Это был самый короткий наш ходовой день за все путешествия. Ну, если конечно только не считать день, когда папуасы не пришли к нам и мы вообще никуда не ходили.
С утра моросил холодный противный дождь.
А в дождь ни один уважающий себя папуас с места не сдвинется. То есть, если дождь начнется во время движения, они будут продолжать идти. Но горе, если дождь начинает идти раньше папуасов...
Мы уже и палатки сложили, и вещи упаковали, намекая всем видом (особенно стучащими от холода зубами), что надо бы поскорее валить в теплые края.
Папуасы сидели под своим тентом, иногда выглядывая из-под него: не кончился ли дождь.
Дождь был затяжной, осенний. И было понятно, что кончится он месяца через два. Что плох согласовывалось с нашими планами.
Однако очередной раунд переговоров возымел действие. Небрежно помолившись, папуасы свернули свой шатер и мы выдвинулись в путь.
Моросящий дождь, чередующиеся подъемы на холмы и спуски с них обратно, уже знакомые серо-зеленые пейзажи - все это действовало умиротворяюще. И немного усыпляюще.
Но бодрящий ледяной дождь не давал заснуть на ходу.
Мы пошли мимо моих любимых слоистых скал.
Перешли через не менее любимые мшистые валуны причудливой формы.
Шли почти без перерывов, а на перерывах не задерживались. Больно уж холодно и неприятно было сидеть под дождем.
Мы уже предвкушали, как вот-вот тропа перестанет все время забирать вверх и мы начнем стремительно сбрасывать высоту. И сбросив тысячу метров, а может даже полторы, к вечеру окажемся в тепле. Относительном конечно. Но то, что на двух с половиной тысячах метров находиться гораздо приятнее, чем на трех с половиной понимали все.
Ну или по крайней мере мы так думали, что это очевидно и ежу понятно.
Как же мы заблуждались...
Забравшись на очередной, при чем самый высокий холм очень неприютный и неприглядный, папуасы вдруг остановились.
Они о чем-то посовещались, после чего ко мне отправились переговорщики.
Ну, как переговорщики?
С нами шел Хатта, который знал 50 английских слов, и все они как назло не подходили к ситуации.
Джефймс, который знал чуть больше, шел где-то сзади с Раймондом - нашим основным спикером.
Мало того, что наши толмачи отстали от основной группы, старейший и мудрейший из папуасов - Бапа - со своей поклажей рванул куда-то вдаль. И ко времени когда начали разворачиваться все события был в районе второго лагеря - нашей цели.
И вот тут самые ленивые папуасы без мудрого руководства решили показать себя во всей красе.
Посовещавшись, пришли они ко мне и стали рассказывать, что где-то там далеко-далеко сзади еле-еле ползет Раймонд со своим поврежденным коленом. Что они специально побежали догнать нас и сказать, что не надо дальше идти. Ибо Раймонд придет даже до этого места часа через три. А уж до второго лагеря и просто не дойдет.
Боже, какие актеры умерли в них! Как они изображали ползущего Раймонда.
Актеры исполняющие роль Мересьева плакали бы от зависти к их таланту.
Мне даже не очень требовался перевод Хатты. И так было понятно, что нужно ставить лагерь и никуда больше не ходить.
Но во-первых, был только час дня.
А во-вторых, вот на этом холме? на высоте большей чем мы ночевали до этого? Да тут и места-то нет.
Хатта быстро отмел все мои сомнения и тревоги, сказав, что это тоже место для лагеря. Не очень хорошее, но все-таки место. Следующий лагерь еще через два часа только.
Собственно туда мы и шли - два часа спуска с горок привели бы нас во второй лагерь - прекрасное место на берегу реки, а главное уже не на такой большой высоте. А не такая большая высота - это тепло.
Тепло - вот к чему все стремились. Все остальное были лишь детали.
Но Раймонд, бедный Раймонд с больной ногой. Он где-то еле полз и во второй лагерь мог приползти только глубокой ночью.
Мы уже минут сорок сидели на этом месте. Все окончательно замерзли, промокли и начали стучать зубами. Нужно было срочно что-то решать. Или идти вниз или как можно скорее ставить лагерь, переодеваться, греться.
Понимая, что спорить бесполезно, я обреченно махнула рукой - ставим лагерь.
