С французским связано две трети моей жизни. С первой учительницей мне повезло: в восемь лет вместе со спряжением глагола « avoir» («иметь») она заложила в меня и увлечение языком, и любовь к стране.
И долгие годы в школе, в университетах и на досуге я погружалась в культуру, казавшуюся мне образцом изысканности. Французские романы очаровывали остросюжетными историями, где благородные принцы в свободное от дуэлей и охоты время плели политические и любовные интриги, а королевы поверяли сердечные тайны своим камеристкам, с секретными письмами прокрадывавшимся к ним в покои по извилистым коридорам Лувра.
Пора дворян сменилась доблестью революционеров, и новый образ Франции воплощал знаменитые ценности — свободу, равенство и братство. Наполеон и Шарль де Голль припорошили свою родину военным лоском.
Закрепились за этой страной и ассоциации с творческой интеллигенцией. Она неотъемлемо вспоминается как колыбель художников в характерных беретах, с болезненной психикой и эпатажными картинами, собиравшихся на посиделки в окрестностях Монмартра. Не могу назвать их чахловато-маргинальный имидж привлекательным для меня, но зато эти фигуры создали колорит, который ни с чем не спутать. В схожей среде вращались и музыканты с узнаваемыми голосами, и поэты с романтическими псевдонимами.
Франция провозглашена родиной дорогих духов и шикарных автомобилей, пикантной кулинарии и выдающихся кутюрье, законодателей элегантной моды. Воистину, не страна, а мечта. Настоящий символ утончённости и роскоши.
Правда, когда я смотрела новостные репортажи, меня уже кое-что настораживало. Больно уж отдавало обыденностью от попадавших в кадр людей и местных улиц. Подвох я чувствовала и в общении с живыми французами, которые подворачивались мне в России. Не веяло от них французским шармом, скорее европейской практичностью. Язык, с которого начались мои отношения с их страной, по-прежнему мне нравился на слух, а по мере того как моё владение им близилось к совершенству, я всё большее удовольствие получала от изъяснения на нём, виртуозно выстраивая синтаксически затейливые обороты. Но чем обогатиться от его носителей кроме языковой практики, я находила с трудом.
Впоследствии я поняла, что общаться с французами действительно предпочтительнее в России. Чтобы на своей территории была я, а не они. В роли любопытных туристов они довольно милы, и приятно сориентировать их в нашей действительности, где их шокируют непривычные рублёвые монетки и вывески с надписями на кириллице. Зато они, занятые изучением русского менталитета, не особо демонстрируют свой.
Дух Франции можно найти где угодно, только не в самой Франции. Шансы на успех в его поисках выше в каком-нибудь российском провинциальном арт-кафе, где звучат композиции Джо Дассена и Эдит Пиаф, Шарля Азнавура и Мирей Матьё, где вам подадут знаменитые круассаны и предложат бокал бургундского вина. Посетители без колебаний назовут интерьер стилизованным под Париж, однако в Париже им не встретить подобного. Там в изобилии лишь фастфудовские забегаловки. И среди доносящихся до слуха американских поп-песен, среди банальных рекламных щитов, навязчиво продвигающих те же продукты массового потребления, что продаются везде, среди по-хозяйски снующих арабов и африканцев, с гораздо худшим нежели мой собственный акцентом коверкающих мой всё ещё любимый язык, я тщетно старалась уловить хоть отголосок обещанной стереотипами атмосферы, вглядываясь в силуэт Эйфелевой башни, облепленной говорливыми иностранцами и ларьками с завышенными ценами на китайские сувениры.
Нельзя сказать, что там совсем невыносимо плохо — живут же, в конце концов, как-то люди. Целых 60 с лишним миллионов. Это сносный цивилизованный уклад. Но это даже близко не то, о чём повествуют книги, фильмы и школьные учителя, старающиеся пробудить у деток интерес к предмету. Наверное, образы из их рассказов не взяты с потолка, да только мы с ними разминулись, сегодня в реальности их не застать.
Конечно же, логично, что общество дышит современностью, а не историческим прошлым. Но современность обезличена и растворена в глобализации, тогда как Франция, в которой я могла бы жить, похоже, осталась в ХХ веке. А та, в которой бы я жить хотела, и вовсе существовала лишь при Генрихе IV.
Другие тексты автора о местах и путешествиях:
В поисках самой зелёной травы
Розовые населённые пункты
Белгород — это маленькая Греция