Рассказ Майка Гелприна
Раз за тысячу дождепадов рождается в лесном урочище Неспящий. Горе той матери, что дала ему жизнь. Горе отцу, который его зачал. И горе людям, не распознавшим его в срок. Берегитесь — придет время, и Неспящий появится на свет.
Лесная легенда
Если в степном племени родится Неспящий — убей его прежде, чем он истребит твой род.
Степное поверье
Однажды в поморском селении родился Неспящий. На пятое свое подснежье он потерял ум. Много людей погибло. С тех пор старостой рода быть тому, кто засыпает последним. Если кто иной еще бодрствует, это Неспящий. Староста должен убить его, иначе тот перережет и пожрет сородичей.
Поморский обычай
Когда отошло подснежье, люди проснулись и увидели, что пятьдесят мужчин и сорок женщин мертвы, а кладовые разграблены. Тогда люди поняли, что Неспящий среди них. Подозрение пало на шестерых юношей, и вождь приказал убить их всех, потому что шесть жизней ничто в сравнении с шестьюстами. Когда закончилось подсолнечье, люди проснулись и увидели, что все целы.
Хроники Предгорья
Воины! Кто владеет железом, тот правит миром. Остальные платят повелителям дань. Данники суеверны и поклоняются злому духу, который называют Неспящим. Мы, воины, люди железа, не поклоняемся никому.
Воинский девиз
Люди железа явились в Поморье, как обычно, за полторы декады до подснежья. Два десятка всадников, ражих, заносчивых, бородатых, с клинками, подвешенными к расшитым серебром поясам.
— Девок уводите, — едва завидев ватагу у дальней лесной опушки, засуетился староста. — Быстрее, ну! Чтоб вас Неспящий зарезал, — исподлобья глядя на приближающихся чужаков, пожелал он. — Чтоб вашим детям никогда не родиться.
Людей железа поморы ненавидели. Впрочем, их ненавидели все. Обитатели степей, лесов, предгорий и даже кочевники восточных пустынь — все, до кого дотянулись вооруженные стальными клинками руки Железных правителей. Самих правителей никто, разумеется, и в глаза не видывал. Но их посланцы взимали дань с покоренных земель непреклонно и беспощадно. Они не брали в расчет, урожайным ли выдался сезон ветров и удачной ли вышла охота в сезон дождей. Они угоняли стада, грузили на подводы мешки с зерном, тюки с тканями и шкурами, бочонки с солониной, вином и тюленьим жиром. Иногда силой угоняли и зазевавшихся, не успевших укрыться в подземном городе девок.
Были, однако, и такие, что уходили с чужаками добровольно. В наложницы — в поисках лучшей жизни для себя и будущего потомства. Поговаривали, что люди железа не делали разницы между сыновьями, рожденными в браке, и теми, что появлялись на свет от взятых в наложницы степнячек, лесовичек, поморок. Так это или нет, было неведомо, но находились молодицы, что, пряча глаза, спешили от подземелий к пришлым ватажникам и просили забрать с собой. Под осуждающие взгляды, брань и проклятия сородичей они покидали родные селения, чтобы никогда уже не вернуться.
Управы на чужаков не было. Многочисленные и воинственные, люди железа были сильнее всех. Лишь в их землях обильно залегали руды, лишь их кузнецы закаливали сталь и ковали клинки, и лишь их мужчины носили боевое оружие. Не каменные топоры и медные ножи, как степняки, лесовики или поморы, а остро заточенные стальные кинжалы, мечи и сабли. Люди железа не возделывали поля, не выпасали стада, не собирали лесные ягоды, не охотились и не выходили в море. Они грабили. Так было испокон.
Файз проводил взглядом спешащую к входам в подземелья стайку молодиц. Убедился, что Сайла скользнула в грот одной из первых, и с облегчением выдохнул. Нынешнее подснежье — семнадцатый для нее сезон. Значит, к следующему дождепаду Сайла достигнет брачного возраста, и тогда Файз позовет ее в жены.
Выросла Сайла настоящей красавицей. Правда, в отличие от большинства товарок, брызжущих здоровьем, румяных, проворных и ловких, была она белокожа, стройна и нетороплива в движениях. И смотрела иногда так, будто мечтала о чем-то нездешнем. Глядя на нее, Файз робел, запинался и с трудом подбирал слова. Но верил: придет срок, и Сайла станет ему хорошей женой. И дети у них родятся сильные и выносливые.
