Рассказываем о Чили: горы, мечты, приключения и долгий полярный день. Часть вторая.
В Патагонии
I. Пунтa-Аренас
Сравнение “Чили-Аргентина” вполне закономерно: обе страны стекаются на крайний юг континента, в Патагонию. В семидесятых книга Брюса Чатвина “В Патагонии” открыла двери в этот затерянный мир природных и человеческих драм. Конечно, нельзя назвать Чатвина современным Джеком Лондоном, но он смог передать некий дух повседневного героизма и обрисовать человеческую гремучую смесь из европейцев и индейцев, предпринимателей и преступников, авантюристов и энтузиастов, героев, героев, где каждый встретившийся на пути интересен достаточно, чтобы стать прототипом для отдельного романа. К тому времени Панамский канал давным-давно оттянул на себя основное сообщение между Тихим и Атлантическим океанами, и пролив Магеллана перестал быть средством сообщения, а патагонские города – крутыми портами всемирного значения. Но вот книга вышла, и потянулись путешественники.
Я была в аргентинский Патагонии пятнадцать лет назад, и ощущение края Земли было непроходящим и вполне реальным. Какой-то я найду эту диковинную, нетронутую страну в 2020-ом? Чили и Аргентина обе владеют этим кончиком суши, последней континентальной твердью перед встречей с Антарктикой. Вот в документальном фильме “Патагонмен” целая орда участвует в экстремальном триатлоне: проплыть по ледяным океанским волнам, проехать на велосипеде вдоль побережья, а потом пробежать до финиша в одном из городков Терра дель Фуего****. Бегут и едут, правда, по дороге, но проложена она вдоль обрыва. Вполне символично.
Фильм еще не кончился, а я уже различаю внизу эту самую дорогу и снег на вершинах Кордильер, сверху выглядящий как рисунок измороси на стекле. Мы в Пунта-Аренасе. Пунта-Аренас – последний настоящий город континента, столица. А вот в Пуэрто-Наталес, как и в аргентинский город Эль-Калафате, приезжают с единственной целью подобраться поближе к национальному заповеднику Торрес-дель-Пейн, “дому” ледников.
Нас встречает в аэропорту Пако, крепкий человек лет шестидесяти:
– Вы ведь вправду хотите узнать о чилийской Патагонии? Тогда до того, как уезжать в Пуэрто-Наталес, я покажу вам город и музей. Вы поймёте, почему надо начать – в музее.
Он абсолютно прав: даже торопливая пробежка по невероятно грустной экспозиции краеведческого музея знакомит нас не только с историей, фауной и флорой, но также размечает главных игроков патагонской трагедии, последствия которой ощущаются и сегодня (“Студенты бунтуют не только против проблем ценообразования, но и требуют принятия законов, которые будут охранять права немногих оставшихся коренных жителей,” – Пако пытается быть справедливым к бунтовщикам, хоть и не поддерживает их методы).
Четыре племени населяли нынешнюю чилийскую Патагонию: охотники на лам, рыболовы, приплывшие из Полинезии ловцы тюленей и сивучей и сборщики трав и семян араукарии. Три племени были полностью истреблены за пятнадцать-двадцать лет с момента прихода западной цивилизации. От четвёртого на сегодняшний день осталось… 7 человек! Один из инициаторов геноцида, Хозе Менендес, – устроитель и благодетель, бизнесмен и, позже, филантроп, местный чуть не герой, чьим именем названы центральные улицы нескольких городов региона. Улицы имени другого доблестного истребителя индейцев-селькнамoв, садиста Джулиуса Поппера я, к счастью, не встретила, но – всё возможно. Тут ведь всё неоднозначно.
Патагония для русскоязычных детей накрепко была связана с поисками капитана Гранта и с рассеянным Паганелем. Но здесь искали не только пролив и морской путь, но и золото. В 1849 году легендарная Золотая лихорадка побудила чилийцев сорваться в Калифорнию “с самой лучшей в мире целью/Стать богатым за неделю” (П.Грушко). Но уже через сорок лет начался обратный процесс: тысячи чилийцев и сотни иностранцев хлынули в Пунта-Аренас (местные произносят на одном дыхании, “Пунтаренас”) в надежде овладеть золотыми слитками с Огненной Земли и разбогатеть, разбогатеть!.. Никто в результате не разбогател, селькнамы были полностью уничтожены, а “Пунтаренас” стал хорватской столицей за пределами Хорватии.
