить не грабить город и не разорять Святую Софию. Но в мечеть он все равно ее превратит — а это значит, что своей цели, своей справедливости я не добьюсь.
Сергей Иванов упомянул одиннадцатый век, что там? Ну, в общем, это глубокий кризис власти, междоусобная борьба, раздробленность. Остановить кризис моих ресурсов точно не хватит.
Вторая точка — это компромиссный вариант. Если бы в начале двухтысячных Турция вступила в Евросоюз, София никогда не стала бы мечетью. Да, осталась бы музеем. Но все-таки это задача попроще, чем вытащить из небытия целую Византию.
Я решил проработать этот, второй вариант. Нашел человека знающего, компетентного — вопрос мне казался несложным, все-таки наши дни, все еще свежо, да и вообще, процесс формально и не окончен.
В двух словах эксперт сообщил мне, что самым реальным моментом для того, чтобы Турция вошла в Евросоюз, были две тысячи третий — две тысячи пятый годы.
А что помешало? Точнее, что помешало официально, ясно: кипрская проблема, курдский вопрос, нарушения прав человека. Но насколько эти преграды действительно были непреодолимы? И вообще, вступление Турции в Евросоюз — это благо, в широком смысле; Европа хоть немного была заинтересована в этом?
Теперь совершенно ясно, ответил эксперт, что Турция не европейская страна. Она никогда не вступила и не вступит в ближайшие десятилетия. Против Германия и Франция.
Но ведь то, что Айя-София превращена в мечеть, — это реакция Эрдогана, который стремился стать европейцем. Может, надо было договориться, принять — Турция ассимилировалась бы. И курдский вопрос на этой платформе решился, и София не пострадала бы.
Послушай, ответил эксперт, это политическая культура страны. И никакой «ассимиляции» это не подвластно ни за десять, ни за двадцать лет. Про мечеть согласен, не посмел бы. Но то, что он сделал, полностью соответствует взглядам Эрди. Иметь такого внутри ЕС было бы опасно.
То есть и тут провал. Невозможно. Прям ни в Средние века шанса нет, ни в наши прогрессивные, блестящие времена. Или все-таки попробовать?
— Мальчик, подойди. Что там у тебя?
Нескладный долговязый мальчишка подхватил свои корзины на коромысле и подбежал ко мне.
— Вот, холодная газировка и булочки.
— Булочки сами пекли?
— Да, мама сегодня чуть свет встала, наделала — свежайшие. Сам на завтрак с чаем три штуки уплел. Вкуснота. — Мальчишка соврал не моргнув глазом. Я даже знаю, из какой пекарни эти копеечные булки, — три дня в Стамбуле я запивал их кофе, стоя у малюсенького прилавка. Три дня я ждал, когда мальчишка появится тут, в новом, более-менее зажиточном районе. Место только обживается, кафе и магазинов еще почти нет — рынок для торговцев лимонадом с весны до осени богатый.
— И лимонад только что из холодильника. Я каждые пятнадцать минут бегаю домой, меняю теплые бутылки на холодные.
Вот не может остановиться. Какие там пятнадцать минут, он живет в часе езды на трех автобусах. И ходят они сейчас, в шестьдесят седьмом году, по Стамбулу не так регулярно, как в современном городе. Думаю, у них тут или холодильник у знакомых, или договорились вон в той овощной лавке охлаждать бутылки.
— А ты с отцом торгуешь?
— Да. А откуда вы знаете?
— А я тоже с отцом начинал. Только мы бузой торговали, да еще йогуртом. А ты бузу не продаешь?
— Нет, мы совсем недавно в Стамбул из Ризе, весной перебрались. Но я здесь родился, в Стамбуле.
— Да я знаю.
— Откуда вы знаете, господин?
— Да вот так, есть у меня такое свойство. Вижу насквозь и будущее умею предсказывать.
— Фокусник?
— Фокусник людей в цирке обманывает, а я правду говорю. Не веришь?
— Нет.
— Ну хорошо. У тебя открывашка есть, открой мне бутылку и дай мамину булочку. Как тебе доказать? Дай-ка на тебя посмотрю… Ну что могу сказать, парень ты смышленый, умный даже. Отец у тебя работает в береговой охране — вы поэтому в Ризе и переехали. На улице в основном ты один работаешь, папа иногда, по выходным помогает. Верно?
— Точно. Как вы узнали?
— Что еще… Вот вижу, ты в футбол играешь хорошо, ммм… В «Касымпаше», кажется.
— Да, вчера первая тренировка была. Только команда называется «Камьялтиспор», но это вторая команда «Касымпаша».
— А, точно, фарм-клуб.
— А угадайте, на какой позиции я играю.
— Да чего гадать — нападающий. Но через годик-другой станешь в центре играть, в опорной зоне.