По сравнению с этим предстоящая унизительная процедура была пустяком. Сборщики дани являлись каждый сезон. Поморы уплатят им — не впервой.
Всадники пересекли сжатое поле, оставив в выпавшем накануне первом снегу широкую черную борозду. Файз оценивающе оглядел десяток пустых подвод, которые предстояло загрузить зерном, овощами, солониной и вяленой рыбой. Что ж, подвод бывало и больше. Накануне последнего подсолнечья люди железа пригнали их целых полторы дюжины, так что, когда подсолнечье сменилось дождепадом, поморам пришлось голодать.
Ватага достигла южной окраины наземного поселения. Всадники спешились. Главарь, рослый, русобородый и голубоглазый воин, неспешно зашагал по расчищенной от снега центральной улице.
— До заката дань должна быть уплачена, — не утруждаясь приветствием, бросил главарь согнувшемуся в поклоне старосте. — Поторапливайтесь!
«Один на один я бы тебя прибил, — думал Файз, сваливая на подводу мешок с вяленой рыбой и исподлобья глядя на пришлого. — Любому из вас переломал бы хребет, если на кулаках, без оружия. Даже двоих уложил бы».
Он вспомнил, как двенадцать сезонов назад, когда был еще мальчишкой, за шесть декад до подснежья в Поморье прискакал степняк на запаленной, роняющей пену лошади. Как тот, стоя на коленях, истово молил о помощи, убеждал, уговаривал. И как убрался ни с чем, сгорбленный, обреченный. Файз так и не узнал, почему степняки взбунтовались тогда и перебили пришлых. Он, как и прочие, знал лишь, чем все закончилось. Староста поморов отказал степнякам и тем сберег своих людей. Так же поступили старейшина лесовиков, предгорный вождь и пустынный вожак. Сошел на нет дождепад, настало подснежье. Когда оно сменилось ветроходом, люди железа вторглись в степные селения. Истребили мужчин и угнали в полон степнячек. Те из них, кто сохранил плодородие, до сих пор рожают людям железа новых воинов.
— Поспешим! Поспешим же!
Ригар обеспокоенно обернулся на север, оглядел затянутый сизой мешковиной туч горизонт, вытянул плетью коня. Снег выпал раньше обычного, и ватага припозднилась в пути от Поморья к родной земле. Оставалось три дня — если за этот срок не удастся добраться до подземного города, ватага погибнет в снегах.
Как всегда бывало на смене сезонов, спать хотелось неимоверно. Ригар вымотался, как и остальные ватажники. Но каждый понимал, что сон за пределами подземелий означает смерть.
— Бросаем подводы, — принял решение Ригар, когда к полудню снег повалил с особенной силой. — Пойдем налегке, иначе поляжем все!
На исходе дня рухнул с коня юный Рийяр, самый слабосильный из всех. Кони шли вереницей, увязая в снегу. Воины, минуя Рийяра, отводили взгляды — спасти его возможности не было. Подсадить спящего на усталого, с затянутыми сонной поволокой глазами коня означало не добраться до подземного города самому. Ригар в который раз выругал себя за беспечность — от подвод с данью следовало избавиться двумя, а то и тремя сутками раньше, и тогда уцелели бы все.
— Не спать! — зычно выкрикнул Ригар. — Не спать, если жизнь дорога!
«Кто знал, что подснежье наступит раньше обычного, что холод выстудит последние дни дождепада», — пытался оправдаться перед собой Ригар.
Оправдаться не удавалось: он, ватажный главарь, должен был знать, должен был предвидеть. А теперь за смерть сородичей придется держать ответ. Перед правителями, а может статься, и перед родней замерзших. Если, конечно, удастся выжить самому.
Ригар плохо помнил, как прошли последние двое суток. Он то и дело задремывал в седле, приходил в себя, нещадно жег плетью коня и проваливался в дрему вновь. В какой-то миг он перестал осознавать, сколько ватажников еще держится в седлах, а скольких уже заметает снег. Лишь когда вдали показались ближайшие входы в подземный город, Ригар по головам пересчитал спутников. Стиснул зубы от горечи и бессилия — ватага поредела на треть.