Шутка любителя парадоксов Славоя, безумного философа Жижека, по поводу колонизации “предложите народам, жалующимся на свое порабощение, вернуться в первоначальное свое состояние, и посмотрим, смогут ли они отказаться от проклинаемых ими поработителей и, одновременно, от даров западной цивилизации”, не насмешила бы выживших наследников патагонских индейцев. Они справлялись без “нас” веками. A получение даров цивилизации прошло далеко не гладко. Да, они наверняка не отказались бы от “даров”, но для этого надо было просто выжить: даже любовь и забота миссионеров убивали практически мгновенно. Что уж говорить о ружьях фермеров и охотников за патагонскими черепами, за которые давали вознаграждение (за кисти рук и уши тоже полагалась награда, но черепа оплачивались лучше). Поражаeт тот факт, что в просвещённом 1889 году, в освещённом огнями Всемирной выставки Париже, некий предприниматель выставил в клетке четырнадцать (по другим сведениям, одиннадцать) индейцев, кавескаров или селькнамов, под вывеской… “Каннибалы”. До начала Выставки в течение нескольких лет их демонстрировали в зоопарках Европы. Четверым из них удалось в конце концов вернуться в Чили и рассказать правду. Уцепившись за пятки аргентинского писателя Карлоса Гомерро, пишущего книгу о “каннибалах”, я нашла не только имя, но и фотографию “укротителя патагонцев”, француза (или бельгийца) Мориса Мэтра. На фотографии он одет в костюм укротителя, а рядом – девять испуганных людей разного возраста, от малыша до взрослого, в шкурах.
Уже вернувшись домой, я начинаю читать о человеческих зоопарках, и вдруг понимаю, что последний был закрыт всего за шесть лет до моего рождения; что на Всемирной Выставке 1889 года выставлялись не только патагонцы; что “дикарей” привозили в зоопарки Европы и Америки целыми племенами; что один из таких зоопарков располагался в пятнадцати минутах езды от моего дома, на Кони-Айленде…
Страшно жить на этом свете, в нем отсутствует уют:
Ветер воет на рассвете, волки зайчика грызут.
(Н.Олейников)
Но мы, мы сами страшнее любого другого зверя… это в нас отсутствует уют…
— Ничего у нас не покупайте, – неожиданно говорит Пако. – У нас не производится ничего, всё привозное. Мы ничего не умеем, промыслов собственных нет.
Нация убита. Прекрасная Патагония – это земля мёртвых зверей и людей, мёртвых надежд.
II. Таверна имени Сары Браун и кладбище её же имени
Но она прелестна, прелестна! И запятнанный кровью наивных гигантов-патагонов, кавескаров, óна, селькнамов, айникенков (теуэльче), Пунта-Аренас очень даже мил: здесь много памятников – рыбе и рыбакам, морякам и их кораблям, овцам и овчарам. Самое замечательное, по-моему – это брести по набережной, периодически фотографируясь на фоне очередного трагически затонувшего и превращенного в памятник корабля или спускаясь на песок, чтобы помыть сапоги – пардон, сорвалось! – омыть стопы в проливе Магеллана. Очень рекомендую. На главной площади растут деревья, любовно высаженные приехавшими сюда покорителями новых земель, гуляют пожилые супружеские пары (судя по старомодным парадным платьям под современными куртками, явно местные). Молодежи не видно: ни мам с колясками, ни уличных художников-музыкантов.
Европейский девятнадцатый век соседствует с постройками а-ля дикий Запад, но и те расписаны радостными фресками. Правда, чуть в стороне от главной площади и от широкого помпезного бульвара появляются мрачные, из любимого бетона, здания неясного предназначения. То ли тюрьма, то ли монастырь, то ли школа; всей разницы между этими тремя – это ширина окон и частота решёток. Но центр достоин любого европейского города и неудивительно: здесь работали французские архитекторы, а как же. Таков был социальный заказ. Брауны приехали из Курляндии; другой первопроходец, Менендес, – из Испании. Именно эти две семьи приватизировали Патагонию, развернув серьёзное овцеводство и то же время занимаясь благотворительностью – театры и школы, университеты и приюты… правда, попутно уничтожили местное население. Говорю же, всё непросто.
Особняк Сары Браун и особняк Хосе Менендеса соединены стеклянной галереей, поскольку местные магнаты породнились ещё в 1895-ом. Сара Браун, чуть не первая женщина-предприниматель всей Латинской Америки, умерла всего-то в 1955-ом, так что история колонизации и инкорпорации Патагонии тоже не так удалена во времени, как может показаться.
