#это_нужно_живым — проект, объединяющий опыт поколений
Цель проекта: сохранить истории старшего поколения, которые никогда не были опубликованы в интернет-пространстве.
Информация о проекте: Слово инициатора проекта (эта ссылка будет также в конце статьи)
Настоящей статьёй мы открываем цикл публикаций, составленный из воспоминаний Романова Владимира Андреевича. Для публикации в канале «Хакнем» материалы предоставлены внуком автора Романовым Владиславом.
Цикл статей "Моя блокада, которой для многих не было"
Статья 1
Время быстро течёт, и совсем вроде бы незаметно минуло 50 лет после 1943 года, когда блокада была прорвана, но ещё не снята. Снята она была полностью лишь в начале 1944 года, когда началось последнее отступление немецкой армии. А в 1943 году речь шла о снятии блокады, в результате которой была проложена ж. д. колея вдоль Ладоги и воздушная высоковольтная линия для питания Ленинграда электричеством взамен кабельной линии по дну озера.
Я в это время работал в системе Ленэнерго и находился на самой Волховской ГЭС, на восстановлении оборудования, которое в начале войны было эвакуировано в тыл, а после успешной Тихвинской операции стало возвращаться обратно. И Волховская ГЭС была включена на город через кабельную линию.
Война меня застала работающим в Ленэнерго, куда я поступил из аспирантуры для работ на регулировании частоты. Я был уже вполне опытным инженером, участвовавшим в системе Гулага на строительстве ТуломГЭС.
Не подумайте, что в системе Гулага я трудился в качестве раба, хотя мы все были, в сущности, рабами. В это время одни рабы вроде бы были свободными и получали зарплату, а другие были Зэками и зарплаты не получали.
Измываться над теми и другими власть имущие могли в равной степени. Но те, которые получали жалование, как-то меньшие ощущали своё рабское существование и даже считали себя вольными. Глубокое заблуждение!
Его мы осознали лишь в 90-е годы, а до этого мало всё это чувствовали. А поступить в систему ГУЛАГа мне пришлось, так как на момент окончания института мой отец был заключен в лагерь, а для поступления в интересные научные учреждения требовалась анкетная проверка, длящаяся несколько месяцев.
Что дала бы мне такая проверка — ничего кроме отказа. А в ГУЛАГе работали и бывшие князья Вяземские, и просто воры в законе.
ГУЛАГу было всё равно кого взять, лишь бы работал и не нарушал подписку. А не то полетишь из разряда получающих зарплату на беззарплатное существование. Итак — куда идти? Да прямым ходом в Гулаг. К началу весны 1941-го мне было 34 года, и я рассчитывал, что до моего возраста призыв дойдёт не сразу. Но всякие ополченцы различного рода смешали все карты, и я только чудом отделался от армии. Наконец, как нужный работник Ленэнерго я был назначен на бронь, и началась жизнь более спокойная.
Ведь бронь— это было уже кое-что: на фронт пока на броне — не попадёшь… Но это — пока довольно тобою начальство, которое тоже на броне, но только рангом повыше. И живёшь ты не в лагерном бараке, а дома, на квартире. И зарплата тебе идёт, но чувствуешь ты себя в полной власти от вышестоящих. И карточку получаешь — рабочую, а не служащих или ещё хуже — иждивенцев.
И вот я в блокаде.
Работаем, помимо соответственно карточек, медленно приближаясь к голодной и холодной зиме 41-го года. В лаборатории стало меньше сотрудников: кого призвали в начале войны по мобилизации, кто попал в добровольцы-ополченцы. Кого под соусом всяких истребительных формирований просто увезли на фронт. Остались лишь бронированные. В том числе и я.
Сидим, работаем и слабеем, так как нормы по карточкам всё убывают и убывают. Зима наступает холодная, водопровод не действует, электричества нет, топить нечем… за водой ходим в пожарные колодцы, освещаемся коптилкой.