Входы были еще не закупорены, их держали открытыми до последней возможности. Припозднившимся в пути воинам это не раз спасало жизни.
Когда уцелевшие один за другим из последних сил спускались в косые подземные штольни, Ригар рухнул навзничь и наконец провалился в сон. Как сумевшая не заснуть в ожидании мужа Альтара растолкала обеих наложниц, как они втроем тащили его в семейную спальню и укладывали на выстланное шкурами ложе, Ригар уже не видел.
— Закупоривай!
Превозмогая сонное оцепенение, Файз забивал глину в зазоры между запирающей вход в подземелье дверью и известняковой стеной. Двое напарников утрамбовывали. Большая часть сородичей уже спала, у входов остались лишь самые сильные и выносливые. Замуровать гроты следовало надежно, на совесть — чтобы не пробрались внутрь морские звери, что выбираются из воды на лед, когда на смену дождепаду приходит подснежье.
— Все, — выдохнул наконец Файз. — Уходим. Доброго сна!
Проспать предстояло двести семьдесят дней — до тех пор, пока подснежье не отойдет, уступив место сезону ветров — ветроходу, как называли его поморы. Тогда подземный город раскупорят, и три сотни дней люди проведут, бодрствуя. Землеробы распашут и засеют поля, рыбаки залатают баркасы и выйдут на лов. Первые декады поморам придется нелегко — жить предстоит лишь за счет запасов, схороненных в подземных кладовых. Потом, когда поспеют ранние овощи и рыбаки вернутся с первым уловом, станет полегче.
Вслед за ветроходом придет подсолнечье. Желтое, ласковое в дни ветров светило покраснеет, умостится над головами и станет злым и свирепым. Солнечные лучи раскалят воздух, прожарят землю, выжгут с нее траву. Рыба и морские звери уйдут с мелководий на глубину, а люди спустятся в подземелья вновь, чтобы проспать двести шестьдесят дней. Затем придет дождепад — лучший сезон, плодородный и благодатный, длящийся три с половиной сотни дней. Пищи будет вдоволь, и женихи присмотрят себе невест, сыграют свадьбы, а на изломе дождепада жены подарят мужьям новорожденных.
Подсвечивая себе факелом, Файз брел по полого спускающимся вниз подземным коридорам. Миновал кладовые. Хлева и стойла с уже погрузившейся в подснежный сон домашней скотиной. За ними птичники. С каждым шагом становилось теплее, а когда Файз достиг вырубленных в известняке спален, стало и вовсе жарко. В подснежье подземный город хранил тепло. В подсолнечье хранил прохладу.
Когда Файз добрался до семейной спальни, он уже едва переставлял ноги. Сон окутал его, затуманил голову, маревом застил глаза. Файз еще нашел в себе силы поправить моржовые шкуры на ложе отца с матерью, как следует укутать обеих сестер и наконец раздеться донага. Оставалось улечься на известняковую постель и забраться под шкуры самому. К концу подснежья в спальни придет холод, и те, кто не слишком надежно укутался, рискуют замерзнуть. Люди во сне беспомощны, даже самые сильные из них.
— Доброго сна!
Файз обернулся на голос. На пороге стоял староста. Он, как предписывал обычай, обходил спальни. На ложе староста уляжется, лишь когда снаружи наступит утро — после того, как убедится, что заснул последний сородич.
— Доброго сна, — вернул пожелание Файз.
Уже проваливаясь в сонное небытие, он припомнил легенду о Неспящем. О проклятом, который якобы иногда рождается в человеческом поселении. Неспящего следовало убить, иначе, достигнув зрелого возраста, он от одиночества сходил с ума и в бессильной злобе расправлялся с беспомощными во сне сородичами. Правду ли говорит легенда или лжет, не знал никто, но старосты поморского рода древний обычай блюли свято и из сезона в сезон упражнялись в выносливости, чтобы протянуть без сна лишние полдня.
Последними осознанными движениями Файз завернулся в шкуры. Миг спустя он погрузился в сон.
Надрывая жилы, Ригар раз за разом вгонял в породу кирку. Ветер безжалостными порывами прошивал карьер. Раннее, не жаркое еще солнце зависло на восточном горизонте и слепило глаза.
