Поездка в Ферапонтово для меня освещена особым светом: именно с нее, а не с академических лекций началось мое возвращение к православию — вере моих предков, которой в раннем детстве учила меня бабушка. Потом — пионерская и комсомольская юность, вступление в коммунистическую партию...
Я вступала в партию в хорошие годы — в начале 1960-х, которые называют оттепелью. Была эта оттепель недолгой, но мы - молодые — считали, что став членами партии, сможем больше сделать для людей и для своей Родины, особенно после культа личности - да так оно и было. И знаете, мне вроде бы и нечего стыдиться — никакой корысти или еще чего похуже за мной не числится, разве что легковерие и глупость, да пионерская готовность “Флаг в руки — и вперед”. Ну да это разговор очень тяжелый и сложный, давайте как-нибудь в другой раз!
Возвращаюсь к нашей поездке: я тогда училась в аспирантуре и на каникулах решила съездить с дочкой в Ферапонтово. И приятельница моя Алиса, тогда тоже аспирантка, а сегодня академик и доктор искусствоведения, подсела к нам в поезде. О том, что там знаменитый комплекс фресковой живописи начала XVI века мы, конечно, знали, но в те времена наше ценнейшее средневековое наследие было не то чтобы под запретом, но — скажем так — не популяризировалось.
В Белозерске в монастыре работали реставраторы. А в музее нас поразило новшество: в экспозиции древнерусской живописи было звуковое сопровождение — православные песнопения. Они словно прибавляли света, и иконы мне запомнились как необыкновенно нарядные и яркие. Потому просидели мы остаток дня в музее, сбегали только пообедать. Тогда в Белозерском монастыре открылся замечательный ресторан с русской национальной кухней — “Трапезная”, если не ошибаюсь. Ели мы щи со снетками, не помню что на второе, а на третье - овсяный кисель, весьма нас разочаровавший. Стоили все эти яства копеечки такие, что и в те годы смешным показалось. Не заметили, как стемнело, а когда прибежали в Дом колхозника, где надеялись переночевать, оказалось — мест нет. Лето, тепло, но на улице комары беспощадные. Пошли по избам. Народ русский радушный, и одна бабулька нас пустила к себе, молочком напоила и в горнице на белье чистое, туго накрахмаленное, на мягкие перины уложила. Устали мы за этот день до смерти, едва головы до подушки донесли.
Проснулись поздно — и бегом на автостанцию. Там уже стоял маленький автобус с полуоторванными дверцами, а возле него — тетки с кошелками, до бровей повязанные платками, ребятишки да пара мужичков в туго натянутых на голову кепках. Объяснение к столь необычно для лета укутанным головам явилось сразу после того, как, отдуваясь и фыркая, автобус двинулся в путь по проселку, подымая тучу мелкой в порошок стертой пыли: мы почувствовали себя внутри пылесоса. Встречный поток воздуха втягивался в переднюю дверцу и выходил из задней, оставляя на пассажирах изрядную часть пыли. Примерно через полчаса наш тарантас остановился на тихой зеленой улице Ферапонтова напротив деревенской “Чайной”. Пассажиры скоро разошлись, и мы остались одни - только стайка белых гусей неторопливо проковыляла мимо и отправилась по своим гусиным делам, за ними задумчиво шла белобрысая девчушка лет семи, которая и указала нам, в какую сторону идти.
Ферапонтов монастырь едва проглядывал сквозь густую темную зелень окружавших его деревьев, почти скрывших порядком обшарпанные стены. Но уже монастырский двор встретил нас поразительной тишиной и каким-то совершенно вневременным покоем. Казалось, столетиями здесь ничего не менялось. Так же, как на исходе XVI века, когда инок Ферапонт нашел место “пространное и гладкое” и основал обитель на невысоком холме меж двумя озерами, вились и деловито гудели над скромными северными цветами шмели. Так же неподвижно висели кучевые облака на небе - пронзительно голубом в зените и нежно бледнеющем к горизонту. Так же лежали на траве под деревьями кружевные тени. Казалось, сейчас откроется одна из дверей — и выйдет, щурясь на солнышко, монах, всю ночь проведший за переписыванием или украшением цветными буквицами Псалтири: уже в XV веке монастырь прославился своей библиотекой и перепиской книг, сам игумен Мартиниан не чуждался этого послушания. Потому из стен монастыря вышла целая плеяда просветителей - книжников, философов, устроителей, активно участвовавших в освоении Северных земель.