Наступает декабрь 1941 года.
На работу нужно ходить пешком. На это уходит полтора часа времени. Когда прохожу Марсово поле, мимо, двигаясь встречно, идут два людских потока. Один с Петроградской, другой обратно, с Невского. Темно, морозный туман. Нет-нет, а кто-либо из двигающихся в потоке вдруг падает.
И не встаёт. И никто не интересуется этим происшествием, которое слишком для всех обычно. Человек закончил своё существование. Упал ещё один, потом ещё, а люди движутся мимо, непрерывно, одними встречными потоками.
Со мной это случилось в выходной, когда мы с женой шли за водой в колодец на Камчатскую. Это меня спасло. Жена меня уложила в постель и вызвала врача. Почта и медицина действовали безотказно... Хотя это была вершина голодного времени.
Ладогу сковал лед, и Дорога жизни действовала. Мы принялись за неприкосновенный запас в двух чемоданах. Запасливая хозяйка!!! Помощь женщины и её запасливость оказались для меня спасительными.
Затем в январе я вышел на работу, после окончания больничного, и сразу был помещен в организованную там базу усиленного питания, и через две недели меня можно было считать выздоровевшим. Я приступил к работе в начале февраля 1942 года. Первая партия не выдержавших голода уже ушла из жизни. В том числе и мой родной отец.
Дорога жизни действовала, появились столовые усиленного питания, но мужчины продолжали гибнуть. Это продолжалось, по-видимому, до апреля, когда можно было сказать, что голодная блокада закончилась. Я пережил её благодаря тому, что около меня во-первых: была женщина, а во-вторых: так как мы располагали двумя чемоданами с самыми необходимыми продуктами.
Уже много позже в конце 42-го года, когда я должен был ехать в командировку на Волховскую ГЭС, получив талон на командировочные продукты, я отправился в Елисеевский и там увидел, то, чего никто из умирающих от голода не мог видеть.
За зеркальными окнами, укрытыми мешками с песком, скрывались всевозможные деликатесы, предназначенные для кого-то из более нужных. Мне выдали половину краковской колбаски и ещё что-то… Тогда я понял, что существуют какие-то нормы снабжения по литерным карточкам в специальных магазинах, о которых писатель Чаковский, кстати, не упоминает...
У меня был литер Б, но, несомненно, существовали и литер А, и, кроме того, более высшее снабжение для руководителей. Судьба была милостива к уцелевшим в самые голодные месяцы блокады, год выпал такой холодный, что Ладога была скована ледяным покровом.
Обычно Ладога практически не покрывается достаточно крепким льдом. Потому-то немцы и просчитались, — им не удалось взять город голодом.
Словом, я пережил голодное время блокады и благополучно на фронт не попал. И продолжал жить в блокированном городе на броне. И было совсем не ясно, с какого возраста человек делается не военнообязанным, и какая роль при этом у военкомата. Имейте в виду: люди предпочитали находиться в блокадном городе, но не идти под пули. Ведь от истощения наши блокадники настолько ослабели, что дело, в котором было достаточно использовать лишь двух человек, могло быть завершено лишь с привлечением дополнительных усилий и порой весьма значительных.
На монументе блокады, например, тяжёлую рельсину тащат лишь три мужика, а нам было бы в то время нужно на это же самое целый десяток.
Но как же так можно? Эдак, сегодня станут думать, что наши люди жили, так же, как и пленные у немцев, в каком-нибудь Маутхаузене. Нехорошо могут подумать, но, увы, так было. И люди даже те, которые по своему возрасту не могли быть призваны, люди, в которых отсутствие чувства собственного достоинства не могло быть потеряно, — совершенно поменялись. У них появились какие-то робость и неуверенность, и однозначное подобострастное отношение ко всем окружающим, а не только к начальству. Ну, нам-то уж ладно, мы люди подневольные, мы боимся лишиться спасительной брони и загреметь в небытие, а они — начальнички? Видно, голод, который они пережили, превратил их в тихих и во всём послушных Молчалиных, которые стараются угодить даже «собаке дворника, чтоб ласкова была».
