Вот такой была наша встреча с Камией. Тогда мне было 20 лет, а ему 24 года. До этого я ни разу не пил со старшими, и не понимал, как и что правильно делать, но Камия, по-видимому, тоже ни со старшими, ни с младшими до этого не пил.
— «Тупицы» — потрясающее название.
— Я плохо названия придумываю. Батя всегда про меня говорит, что я тупица, потому так и назвал.
Принесли бутылочное пиво, и я первый раз в своей жизни налил кому-то алкоголь.
— Название твоей команды по-английски круто звучит. Твой папаня как тебя зовет?
— Батюшкой.
Камия, не сводя с меня взгляда, залпом опрокинул стакан пива, и продолжил смотреть мне прямо в глаза.
— Называет, — после нескольких секунд молчания прибавил я.
Камия почти зажмурил черные глаза:
— Ух ты, вот и бокэ[1] внезапно! А я не ожидал. Даже если бокэ, даже если это особая семейная фишка, даже если у тебя папочка идиот, я-то смысл понял, но на это время потребовалось.
— Извините.
— Ладно, не извиняйся. Всегда говори все, что в голову взбредет.
— Хорошо.
— Давай лучше пошутим. Но если я серьезно задам вопрос, ты честно на него ответишь.
— Да.
— Спрошу еще раз, как тебя называет отец?
— Олл ю нид из лав.
— Как ты зовешь отца?
— Вымирающая деревня.
— А мать что про тебя говорит?
— В кого ж ты такой?
— А ты как называешь мать?
— И в кого ж я такой?
— Только начали, а уже все получилось.
Наконец Камия улыбнулся и облокотился на спинку стула.
— Вдвоем неплохо время проводим. Разве смешить так уж сложно?
— Да меня чуть не стошнило.
— Нам обоим еще учиться и учиться. Ладно, выпьем.
Я не знал точно, когда нужно подливать в рюмку, и прежде чем осознал, Камия налил себе сам и выпил.
Он несколько раз повторил «Я угощаю», поэтому я решил, что нужно платить поровну и сказал: «Я тоже плачу», но Камия ответил: «Идиот, в мире актеров нормально, когда старший угощает младшего», — и по его довольному виду я догадался, что он очень хотел это сказать.
Я был настолько рад приглашению, что непроизвольно захотел спросить, почему в начале выступления нужно было кричать женскими словами.
— Это свеженький подход, но без него можно и обойтись, — сказал Камия. — Сам-то подумай, зачем вообще женскую речь использовать?
Камия с серьезным видом заглядывал мне в лицо. Я занервничал: надо ответить поскорее.
— Слушатели думают, зачем мужчине нужно говорить женскими словами, и это их отвлекает от важных разговоров, - честно ответил я.
— Ты университет закончил? — обеспокоенно спросил Камия.
— Старшую школу, — ответил я.
— Идиот, в универе не учился, так что не корчи тут из себя умника, — и приблизив ко мне лицо, сделал вид, что бьет меня по голове кулаком.
— Надо обязательно из толпы выделяться, — повторял Камия, и когда на его покрасневшем от пяти выпитых стопок сётю[2] лице оба глаза куда-то поплыли, я, не зная, как разговор обернулся таким образом, склонил голову: «Примите меня в ученики, пожалуйста».
Это не просто была не шутка, эти слова шли из самой глубины сердца.
— Ладно, — очень просто отреагировал на мою просьбу Камия, и сказал официантке, которая как раз принесла сакэ, — здесь сейчас начинаются отношения мастера и ученика, будь свидетелем, — и официантка откликнулась послушно, — Конечно, конечно.
Хотя для Камии такой опыт явно был впервые, я решил, что на него можно положиться, ведь он вел себя так, будто знает, как нужно. Заполучив свидетеля для этой несуразной сцены, мы дали торжественную клятву учителя и ученика.
— Только у меня есть одно условие, — с каким-то особым смыслом начал Камия.
— Какое?
— Хочу, чтобы ты никогда не забывал, а всегда помнил обо мне.
— Вы что, уже помирать собираетесь?
Камия оставил без ответа мой вопрос, взгляд его не моргающих черных глаз неподвижно застыл. Видимо, пока он что-то обдумывал, то время от времени переставал слышать мой голос.
— Ты же не учился в универе, значит память у тебя так себе, и про меня ты быстро забудешь. Так что я хочу, чтобы ты смотрел на меня вблизи, записывал что говорю, что делаю, и составил мою биографию.
— Биографию?
— Ага, если напишешь, проникнешь во все секреты мастерства.
Интересно, как это — писать биографию. Наверное, что-то вроде способа общения с семпаем[3].