Собор Рождества Богородицы — тоже в весьма непарадном виде, без креста, с поржавевшей крышей, — был еще заперт, и мы устроились в тени под деревьями с путеводителем. Тогда как раз шла знаменитая “белая серия” — скромно иллюстрированные, но выполненные в большинстве своем истинными профессионалами книжки о русских городах, небольшого формата, в элегантных белых обложках. Собор был построен после великого пожара 1488 года, когда сгорели все деревянные постройки. А через несколько лет — точнее, с 6 августа 1500 по 8 сентября 1501 его расписала артель прославленного московского художника Дионисия.
Скоро пришла группа с экскурсоводом, но мы решили подождать конца экскурсии. И хорошо сделали. Когда странно притихшие посетители вышли из собора и мы вступили на порог, нас охватило чувство полной отрешенности от внешнего мира. После яркого солнца глаза сначала слабо различали стены паперти. И вот из тьмы стали выступать словно бы нерукотворно легкие фигуры. Сначала ангелов, “записывающих имена” всех входящих в храм. Затем две удивительные фрески — Рождество и Ласкание Богоматери.
Но самое замечательное ожидало нас внутри. Уже настроенные фреской паперти, ощутив установившуюся в душе тишину, мы переступили порог и оказались под сводами храма. И тут во второй раз в жизни моего внутреннего слуха коснулась “музыка сфер” — та, которая, по представлениям предков, возникает от трения семи хрустальных небесных сфер друг о друга при движении небосвода. Эта музыка была нежной и светлой — такой же приглушенной благородной гаммы, что характерна для колорита ферапонтовских фресок. Мы стояли, не в силах произнести ни слова, — и только слушали эту музыку. В тот раз я почти не воспринимала сюжетов — лишь видела на стенах стройный, словно цветок, силуэт Богородицы в сценах Благовещения, Покрова, Пира в Кане Галилейской. Знакомые композиции здесь выглядели изысканно легкими и нежными. Никогда — ни до, ни после — я не видела цветовой гаммы столь же нежной и лирической.
Позже, выйдя на солнечный свет, мы снова обратились к путеводителю — и какими грубыми, ничего общего с реальностью не имеющими показались нам цветные репродукции фресок! Позднее мне пришлось убедиться в том, что так эта гамма звучит только здесь, в этих стенах, в определенной освещенности: даже великолепные копии Адольфа Николаевича Овчинникова — безупречно верно выполненные, будучи вынесены в залы музея, не передают истинного обаяния ферапонтовских фресок. Их нужно смотреть только здесь - солнечным тихим утром, при хорошем свету, пробивающемся сквозь ветви старых деревьев. Впрочем, вы такого долго не увидите, потому что кто-то приказал вырубить деревья вокруг церкви — и теперь свет, проникающий в собор, стал гораздо более жестким.
А тогда после Ферапонтова две недели все краски окружающего мира казались мне невыносимо яркими и грубыми. Я старательно отыскивала аналоги цветов Ферапонтова. Вечером в Кириллове мы наивно подбирали на берегу Белого озера те камешки, из которых якобы русские иконники и фрескисты приготовляли свои пигменты для красок. Нашли - и именно те самые! Потом растерли между пальцами - а они масляной краской пахнут: оказалось, кто-то из художников, которые часто приезжают в эти святые места, недавно мыл свою палитру. Позже я узнала, что в качестве пигментов использовались привозные дорогие камни, в частности, - персидский лазурит, из мельчайшего порошка которого получается самая тонкая голубая краска - знаменитый “голубец”.
Нонна Яковлева
Книги для семейного чтения: «Жемчужное ожерелье Северной Руси» , «Русь златоглавая», «Держава Московская», «Путешествие в культуру. По дороге к храму», «Русская икона»