Начальство, очевидно, подкармливали, чтобы могли ими также командовать, словно бессловесным быдлом. У них была своя столовая, и они были властны над нашей жизнью и смертью. И никого из нас не удивляло, когда из кабинета начальства выходил какой-то из сотрудников и шествовал мимо нас к своему рабочему месту, тщательно пряча, какую-то поноску. Каждый из нас знал, что это он получил какое-то поощрение, вроде пачки табаку или половинки буханки хлеба, с предписанием не показывать, никому, чем награжден.
Более мелкое начальство — само тоже получало подачки и, получив, закрывали дверь в помещение лаборатории, чтобы не раздражать нас, когда они едят. Но мы-то знали и молчали, — наше младшее начальство очень ревниво относилось к своим возможностям поехать на испытание в элеватор или холодильник, где удавалось неплохо поживиться жратвой. Так мой коллега Борисов, как-то сумевший сохранить свою стать, сотрудник Сабинин никогда не брали кого-либо из других сотрудников в такие поездки — сами управлялись.
Словом, атмосфера жизни в блокадное время была не только затхлой и совершенно недружественной, но и подчиненная интересам жратвы и брони, ведь и начальство не может существовать без сотрудников. Иначе само оно не будет нужно и загремит на фронт.
Ни о каком-то патриотизме в период голода не могло быть и речи. Как известно и любовь, и дела, и семья, и религия, и искусство, и патриотизм — пустые тени слов, когда человек голоден. По мере истощения чувство страха погибнуть во время налётов бомбардировщиков исчезало, и я преспокойно укладывался спать, предварительно поев на кухне щей, пользуясь тем, что все убегали в укрытие, скрываясь от воздушных налётов.
Это было, когда я был отправлен на Волховскую ГЭС, т.е. на большую землю. Страх пришёл значительно позднее, когда при хорошем питании и добавочном рыбном столе, организм немного оправился, но это уже было на Волховстрое, т.е. не в блокадном Ленинграде.
На Волховскую ГЭС посылали для работ по её восстановлению и для поправки истощённых работников энергосистемы.
Страх у меня пришёл в средине 43-го года. И тогда преобладающим чувством стало стремление уцелеть на броне. Зная хорошо друг друга, мы иногда обменивались взглядами, но это происходило только тогда, если в беседе участвовали коммунисты — им мы не доверяли.
Я как-то спросил — почему ты не эвакуировался из блокадного города, теперь ведь можно?
И получил ответ, — зачем мне уезжать, когда вернут обратно, но на фронт. Да! Патриотизм в этом ответе был настоящий и неприкрытый. Никто не хотел добровольно идти на убой, но уж если принудительно, то, что поделаешь. Присяга и патриотизм. В теперешних войнах не может быть никакого патриотизма.
Почему-то блокадники считаются какими-то героическими участниками войны. Но это было совсем не так.
Продолжение читайте по этой ссылке
Автор: Романов Владимир Андреевич, во время войны работал в Ленэнерго, после войны закончил аспирантуру и до конца 1970-х годов преподавал в Ленинградском политехническом институте.
Если вы (или ваш родственник) были участником важных событий, которые хотели бы сохранить в памяти других людей — присылайте свою авторскую заметку (+ плюс фотографии из личных архивов) нам на почту info@haknem.com , мы опубликуем в рубрике #это_нужно_живым от вашего имени.
Подпишитесь на этот хэштег, чтобы читать другие истории 👉 #это_нужно_живым
Информация о проекте: Слово инициатора проекта
Цикл статей "Моя блокада, которой для многих не было":
1 статья [Текущая]
2 статья
3 статья
4 статья
5 статья
6 статья
7 статья
8 статья