Сородичи отъедались сейчас вволю, восстанавливая растраченные во сне силы. Мужчины тренировали воинские умения, их жены и наложницы хлопотали с детьми. И лишь провинившиеся в последний дождепад, подобно ему, Ригару, гнули хребты в рудниках и стояли у горнов в кузницах. Правящее семейство справедливо: будь ты рядовым воином, десятником или ватажным главарем, вину следует искупать. Каждодневным тяжким трудом, если вина непредумышленная. В противном случае — кровью.
Ригар с благодарностью вспомнил приговор, вынесенный ему правителями. Две сотни дней на рудниках — его вину признали трагичной, но случайной оплошностью. Рассуди правители по-иному — отцы не вернувшихся из похода ватажников взяли бы его жизнь и добро в уплату за жизни своих сыновей.
Не беда: наказание — всего лишь часть воинской доли, к нему готов любой и каждый. Четырнадцать сезонов назад, когда Ригар был еще десятником, полсотни взятых в наложницы степнячек учинили в пути побег. Двум десяткам из них удалось ускользнуть и скрыться от преследователей в лесах. Остальных, правда, переловили и подвергли суровой порке, но за недогляд сотник отправился в рудники, десятники — в кузнечные мастерские. Конечно, Ригар был тогда гораздо моложе и ту повинность отбыл легко. Сейчас, когда он разменял уже сороковой сезон, придется намного труднее. Ничего — сила в руках пока есть, суставы и кости не ноют еще от старости. Ригар сдюжит.
У него подрастают пятеро сыновей и шесть дочерей. В сравнении с сородичами слишком мало, но Альтара чересчур ревнива, и испросить у нее позволения на третью наложницу Ригару пока не удалось.
Он распрямил плечи, дал себе десяток мгновений роздыха и снова вгрызся киркой в породу. Сезоны уходят, и старость уже не за горами. Следующий дождепад для старшего сына пятый, с приближением подснежья тот сядет в седло и отправится с ватагой, куда пошлет правящее семейство. Остальным сыновьям до зрелости еще далеко, а значит, на покой Ригару уходить рано.
У Рамира, соседа справа по спальному коридору, десять сыновей, из которых трое уже достигли зрелости. У Ражгера, соседа слева, и вовсе четырнадцать, шестеро из них в седле. Оба давно оставили воинские занятия и проводят сезоны бодрствования в безделье и неге.
Кто знает, сколько Ригару суждено еще прожить. Кто знает, уцелеют ли в походах его сыновья. И кто знает, сколько времени его чресла сохранят мужскую силу. Альтара немолода и не хочет больше рожать. Наложницы немолоды тоже. В последний дождепад степнячка не понесла, а девка с Предгорья выкинула плод. Семье нужна свежая кровь — хочет Альтара или не хочет, на это подсолнечье Ригар привезет в семью новую наложницу.
Рыбацкий баркас ткнулся носом в берег на рассвете. Файз вымахнул на мелководье. Уцепившись за поданное сородичем весло, подтянул баркас к береговой кромке.
Ветроход заканчивался. На востоке всходило красное, злое солнце. Рыбу следовало завялить на нем. И отдать — богатый улов пойдет на прокорм чужакам. Их ждали со дня на день.
На полях землеробы спешно собирали последние колосья, на грядках — последние овощи. Пастухи готовились загнать в подземелья дойных животных, другие уже подтаскивали на волокушах к гротам стога высохшей на солнце скошенной травы. Вернувшиеся с лова рыбаки законопачивали наземные жилища. Управлялись с последними предсолнечными хлопотами женщины. Разглядев среди них Сайлу, Файз улыбнулся.
— Сайла, — окликнул он, приблизившись.
Девушка вздрогнула, затем улыбнулась ему. Правда, не радостно и задорно, как будущие невесты улыбаются суженым, а, скорее, печально и робко.
Файз переступил с ноги на ногу.
— Хороший был ветроход, — сказал он первое, что пришло на ум. — Рыбы наловили много.
Сайла кивнула.
— Хороший.
— Скоро под землю, — почесав в затылке, поведал Файз. — Поспим, а там и дождепад начнется.
Сайла кивнула вновь.
Файз неловко помялся, затем выпалил, будто в омут нырнул:
— Пойдешь за меня?
Девушка зарделась, отступила на шаг, затем попятилась. Развернулась спиной и побежала прочь.