Агентство, в котором я работал, было небольшой компанией. Туда входил один известный еще со времен моего детства актер телевидения, несколько актеров, которые выступали в основном на сцене, а из эстрадных артистов были только мы. Когда я студентом принимал участие в любительском мандзае, меня окликнул приветливый на вид мужчина — это и был хозяин моего агентства. Я рассчитывал на добрый прием, ведь наша команда была единственной, но с самого начала работы оказалось мало, и чаще всего мы выступали в районных заведениях и маленьких забегаловках.
Мне очень нужен был учитель, просто необходим. Я завидовал дружеским разговорам коллег по цеху, которые поддерживали отношения «семпай – кохай[4]», жизни актерских уборных, где собирались молодые артисты из разных агентств. У нас-то не было места в гримерке, мы всегда понижали голос в углу коридора и перед туалетом, чтобы не привлекать внимания.
Официантка подошла, чтобы принять последний заказ, и Камия спросил: «Барышня, прости, можно еще по две рюмки?»
— Конечно. Вы турист? — услышав вопрос, Камия выпрямил спину, — Я местный бог, — гордо ответил он бессмысленностью, а официантка рассмеялась в голос.
— Ты книжки читаешь?
— Совсем не читаю.
Камия выпучил глаза и уставился на рисунок моей футболки, потом перевел взгляд на мое лицо и с чувством кивнул: «Читай».
Видимо, праздничный фейерверк уже закончился, открыв дверь закусочной, внутрь заглянуло несколько человек, но в этот раз официантка предупредила, что сегодня они уже закрываются.
— В такой-то день надо работать до последнего клиента, разбогатеешь.
Хотя Камия сказал так, но судя по народу в глубине зала, это больше напоминало закрывающую вечеринку для местных.
— Чтобы написать мою биографию, надо чтобы текст художественный был, так что лучше читать книги.
Камия, похоже, и впрямь думает заставить меня писать его биографию.
У меня не было привычки часто читать книги, но мне чрезвычайно захотелось начать. Камия быстро приобрел сильное влияние надо мной. Я хотел заслужить его похвалу и очень не хотел ему разонравиться — что-то произошло, что заставило меня так думать.
Камия, поклевывая крокеты палочками, сказал со счастливым видом: «Я люблю книжки».
Видимо, в начальной школе, пока другие одноклассники дрались за «Энциклопедию животного мира» и «Босоногого Гэна»[5], Камия зачитывался историями жизни замечательных людей.
— Картинки будут на обложке и кое-где по тексту. Все остальное — только шрифт.
Видимо, Камия особо хотел подчеркнуть, что в книге должно быть много типографского шрифта.
— Знаешь, что за человек был Нитобэ Инадзо?
— Тот, что на банкноте в пять тысяч йен?
— Ага, он еще много чего сделал. И про это напиши.
— Вот оно как. Что это за человек, который что-то сделал?
— Да забыл уже, но помню, было интересно, когда читал.
Камия произнес страстную речь о том, как интересны жизнеописания. По его словам, из художественного текста ясно, что поступки, которые совершил выдающийся человек, великолепны, но, вообще говоря, по натуре они идиоты, и видимо с детства думают, что все удивятся, если кто-то напишет их биографию.
— Ты болтать не особо умеешь, зато у тебя спокойный наблюдательный взгляд, так что ты просто создан, чтобы писать биографии, — хотя Камия так сказал, в моих мечтах я зарабатывал на жизнь как актер мандзая. Когда я сообщил Камии об этом, тот насмешливо перебил меня:
— Очевидных вещей-то не говори.
Я попросил объяснить, что он имеет в виду под этой очевидностью.
— Раз уж ты актер мандзая, ты обязан придумать интересное выступление, это само собой ясно, и всякие разные повседневные поступки ты совершаешь ради мандзая. Так что вся твоя обычная жизнь — уже часть мандзая. Мандзай — это не веселая вещь, которую могут придумать люди, это штука, которая выводит на сцену чистый без фальши образ человека. Одним словом, его нельзя воплотить в жизнь умом, это штука, которая получится только у бокэ, который верит, что он бокэ и в жизни, и на сцене.
Камия периодически отбрасывал пальцем спадавшую на глаза челку.
— «Одним словом, надо жить и честно и упорно добиваться, чего очень хочешь. Мандзайси нужно действовать так-то и так-то», - люди, которые так говорят, никогда не станут мандзайси. Ты не станешь настоящим актером, если много лет будешь только играть и постепенно приближаться к актерскому мастерству. Это же просто пылкая мечта. А настоящий актер, радикально говоря, это актер, который может и овощами торговать.
Камия говорил, будто проверяя сам себя слово за словом. По скорости произношения и выражению лица было понятно, что эта речь произносится перед людьми первый раз, но уже отрепетирована.
— Но разве Вы сами не говорите, как нужно действовать актеру?
