По стихотворениям Вадима Гройсмана с успехом можно было бы изучать строение мира.
Московский студент
Золотые плоды в деревянных лотках,
В снеговых колпаках телефонные будки.
Продавщицы румянятся в толстых платках,
В буром зимнем компоте буксуют маршрутки.
До бесчувственной старости помним с тобой,
Как ходили по белой московской вселенной,
Как держали стаканы под шатким столом,
Разливая портвейн в полуночной пельменной.
Да и классики пили отнюдь не ситро:
Покутив с Пастернаком на Сивцевом Вражке,
Алигьери спускался в ночное метро,
Где встречал его строгий Вергилий в фуражке.
Едем в позднем такси. За окном ни души.
Только небо гремит ледяными ковшами
Да сидят, замерзая, в снегу алкаши.
Их не жаль – не скудеет Москва алкашами.
А когда выезжаем с проспекта на мост,
Ты из центра вселенского круга простого
Видишь острую соль пламенеющих звёзд
И развёрнутый саван земного простора.
За тоску незачёт. В нашей стылой крови
Этот вечный союз, нерушимый и твёрдый.
Ты московский студент, кем себя ни зови, –
Грязный, пьяный, побитый – и всё-таки гордый,
Ибо верен тебе бледный ангел мужской,
Что живым тебя вывел из гиблой общаги,
И холодная слава стоит над Москвой,
И колышутся в небе истлевшие флаги.
Загрей
Детский ад испуганной зверушки,
Сломанных фигурок галерея…
Две мои последние игрушки –
Ракушка и зеркальце Загрея.
То и дело бегаю на кухню,
Сладости дешёвые таскаю,
Ракушку прикладываю к уху,
Тонкий лучик зеркальцем пускаю.
Вот, из мира тесного уехав,
Чудным обещаниям поверив,
По кусочку собранный у греков,
Римлян, галлов, скифов и евреев,
Я в дому нетопленом зимую,
Шевелю разбитой скорлупою,
Глажу эту ракушку немую
И целую зеркальце слепое.
Ликаон
Эллада Риму щедро отплатила
За гордый вид и вежливый разбой,
И снова у подножья Палатина
Волчица кормит мальчика собой.
Сын вырастет – сожжёт библиотеку,
Но барельеф разбитый соберёт,
Где, как волчонок, Зевсу на потеху
Он собственные внутренности жрёт.
Страницы почерневшие листая,
Не спит ночами мёртвый Ликаон.
Тогда за вожаком приходит стая
И рыщет между статуй и колонн.
Когда же утолят чужую муку
Людская боль и волчий аппетит,
Отдёрнет Гея царственную руку,
Надменный Зевс лицо отворотит.
* * *
Придорожный дух утянул во тьму,
В чащу заманил, отнимая волю,
А всего-то надо было ему
До жилых окраин дойти по полю.
И теперь блуждать ему до зари
Там, где навки тешатся с бесноватым
И глаза – болотные пузыри –
Закипают жидким, зеленоватым.
А потом терпеть до ранних седин
От бедняцкой веры, кривой и строгой:
Потрепали бесы – живи один,
Ни к кому не лезь, никого не трогай.
Бесновался – выгорела душа.
Никуда не смотрит, гуляет важно
Деревенской улицей, не спеша.
К борозде подходит, а дальше страшно…
Тишина в деревне, стоит над ней
Затаённых страхов переплетенье,
И коровья смерть у рыжих плетней
Выгибает спину кошачьей тенью.
Не слыхать ни трактора, ни лопат,
Не понять, кто бедный, а кто счастливый,
Лишь дома растыканы невпопад
И сады роняют мятые сливы.
Читать полностью подборку в журнале "Формаслов"