«Дурень неуклюжий, — бранил себя Файз, глядя ей вслед. — Разве так зовут замуж? Вместо чтобы сказать, мол, любит, на руках будет носить, заладил про ветроход да про рыбу. Нашел, простофиля, о чем потолковать с будущей невестой».
Солнце палило нещадно, хлестало лучами сквозь поредевшие, сбросившие листья древесные кроны. Ватага сосредоточилась у опушки. От наземного поморского селения воинов отделяло поле, сжатое уже, черное, с потрескавшейся землей и рыжими подпалинами от жухлых, побитых зноем островков сорной травы.
— Делись, — гаркнул Ригар и ожег плетью коня. — Первая десятка, за мной!
Рассыпавшись веером, десятка ватажников вылетела в поле, пошла по нему наметом. Другая неспешно выкатила из редколесья запряженные тягловыми лошадьми пустые подводы. До подсолнечья оставались две неполных декады, времени на этот раз хватало с запасом. Путь от Поморья до родных земель будет нетрудным, не то что накануне подснежья. Лениво перебрасываясь словом-другим, ватажники погнали подводы к селению.
— Девок уводите, — суетился староста. — Быстрее, ну!
Файз расправил плечи, встал рядом с сородичами на околице, угрюмо глядя на стремительно приближающихся всадников. Обернулся — молодицы спешили по переулкам между жилищами к входам в подземный город.
Ватага достигла селения. Соскочил с коня рослый, русобородый и голубоглазый главарь.
— Старосту ко мне! — рявкнул он, проводив досадливым взглядом спешащих к подземельям поморок. — Живее!
Файз не слышал, о чем говорил чужак с то и дело отвешивающим поклоны старостой. Он привычно прикидывал, сколько мешков, тюков и бочонков придется загрузить на приближающиеся подводы, и так же привычно думал, что, приведись ему схлестнуться с чужаками в кулачном бою, одолел бы любого.
— Девку требует, — прервал раздумья коренастый приземистый Тефез. — Дани ему мало, — Тефез зло сплюнул себе под ноги, — девку ему подавай, поиздержался, мол, в девках, гаденыш.
Файз почувствовал, как сами собой сжимаются кулаки и наливаются яростной кровью глаза. А миг спустя он увидел Сайлу.
Та шла к чужакам. Брела, спотыкаясь, потупившись, и сородичи расступались перед ней, шарахались в стороны, словно от нечистой. На мгновение Файз замер, не понимая, не осознавая еще, что случилось, а когда пришел в себя, оттолкнул пытающегося удержать его Тефеза и рванулся Сайле наперерез.
Он бежал к главарю пришлых, несся, летел, как пущенная из лука стрела, не обращая внимания на окрики сородичей, на выдернувших из ножен клинки ватажников, на размахивающего руками старосту.
— Убью, — рычал, ревел Файз на бегу. — Голыми руками сломаю.
Страшный удар в затылок обрушился на него, когда он был уже в двух десятках шагов от ватаги. Файз рухнул на землю лицом вниз. Как суетятся вокруг него сородичи, как подобострастно кланяется людям железа староста и как с тоской, с отчаянием смотрит на него Сайла, Файз уже не видел.
— Отнесите его в подземелья, — велел староста, когда главарь чужаков, презрительно хмыкнув, с силой вогнал в ножны клинок. — И приглядывайте. Видите, у человека беда. Чтоб вас Неспящий побрал, — пробормотал он, переведя взгляд с бесчувственного сородича на ватажников. — Чтоб вашим детям никогда не родиться…
— Сайла — красивое имя, — сказал Ригар, усаживаясь напротив поморки на привале. — Ты не раскаешься. Жизнь в железистых землях сытна и привольна, законы справедливы, а женщины не изнурены тяжелой работой. Наложницы, конечно, не то же самое, что жены. Они не столь вкусно едят, не столь много болтают и не столь беззаботно живут. Но сыновья, которых ты мне родишь, станут воинами, а дочери — женами воинов. Мы многочисленны и отважны, и нет в мире силы, способной совладать с нами.
— Насколько? — разлепила губы поморка. — Насколько вы многочисленны?
— Тебе следует говорить не «вы», а «мы», — бросил Ригар. — Ничего, еще научишься.
— Так сколько же вас?