Вечером следующего дня мы выходим прогуляться перед ужином. Или вместо ужина. Только сейчас я замечаю, что в подвале очаровательного особняка С. Б. расположен ресторан. Вывеска “Таверна” видна издалека в негаснущем полусвете полярного вечера. Поравнявшись с особняком, мы слышим глухое скандирование. Демонстрация – пока ещё мирная. Колонна с плакатами останавливается через дорогу от нас, перед закрытой щитами и свежеокрашенной мэрией. Молодые энергичные лица. Не вдаваясь в подробности, мы ныряем в “Таверну”, чтобы пересидеть, и пируем до конца демонстрации. Наш приоритет – безопасность: это не наша страна, не наша борьба, и кому охота получить порцию слезоточивого газа. Так мы убеждаем друг друга. Не эти ли люди разгромили бульвар Менендеса, пробили толстые витрины ресторанов и отелей, покрыли краской стены и лица памятников? Не то чтоб мы этого не замечали, мы почему-то думали, что всё успокоилось и умерло, а недовольство утихло само собой… Это явно не так, в чём придется ещё не раз убедиться. Кстати, еще в тысяча восемьсот каком-то году жена Менендеса лишилась ноги в результате случайного выстрела в ходе очередных беспорядков. Для Патагонии волнения не редкость.
Входящие в “Таверну” здороваются друг с другом, целуются, подсаживаются к столикам. Всё здесь чудесно-изящно в стиле “всего понемногу”: неоклассический фасад с барочной лепниной, внутри – кирпичный потолок, выложенный ёлочкой, методом “каталонский свод”… в общем, полная картина выхода из сами знаете чего, из черты оседлости и скитаний с родителями по Аргентине в поисках хоть какой-нибудь работы, в местные княгинюшки. Толстые стены охраняют нас от звуков, еда удивительно добротна и вкусна, а чилийское пиво оказывается не хуже знаменитых вин. И постепенно становится неважно, что там наверху. Выйдя на поверхность по окончании ужина, мы не находим и следов демонстрантов.
Я вспоминаю рыночную певицу с живым лицом. Кто подстрелил её, что произошло с её ногой? Всё здесь неоднозначно и связано между собой какими-то мистическими нитями.
До отъезда рейсового автобуса в Пуэрто-Наталес остается часа полтора, а нас уже доставили на станцию. Где бы убить время… э-э.… посмотреть достопримечательности?
— Семетерио? ***** – неуверенно предлагает шофёр.
Как там у Джерома: “Молодой человек, у Вас каникулы, и вы не хотите осмотреть могилки?!” Действительно, есть что-то староанглийское в этих патагонских чилийцах!
Объяснившись кое-как, мы выясняем, как добраться до кладбища: четыре квартала вверх по улице, у памятника с граффити “Policías asesinos” (“Полицейские – убийцы”) налево и еще два квартала. Вход справа, там увидите. Грасиас. И не жалеем: вот они, хорватские переселенцы, укоренившиеся и так преуспевшие в Пунта-Аренасе. Вот роскошные памятники, стелы в память выдающихся членов местного хорватской общины, вот аллеи и площади города мертвых, рассказывающие историю взлета и падения некогда богатого порта и овечьего рая. Вспоминаем, как кто-то сказал вчера мимоходом: “У них было больше денег, чем планов на то, как их потратить”. Гигантские кипарисы подстрижены по всем правилам регулярного сада, какой-то загробный Версаль. Городское кладбище, эмигрантский табель о рангах. Прежние заслуги, социальный статус и класс вполне могут перетасоваться в этой игре. Кто был ничем, тот в эмиграции станет всем, если сможет. Мы сами всё это проходили, понимаем. Всё ненужное на слом, отдадим в металлолом. Отбросивший католицизм Гоич лежит голова к голове с забывшим заветы иудаизма Рувински, наёмники соседствуют с Indio Desconocido, истребленным ими “неизвестным индейцем”. Религия, происхождение – всё менее важно, чем ежедневное выживание. А вот и помпезные склепы членов семейства Менендас – и тех, что породнились с Браунами, и тех, что сочетались с Монтесами и с Бегети. У “короля Патагонии” Хозе Менендеса, в конце концов, было девять детей, так что удерживать деньги в семье и приращивать новые было несложно! На строительство кладбища пожертвовала деньги, ни за что не угадаете, – смайлик-смайлик – Сарa Браун, и кладбище названо её именем, a у самого входа можно увидеть её бюст. Энергичное лицо, решительно сжатые губы. Ну что ж, попрощаемся с бывшей хозяйкой города и – в путь.
****Огненная Земля (исп.)
*****кладбище (исп.)
Галина Ицкович
Продолжение следует...
Чили: черновик приключения. Часть первая