Солнечные лучи падали на песчаный пляж, мокрый от ночного шторма пирс, и разбивались на тысячи, миллионы солнечных брызг, еще по-весеннему прохладных, но уже дарящих радость надежды на скорое тепло. Солнечные лучи падали на легкую волну отдыхающего после ночного шторма моря и с хрустом ломались на множество осколков. Осколки эти плавно опускались на морское дно, подсвечивая волны уже немного подсоленным солнечным светом и рисуя на неглубоком морском дне причудливые, меняющиеся, неповторимые картины.
Наблюдать игру света и тени, солнца и моря, ветра и волн можно бесконечно. А когда уставшая от шумной, большой, но тесной Москвы душа просит немножечко одиночества, то нет лучшего места, чем пустынный одесский пляж, и нет лучшего времени, чем месяц март.
Как прекрасна Одесса в марте, когда еще по-зимнему спящий пейзаж дарит предощущение весеннего пробуждения. Поэтому даже мартовские морозы, которым мог бы позавидовать иной январь, не уменьшили желание в полной мере ощутить гармонию одиночества пустынного морского берега. Это и привело меня на весенний, но еще по-зимнему холодный пляж Ланжерон. Где я и сидел на пирсе.
Подошедший неслышно человек остановился за моей спиной. Странно, но он не только не нарушил мое одиночество, но и сделал его более наполненным, целесообразным и гармоничным. Редкий дар — не разрушать чужое одиночество своим присутствием. Сейчас даже не было желания отвлечься от моря.
Приятный голос неожиданного собеседника не нарушил тишины:
— Ты знаешь притчу о Старом Одессите и Золотой Рыбке? — задал он вопрос, но интонация говорила, что мой ответ не имел никакого значения. Тем более, что из всех историй, сказок и анекдотов о Золотой Рыбке притчи с таким названием я не знал.
А собеседник, не удосужившись изобразить интерес, известна ли мне сия притча, начал рассказ. Его голос не разрушал, но дополнял тишину пустынного пляжа, наполненную плеском волн и шумом ветра, криком чаек и солнечным светом.
Притча о Старом Одессите и Золотой Рыбке
Жил в Одессе Старый Одессит. А где, скажите мне на милость, еще жить Старому Одесситу, как ни в Одессе? А Старым Одесситом он звался не столько из-за возраста, сколько из-за того, что родился он, как и все его предки, в Одессе. И не только родился, но и жил здесь все время и не покидал родной город никогда. Да и зачем жить где-то, кроме как самом прекрасном месте в мире? Если быть до конца правдивым, то надо сказать, что наш герой как-то ездил к дальним родственникам в Овидиополь и, таки, понял, что за пределами Одессы жизни не то чтобы нет совсем, но не совсем это жизнь в понимании настоящего одессита. А если на расстоянии всего каких-то тридцати километров от Одессы так хреново, то что тогда, скажите мне на милость, делается на расстоянии пятисот, а тем более тысячи километров от Одессы? Можно только в ужасном сне представить, как люди мучаются в такой глуши, как, например, в том же Фастове, Москве или Париже. Еще надо разобраться, есть ли на самом деле эти города или все это обычные выдумки приезжих, коих набивалось в Одессе летом, что тех селедок в бочке утром в базарный день на Новом рынке.
Поэтому и жил наш герой только в Одессе, и нигде кроме жить не желал, и завидовал самому себе, что живет здесь.
Естественно, Старый Одессит любил ходить на рыбалку. На рыбалку он ходил только на Ланжерон и рыбачил именно с этого самого пирса. Ланжерон, несмотря на название, хоть и не близко от его квартиры, что на Ланжероновской, но наш герой всегда с удовольствием проделывал этот путь ранним утром по ещё пустынному городу. Обычно на пирсе в это время уже были два-три знакомых рыбака, но тем утром он оказался на здесь, как это ни странно, — а дальше вы поймёте, что это не странно, — один-одинешенек. Первая поклевка принесла добычу в виде маленькой рыбешки. Такой маленькой, что рыбак уже собирался ее отпустить, но добыча вдруг заговорила.
«Я не знаю, что оно такое, но чем оно меньше, тем разговорчивей», — еще подумал про себя рыбак, вспоминая свою крошечную и любимую жену Софочку, которую прекратить говорить мог только любимый телесериал или приезд ее мамочки Серафимы Евгеньевны. Надо отметить, что на этом перечень причин, которые могли заставить замолчать Софочку исчерпывается полностью, и такие вещи, как землетрясение, коих было на веку Старого Одессита два, как наводнение, ураган или эпидемия холеры, замолчать Софочку не то что не заставляли, но вызывали повышенное желание все это обсудить немедленно.
Мало того что добыча была мелкой, но и говорила она странным радиотелевизионным голосом, которым нормальные люди, в смысле одесситы, не разговаривают никогда. Разве что приезжие так говорили. И то, скорее всего, они этим голосом не разговаривают, а выделываются.
И рыбка вполне буднично этим самым странным голосом вещала следующее:
— Отпусти меня, рыбак! Я выполню три твоих желания!
— Значит, так, — без секунды замешательства, как будто попадались нашему герою золотые рыбки минимум раз в неделю, начал наш счастливчик, — хочу, чтобы моя жена Софочка снова была молодой и красивой… нет молодой и здоровой, чтобы жил я… — наш герой быстро стал загибать пальцы, — я с Софочкой, Петенька, Сонечка, теща Серафима Евгеньевна часто у нас ночует, — значит, в четырехкомнатной отдельной квартире, чтобы на моем счете в банке было сто тысяч дол… нет, евро. И это первое желание! Во-вторых…
— Стоп, стоп, стоп! — прервала вдохновенно вещающего рыбака его говорящая добыча и оценивающе посмотрела на нашего героя. — Ты что, одессит? — рыбка, наконец, заговорила нормальным, как и все в этом городе, голосом, правильно расставляя интонации и не коверкая, как те приезжие, а смягчая «г» и шипящие. — Эк, куда меня занесло. Так это в корне меняет дело. Для одесситов у нас немного другие правила. Только два желания, и к тому же со специальными условиями. Я тебя умоляю, но зачем тебе три желания, когда ты уже живешь в самом прекрасном месте в мире.