Ригар хохотнул.
— Две тысячи воинов. И в пять раз больше женщин, стариков и детей.
— Две тысячи воинов? — эхом отозвалась Сайла. — Так много?
— Будет больше. — Ригар пожал плечами. — Женщины рожают новых воинов.
Он подумал, что с этой девкой ему повезло. Красивая — делить с ней ложе будет в радость. К тому же не полонянка, а напросившаяся в наложницы по собственной воле и, значит, будет ласковой и покорной. Ригар почувствовал, как его чресла опалила жаром мужская сила.
Взять ее, что ли, думал он, глядя на потупившую очи долу поморку. Не ждать дождепада, а взять прямо сейчас.
Ригар мотнул головой и заставил себя подавить желание. Если девка понесет, подсолнечье ей не пережить — угаснет от потери сил вместе с плодом во сне. Ничего, он подождет. Главное сейчас сладить с Альтарой и перетерпеть ту брань, что выпадет на его долю за оставшиеся до смены сезонов дни.
Файз пришел в себя, вскинулся на ложе. Мучительно застонал, вспомнив, что произошло перед тем, как потерял сознание. Огляделся — на известняковом наросте у стены, сложив на коленях руки, сидел староста.
— Не надо горевать, — мягко сказал он. — Все худшее уже позади.
Файз рывком сел, отдышался. Ему хотелось задушить старосту, он едва сдерживался, чтобы не броситься на того.
— Позади, говоришь? — прохрипел Файз, с ненавистью глядя старосте в глаза. — Для тебя — не твою невесту увели чужаки.
— Для всех, — сказал староста спокойно. — И для тебя тоже. Хотя бы оттого, что она никогда бы не пошла за тебя.
— Что? — переспросил опешивший Файз. — Что ты мелешь, старик? Откуда тебе это знать?
Староста вздохнул.
— Это я велел тебя оглушить, — признался он. — Иначе тебя не было уже бы в живых.
— Вот как? — подался к нему Файз. — Может быть, и Сайле тоже ты велел уйти с чужаками?
— Так и есть, это велел ей я. Что смотришь? — Староста криво усмехнулся. — Не понимаешь?
Файз оторопело замотал головой.
— Немудрено. — Староста поднялся на ноги. — Готовься, в нынешний дождепад времени отъедаться у нас не будет. Проснувшись, мы отправимся на юг. Все, способные держать в руках оружие.
— Оружие? — переспросил опешивший Файз. — Какое оружие, старик?
Староста не ответил.
Когда человек железа заснул, Сайла еще долго лежала недвижно, прислушиваясь к затихающим в подземном городе звукам. Когда истаял и сошел на нет последний из них, она откинула с себя шкуры и поднялась с ложа. Осмотрела спящих — русобородого воина, трех женщин, подростка своих лет и с десяток детей помладше.
«Только мужчин, — вспомнила она слова старосты. — Только их. Детей и женщин не тронь, мы сами решим, что с ними делать».
Сайла шагнула к стене, медленно, осторожно потянула из ножен клинок. Ее передернуло, затем заколотило от того, что предстояло сделать.
«Древний обычай велит убить тебя, — сказал староста четыре сезона назад, когда она, еще не понимая, что особенная и проклятая, выбралась из семейной спальни на второй день подсолнечья. — Надо же, никто и в мыслях не держал, что Неспящим может оказаться женщина. Что ж, мы переиначим обычай. Ты — не беда нашего рода. Ты — наша надежда. Единственная…»
Сайла намертво зажала рукоятку клинка в ладонях. Шагнула к ложу, зажмурилась, занесла оружие над головой. Страшно было отчаянно. А еще тошно и муторно, гораздо хуже, чем в бессонные дни и ночи, когда она оставалась среди спящих одна. Сайла стиснула зубы и с маху полоснула русобородого по горлу. Кровь хлестанула ей на ладони. Сайла отпрянула, согнулась в рвотном спазме. Затем выпрямилась.
— Один, — сказала она вслух.
Ей предстояло зарубить, заколоть, зарезать две тысячи воинов. Времени на это у нее было вдоволь — все двести шестьдесят дней между ветроходом и дождепадом.
Рассказ Майка Гелприна опубликован в журнале "Русский пионер" №98. Все точки распространения в разделе "Журнальный киоск".