Накануне перестройки судьба забросила меня на окраину не только области, но и республики, тогда она, напомню, называлась КазССР. Да что там – за спиной весь Советский Союз!
Удивительное место называлось – Урунхайка. Деревенька дальняя, деревянная. И заборы, и дома, и бани, и магазины. Стоп! Было несколько кирпичных строений - внизу, под горой, на лугу у озера Маркаколь.
Контора заповедника, несколько домов, да при домах кирпичные(!) баньки. Прожил я там в старших лаборантах некоторое время, обтесался среди научных сотрудников, и потянуло меня в баньку. Рядом с ней запасливый Юра разложил немалую поленницу лиственничных дров. Мартовское солнышко в полдень уже изрядно пригревало, и поленница источала одуряющий смолистый аромат. А если к этому добавить березовый веник! Сухой, звенящий, словно жесть и пахнущий знойным летом, то… То понятно станет мое нетерпение. Эх, натопить баньку до сухого звенящего жара, запарить веник, да поддать парку, нахлестаться всласть, выскочить да разок другой рухнуть в снег. Благо, банька была выстроена на задах усадьбы.
Обуреваемый нестерпимым желанием, я пристал к Юре:
– Как бы в баньке попариться?
– Как? – удивился он, - Натопи и мойся!
– Да я б на всех истопил.
– Мы не будем мыться, – вежливо отказался женатый Юра.
– Большого желания нет, – как всегда был дипломатичен Миргалий.
– Видал я эту баню, – отрезал прямой, как стальной клинок, Борода.
Помощников не нашлось, лишь Миргалий, узнав что я собираюсь топить в субботу, посоветовал начать кочегарить в пятницу.
– Банька немножко с норовом, – не стал вдаваться он в подробности.
Настал Знаменательный День.
Я натаскал воды, выгреб золу, которой было – кот наплакал. Заодно обследовал печку, каменку. Все было на месте, только вот топка маловата. Кое-как затолкал я в нее четыре добрых полена, наколол лучины.
Щепки весело разгорелись, сырые лиственничные поленья беспрестанно точили слезы, не желая гибнуть в пламени, я непрерывно подсовывал щепки, да дул на них, пытаясь оживить огонь. Едкий дым ел глаза, и лишь упорство удерживало меня у печурки.
Баньку я кочегарил и пятницу, и субботу, проклиная отсутствие тяги. Дым клубами валил из предбанника, из трубы же сочилась тоненькая струйка.
– Хренова советская конструкция, чертова забота о человеке, – в запале я начал порочить самое святое. – Это ж надо так испохабить народное изобретение!
Но лед на полу не растаял и к вечеру субботы.
Лишь уязвленное самолюбие не позволило мне отступить.
Нежаркий, сырой парок, прохладный полок, да лед на полу – вот чем мне запомнилась урунхайская баня в Великий День.
– Обалденно! – хорохорился я перед научной силой.
– Не заливай! – остудил мой пыл Борода, – Лёд-то на полу растаял?
– Нет, – не стал я кривить душой. – А как насчет согреться? Заначка у кого-нибудь есть?
Вместо ответа в комнате повисло сочувственное молчание. По одну сторону от нас простиралась наглухо закрытая китайская граница, а в другую, вплоть до Усть–Каменогорска, простиралась «зона сплошной трезвости» – изобретение рвавшихся,как всегда, выслужиться чиновников.
...– Томатовка еще не доспела, – грудью встал на защиту заветной фляги Миргалий.
– А может оценим? – облизнулся Борода. – Махнём, так сказать, по стаканчику!
От водки мы отвыкали еще долго. "Томатовку" попробовали позже. Но это другой случай.
