В историю Костромы перестройка вписала такие удивительные события, как вечера творческой интеллигенции. Именно так и назвались эти многофигурные, многословные посиделки ста пятидесяти – двухсот человек в областном драматическом театре имени Островского.
Само место диктовало стиль собрания. «Новые формы» по Треплеву-Горбачёву. Хотите обновления? Пожалуйста! И под присмотром секретаря по идеологии обкома КПСС, заведующего отделом культуры облисполкома и, разумеется, товарищей из комитета госбезопасности, который располагался на улице Симановского, костромские писатели, художники, журналисты и члены Союза театральных деятелей, а так же примкнувшие к ним служащие в театре актёры начали выпускать копившийся десятилетиями пар недовольства. Насколько помню, допускались на вечера и студенты – по пригласительным билетам, которые раздавали в профсоюзных студенческих комитетах.
Первые вечера вёл Игорь Александрович Дедков – человек очень достойный, искренне уважаемый даже теми, кто втайне завидовал его известности. Литературного критика Дедкова печатали толстые журналы, он не боялся полемики с венценосными лауреатами всяческих премий и часто писал резкие, почти революционные по тогдашним меркам статьи. Его душила, но так и не смогла придушить до конца туповатая советская цензура, которая часто вымарывала вполне безобидные аллюзии, но не врубалась в контекст. Дедков в Костроме был руководителем литературного объединения «Молодые голоса», туда ходило много хороших и талантливых людей, позднее ставших гуру местной журналистики или просто пишущих для себя и близкого круга.
Судя по опубликованным после его смерти дневникам, Дедков искренне надеялся, что перемены возможны без слома всей системы, что тёмная сторона жизни уступит светлой – во всяком случае, шанс такой есть. В апреле 1987 года он писал: «Я и в самом деле думаю, что время решающее: или социализм будет возрождён в нашей стране, или – похоронен на долгие десятилетия или навсегда…» Вероятно, его желание собрать для общего разговора людей творческих или, по крайней мере, думающих, было вызвано тем же стремлением повернуть человека лицом к идеалам юности.
Шестидесятническая закваска была в нём сильна – поэтому он был прекрасен и уязвим.
А те, кто давал разрешение на ещё вчера невозможные, недопустимые сходки, просто решили отчитаться перед начальством о том, что партийные кадры в Костроме тоже «перестроились», тоже приветствуют гласность.
(На полях: анекдот того времени. Летит над деревней Змей Горыныч. Огнём дышит, дымом пышет, а сам орёт во все три глотки: «Перестройка! Госприёмка! Ускорение!» Один мужичок внизу спрашивает другого: «Чё это с ним?» Второй отвечает: «Да вот опять коммуниста съел».)
Первый вечер был посвящён обсуждению трёх новых романов. «Плаха» Чингиза Айтматова, «Пожар» Валентина Распутина, «Печальный детектив» Виктора Астафьева. Думаю, ценность этих произведений Дедков вполне понимал (о том же «Пожаре» он написал в дневнике: «нечто скорее очерковое, чем художественное с напрасными рассуждениями о душе, теле, духе, то есть с «обязательным» ныне набором неглубокого мудрствования»), но ему хотелось вывести разговор на тему «что с нами происходит?», на диагноз обществу – и это могло бы произойти, если б не изначальная предрасположенность всех русских интеллигентских тусовок к тому, чтобы рано или поздно воспроизвести «литературную кадриль» из «Бесов».
«Литературная кадриль» - матрица нашего образованного общества. Повторяемость и взвинченность – исходные свойства такого рода собраний. Впрочем, в восемьдесят шестом для меня это был первый опыт знакомства с подобной бурливой средой.
С самого начала обсуждение пошло то в лес, то по дрова.
Почти каждый выступавший, начав с оценки романов, быстро переводил речь на цеховые или личные проблемы. Художники жаловались, что не хватает мастерских, а молодым трудно пробиться на выставки, литераторы сетовали на неразвитость и всеядность читателей, о чём говорили журналисты - не помню, но вряд ли их речи успешно состязались с премудростью Соломоновой.
Наконец, вышел на сцену один из «Молодых голосов», Гриня Кусочкин, фотограф пожарной части, который в ту пору писал пудовые фантастические романы и ещё не думал о живописи, и заявил, что «Печальный детектив» - произведение вовсе не современное, что, судя по отдельным деталям, написан он был ещё в семидесятые, а сейчас вытащен на свет Божий и что он, Гриня таких историй может рассказать с десяток. Сидевшие в зале члены Союза писателей начали негодовать, зачем такому горлопану дали слово, Дедков попытался как-то урезонить Кусочкина, но тот отличался умением на минуту став премьером, растягивать свой бенефис сколь угодно долго.
Назревал скандал, финала которого я не дождался.
По дороге домой я обдумывал свою непроизнесённую вслух речь, которую мне хотелось выпалить в лицо творческой интеллигенции, а также её кураторам. Речь получалась длинная, а суть сводилась к тому, что исчерпан уровень понимания действительности, и прежними художественными методами её не отразишь и не осмыслишь. Нагловатое заявление, но вполне приличествующее тому карнавалу, который начинался в стране.