Обрадованные папуасы тут же достали палатки и стали выбирать место под нашу палатку-столовую. Найти такое место на этом холме было непросто. Маленькие палатки еще можно было приткнуть, а вот большую уже было проблематично.
И тут появился Раймонд. Как ни в чем не бывало он спокойно шел. Не так быстро, как обычно. Но не полз из последних сил на четвереньках, не волочил раненую ногу... Он просто шел. И готов был идти дальше сколько угодно. Два часа вниз так уж точно.
И тут я рассердилась.
Я кричала папуасам, что эти плюшевые клоуны изображавшие умирающего Раймонда меня задолбали, что они меня достали. Они, их папуасия и их папуасские традиции.
Потом мне было немного стыдно, я вообще редко когда голос повышаю. Ну, на восхождениях не считается, там по другому не услышат. А вот чтобы так, объясняя людям как они неправы, так крайне редко. Почти никогда.
Но когда три дня спустя наш спокойный милый Раймонд тоже стоял и кричал: "Факинг Папуа, как меня достала эта Папуа и такие же папуасы!!!" Мне было уже не так стыдно. Это просто крик души, который не приводит ни к каким результатам, но иногда и душе прокричаться нужно.
Впрочем нельзя сказать, что мои гневные вопли не возымели никакого результата.
Хотя я и кричала на чистом русском. А что на английский-то размениваться, когда фразу "плюшевые клоуны" вряд ли бы смог перевести на индонезийский даже подошедший Раймонд.
Так вот. По тону моей речи и по тому как сурово я тыкала то в них, то в Раймонда, то в джунгли, папуасы поняли, что кажется Оля немного сердится.
Они даже стремительно стали сворачивать и упаковывать палатки, чтобы идти дальше.
И тут заголосили женщины. Они смотрели на меня ненавидящими глазами и орали все вместе, показывая что уж орать-то они умеют и я их все равно не перекричу.
Я думаю, что кричали они что-то вроде: чего ты приперлась в наши края да еще так неуважительно на наших мужчин кричишь.
Но наши индонезийцы перевели это как: мы замерзли и дальше не пойдем.
Я пыталась объяснить, что как раз здесь очень холодно. Если мы пройдем еще пару часов вниз, сбросим тысячу метров, станет гораздо теплее.
Иногда казалось, что они поняли и чаша весов склоняется в сторону "идти". И в душе загоралась надежда, что не все так бессмысленно.
Но... Меня добили последним аргументом: младенец больше не может идти.
- Он вообще не может ходить! Он даже ползать не умеет!
Увы, спор был проигран по всем позициям. Никого не волновало, что вот там будет теплее. И младенцу между прочим тоже. Оставлять заболевающего младенца на еще одну ночь на такой высоте вообще было рискованно.
Никого не волновало, что Бапа ушел вниз и уже наверняка ждет всех во втором лагере.
- Оля, они никуда не пойдут, - сказал Раймонд. - Но ты пожалуйста, поверь мне. В воскресенье вечером мы будем в Сугапе. Я обещаю.
Сказал он это так, что наши прожженные циники не смогли остаться равнодушными:
- Раймонд, ты только не плачь, - раздался ехидный голос у меня за спиной.
И мы поставили лагерь.
А потом пришел Бапа. И стал гоняться с мачете за своей бапихой. Потому что неважно было, что все встали, что идти вперед было бессмысленно. Жена должна везде в любой ситуации следовать за своим мужем. А если она этого не делает, так и на фиг такая жена, такую и зарубить не жалко.
Мачете у него отобрали. Жена воспользовавшись спасением рванула в джунгли. И Бапа скинув сапоги и остатки цивилизованности с дикими криками понесся в джунгли за ней.
Уже засыпая в своих палатках, мы могли слышать как не утихают разборки в стане папуасов. Кто-то вопил, кого-то куда-то тащили, кого-то били...
Я немного переживала, что вот так ругалась с папуасами сегодня.
- Вот придут они сейчас и порубают меня своими мачетами... Блииин... И зачем я так на них орала, - думала я, понимая что у нас кроме тоненьких стенок палаток никакой защиты нет от этих детей природы.
К ощущению постоянного холода и сырости добавилось еще ощущение абсолютной беззащитности. И не знаю даже какое из этих чудных ощущений доставляло мне больше беспокойство.
Но закончилось все хорошо. На утро все оказались живыми, включая младенца. Лишь лица некоторых женщин живописно украшали огромные синяки.