Парень немного расстроился.
— Однажды тебя пригласят играть в «Фенербахче».
— Я буду играть в «Фенере»?! Это здорово, но я не верю вам, конечно, вы уж извините.
— Не будешь, тебе отец не разрешит. Может, к лучшему. Ты станешь большим человеком, сильным, властным. Вся Турция будет смотреть на тебя. Сначала мэром этого города, потом президентом всей страны.
— Господин, это как будто вы мне булочку продаете. Но я у вас ничего купить не смогу, как бы вы ни старались.
— Да, ты будешь мэром Стамбула, но однажды прочитаешь на встрече с народом стихотворение, и тебя за него посадят в тюрьму. Но не важно, плохая полоса быстро пройдет.
— Как за стихотворение могут посадить? Оно богохульное?
— Нет, наоборот. Оно ставит твою религию выше прочих.
— Но так и есть, она выше прочих.
— Сейчас, когда ты совсем юноша, можно так говорить. Но для зрелого политика это недопустимо, понимаешь? В твоей стране живут разные люди, с разной верой, разными взглядами. Всех надо уважать. Тебе выпадет особая миссия, такая же, как Ататюрку. А может быть, эта миссия даже сложнее. Знаешь что, вот возьми этот блокнот. Я там подробно расписал, что тебя ждет в ближайшие сорок лет. Будешь сверять — может, тогда поверишь мне. И еще я написал, как лучше поступать в спорных или тяжелых ситуациях. Там все до две тысячи шестнадцатого года.
— Я что, умру в этом году?
— Нет, конечно. Но так далеко я не могу видеть. В общем, постарайся все сделать правильно.
Мальчик взял блокнот и испуганно взглянул мне в глаза.
— Вы пророк?
— Нет, конечно. Но у меня тоже есть своя миссия, я ее выполняю. У каждого есть миссия. Только вот знаешь… В этой книжке не все есть.
— Чего же там нет? — Мальчик как будто подыгрывал, бросал нужные реплики.
— Там нет одного моего совета. Во-первых, советую разнообразить ассортимент и добавить к газировке с булочками арбуз. Во-вторых, подумайте о бузе. Знаешь, в чем смысл? Буза хорош осенью и в зимние месяцы — а значит, ваш бизнес будет круглогодичным. Ладно, Эрди, мне пора. Сделай все правильно, сделай все по книге.
— Но меня зовут не Эрди.
Я улыбнулся ему и приподнял шляпу.
Конечно, никакой уверенности не было. Он своевольный, упрямый и чересчур религиозный для того, чтобы выполнить мои рекомендации. Разумеется, я подробно переписал его биографию, чтобы у него не было никаких сомнений. Сосредоточился на две тысячи пятом — две тысячи восьмом годах, том самом моменте, когда вступление в Евросоюз было очень близко. Я понимал, что решить кипрский вопрос, курдскую проблему будет в одночасье невозможно. Поэтому посоветовал хитрый ход. Раз в месяц можно было бы проводить православные богослужения в Святой Софии. Если турки считают, что ЕС — это христианский клуб, пусть увидят, что в Стамбуле на это смотрят более широко, чем в самой Европе. Ведь в пантеоне нет жертвоприношений. Может быть, даже обмолвиться, что Айя-София могла бы стать экуменистической цитаделью, храмом, в котором проходят и христианские службы, и намазы. Разумеется, такого не будет никогда, но цель войти в Европейское сообщество оправдает небольшой перехлест.
У меня был план «Б», страховочный. Десятого июля две тысячи шестнадцатого я поселился в бунгало мармарисского отеля «Гранд Языджы Клуб Турбан». Если он был хорошим мальчиком, если выполнил все предписания, просто отдохну. Если нет, пятнадцатого сюда нагрянут путчисты — он здесь в отпуске с семьей. Предупрежу, спасу его, помогу выйти по фейстайму в прямой эфир — и уж после этого он не сможет мне отказать, София будет нашей.
Я получал удовольствие от моря, фруктов, мороженого, прогулок по замечательной, такой зеленой территории отеля. Но больше всего мне нравилось расплачиваться наличными. С самого первого раза, когда водитель такси объявил: с вас шестьдесят евро. Я понял, что все получилось, что за судьбу Софии можно быть спокойным.
И потом уже на сайте музея увидел, что в ноябре возобновляются ежеквартальные православные службы. Молодец.
Мы столкнулись с ним в лобби. Он пил кофе в баре. За соседними столиками охрана. Я не стал близко подходить к президенту. Просто ждал, когда его взгляд пересечется с моим. И я кивнул ему и приподнял шляпу. Он, конечно, меня не узнал. Или сделал вид, что не узнал.
Колонка Николая Фохта опубликована в журнале "Русский пионер" №98. Все точки распространения в разделе "Журнальный киоск".