Я задал вопрос, который пришел мне в голову немного раньше. Подумал, что у него-то можно спросить. Однако:
— Ты к словам придираться собрался? Как наставник, я из тебя дурь-то выбью, — сказал Камия, и стало понятно, что он и сам не прочь бы это выяснить.
Камия скрестил руки и с чувством кивнул.
— Говорить, что надо делать мандзайси, и говорить о мандзайси — абсолютно разные вещи. Я говорю о мандзайси, вот что я делаю.
— Понятно.
— Люди, которые приходят к началу представления и выступают с готовой вещью, тоже молодцы, конечно, но есть люди, которые не замечают, что они мандзайси и с рождения тихо-мирно хорошие овощи продают, - вот они и есть настоящие бокэ. Так что, люди, которые все это сознают, сами выходят на сцену: «Знаете, напарник мой забыл, что он прирожденный мандзайси, ну, он же идиот, и даже сейчас не замечает и овощами торгует. Какого черта овощами торговать?» – вот это называется настоящий цуккоми[6].
Камия закончил говорить и в тот же момент залпом проглотил сётю, поднял над головой рюмку и начал считать: десять, девять, восемь, семь, шесть. Когда Камия протягивал «оди--ин», официантка принесла еще сётю и поставила перед нами по рюмке. Перед моими глазами оказалось две рюмки, когда я прикоснулся к стеклу губами, Камия улыбнулся: «Не суетись и пей спокойно». Даже если человек напротив меня не был местным богом, он все равно выглядел будто призрак.
— Ну вот как-то так.
После этого Камия некоторое время молчал. В какой-то момент кроме нас не осталось больше посетителей.
Вместо них в глубине дальней залы на татами стали собираться местные.
— Вот так выкладываешься, а все равно никому не смешно. Хотя бы над такими искренними чувствами надо заставить смеяться и детей, и взрослых, и богов. В Кабуки, вроде, так же.
Мне приходилось слышать, что Кабуки и Но произошли от обрядов посвящения богам. В самом деле, для кого мы показывали номер никому не слышными тихими голосами, когда никто даже не слушал? Для кого, хотелось бы знать, объявляют нынешние спектакли?
— Биографию ведь публикуют после смерти этого человека?
— Ты не думай, что сможешь прожить намного дольше меня, — просверлил меня Камия острым взглядом.
Из-за какой неловкости он произнес эти слова?
— При жизни опубликуем первую часть, а после смерти – среднюю, — вдруг резко переменив настроение, на этот раз радостно сказал он.
— А как же последняя часть, жаловаться ведь будут?
— Зато так забавнее всего.
Камия взял счёт и встал со стула.
Когда мы возвращались, он сказал: «А хватка-то стальная, как будто мне горилла руку жмет».
Я нервничал из-за того, что это был мой первый опыт распития с семпаем, и Камия, наверное, чувствовал себя так же.
— Спасибо за угощение, — сказал я, а Камия ответил: «Не за что, не за что», - не смотря мне в глаза и как будто застыдившись чего-то, бросил: «Ну, мне в эту сторону, увидимся», - и не договорив, куда-то убежал.
— Запиши своими словами, что сегодня видел, пока еще живо в памяти, — когда я вспомнил эти слова Камии, в груди разлилось тепло. Наверное, писать будет увлекательно. Наверное, найти предмет, в который пылко вкладываешь всю душу, это счастье. По дороге к гостинице я зашел в магазин и купил ручку и блокнот подороже, чем обычно. Идя вдоль моря по улице, обдуваемой прохладным ветром, я раздумывал, с чего начать писать. Похоже, туристы угомонились и вернулись в гостиницы: люди показывались редко, негромко был слышен шум прибоя. Я прислушался — в ушах загудел как будто звук фейерверка, и я до следующего телеграфного столба пробежался немного.
***
Перевод с японского Надежды Корнетовой и Евгении Праутиной
Примечания переводчиков
[1] Бокэ (яп. ボケ/ 呆け) — дословно означает маразм или человека не от мира сего. Бокэ постоянно путается, забывает разные вещи и рассказывает глупости.
[2]Сётю (яп. 焼酎) — японский крепкий спиртной напиток.
[3] Семпай (яп. 先輩 букв. «товарищ, стоящий впереди») — человек, у которого гораздо больше опыта в той или иной области деятельности, частично выполняет роль наставника.
[4]Кохай (яп. 後輩) – человек, младший по возрасту, младший коллега.
[5] «Босоногий Гэн» (яп. はだしのゲン)— манга Кэйдзи Накадзавы, выпускавшаяся в 1973—74 годах и повествовавшая о жизни 6-летнего мальчика Гэна и его семьи до и после атомной бомбардировки Хиросимы 6 августа 1945 года.
[6] Цуккоми (яп. ツッコミ / 突っ込み — «вклинивание») — в мандзае играет роль реалиста-прагматика и пытается поправлять бокэ.