— Во-вторых, — так же решительно продолжал Старый Одессит…
— Может, все-таки узнаешь специальные условия? — настаивала Золотая Рыбка. Все, что ты загадаешь, у тебя исполнится. Но у того, кто принес больше всего горя в твоей жизни, исполнится то же самое, но в сто раз больше.
После слов мокрой собеседницы, немного пахнущей, как его Софочка после посещения рыбных рядов Привоза, наш счастливчик живо представил своего соседа по коммунальной квартире Степана Прокопчука. Сколько же горя принес Степан Старому Одесситу?! Этот Степан еще в молодости донимал нашего героя рассказами, как он целовался с Софочкой, еще не невестой, но уже повелительницей юношеских грез молодого Старого Одессита. Хорошо еще, что это оказалось неправдой. Точно! Сама Софочка, после того как поссорилась со Степаном, сказала, что ни с кем до нашего героя не целовалась.
Потом Степан назло женился на соседке нашего героя по коммуналке и нарожал детей, благо две комнаты молодой жены Степана позволяли. В смысле позволяли нарожать, но не жить в нормальных условиях с таким балаганом по соседству.
К тому же Степан всегда включал свет в общем туалете включателем своего соседа, чтобы не платить за свет. Пользовался его туалетной бумагой, когда наш герой по рассеянности оставлял рулон своей туалетной бумаги в туалете.
Это он, Степан, слегка выпив, смотрел сальными глазами на жену Старого Одессита.
«Кто еще принес тебе столько горя?» — спросил себя наш счастливчик и решительно продолжил:
— Хочу, чтобы характер у моей тещи Серафимы Евгеньевны немножко испортился.
Серафима Евгеньевна настолько золотая женщина, что, приходя в гости, не только не пользовалась электрическим звонком, но и стучала в дверь так деликатно, как это только можно сделать, чтобы никого не побеспокоить. Серафима Евгеньевна все равно будет приятной в общении, а вот ухудшение в сто раз характера Степановой тещи наш герой представил очень явно. Он уже видел, как содрогается асфальт во дворе их дома под тяжелым шагом Олеси Арнольдовны. Как она тяжелым, громадным кулаком трясет возле жирной физиономии Степана и громоподобно внушает ему, что он, Степан — самая большая беда в жизни ее доченьки.
Настроение понемногу улучшалось.
— Хочу, чтобы в моем доме потекла крыша. Так, совсем немножко, — продолжил счастливый рыбак и сразу же представил живописные водопады, что будут низвергаться в громадном, благодаря первому желанию Старого Одессита, доме Прокопчука с обваленной крыши.
Настроение продолжало улучшаться.
— Хочу, чтобы в банке, где лежат мои деньги, возникли ма-а-аленькие проблемы с наличностью!
Перед глазами предстала картина, как Степан со всей семьей, растерянный, стоит в очереди в банк без малейшего шанса вернуть хоть какие-то средства из того громадного состояния, что на него свалились из-за поспешности нашего героя с первым желанием.
— И это второе желание!
— Пусть будет по сему, как только исчезнут круги на воде, — молвила наша неудачливая волшебница и рыбкой — а как же еще! — прыгнула в уже спокойное море. От ее пусть и элегантного падения по воде пошли круги и быстро успокоились.
И сразу же задрожал бетонный пирс, давая трещины и слегка покачиваясь. Пирс содрогался под тяжелым шагом тещи, нет, не Степана Прокопчука, а нашего героя. Серафима Евгеньевна, всегда милая и улыбчивая, сейчас — само воплощение гнева и злости, шагала, сотрясая громадным кулаком и кричала:
— Ты голодранец, ты самое страшное горе в жизни моей Софочки. Ты недостойный отец моих прекрасных внучат. Ты пропадаешь бог весть где, когда в нашем особняке, что на Ришельевской, рухнула крыша, и там-таки идет дождь. Ты здесь греешь море, когда банк, где были все наши десять миллионов евро, уже почти рухнул, и бедная моя доченька Софочка стоит в длинной очереди, чтобы спасти хоть что-то для своих бедных деток и своей бедной мамочки…
Мой собеседник замолчал.
Пауза затягивалась и постепенно превращалась в тишину.
Я оглянулся, чтобы рассмотреть рассказчика, но взгляд нашел только удаляющуюся по пирсу фигуру.
Трудно было поверить, что это конец истории.
— А есть здесь смысл, Юрий Карлович? — вырвалось у меня.
— В хорошей истории всегда есть смысл, — ответил мой рассказчик, не замедляя шаг и не поворачиваясь. — Я рассказал тебе хорошую историю. Думай.
Солнечные лучи по-прежнему падали на легкую морскую рябь и ломались на тысячи осколков. Осколки солнечных лучей все также плавно опускались на неглубокое дно, подсвечивая немного подсоленным солнечным светом легкую волну и рисуя на морском дне меняющиеся картины света и тени. В солнечных узорах блеснул золотой всплеск. Это Золотая Рыбка подсказывала мне ответ, который я уже знал и сам:
«Никто не приносит нам столько горя, сколько горя мы приносим себе сами».