Было дело, мы писали о шикарном заброшенном многоквартирном доме, расположенном в одном из дальних концов нашей большой, но малонаселенной деревни. Осмотрев дом мы предположили, что жили учителя и врачи, а построен он то ли в 30-е годы ХХ века, то ли вообще гораздо позже. Но как оказалось, даже смелые наши предположения о возрасте дома были занижены.
В комментариях нашлась одна свидетельница эпохи. Выяснилось, что построен дом даже не в раннем СССР, а еще более далекие годы:
"У этого дома очень интересная история. К сожалению, как и все дома в этой деревне он давно без хозяина. А дом этот принадлежал купцу. На нижнем этаже был магазин. На верху жили сами. В советские времена жили две семьи. Дом был немного переделан. На левой половине дома жили директор школы с мужем киномехаником, на правой стороне жил сын этого купца, ярый коммунист, председатель колхоза, а затем просто пенсионер. Дом большой, был очень красивый и загадочный. А знаю я это потому что жили в нём мой дедушка и бабушка, которых уже давно нет в живых. Да и детей их тоже. А дом стоит."
И если следы многих старых построек уже стерло время и поглотил лес, то школа, в которой работал житель того самого дома, до сих пор существует и даже имеет внутри остатки артефактов, говорящих о том, что еще совсем недавно там кипела жизнь.
Но теперь все это лишь воспоминание, потому что я стою на провисшем полу одного из классов перед большим столом, заваленном пыльным и весьма интересным учебным инвентарем, и когда я переступаю, разглядывая и вороша лежащие на нем предметы, то под моими сапогами хрустят осколки разбитых пробирок и ажурных трубочек, а какая-то глупая птица, влетевшая очень некстати в пустое окно, теперь бьется о другое, застекленное. Надо бы ее как-то отсюда прогнать, чтобы не действовала на нервы.
Наташка, так же хрустя битым стеклом, бережно изучает содержимое одного из развороченных шкафов, а я припоминаю, что когда-то в детстве мы с моим другом Сенькой навыносили из класса физики целую гору подобных интересных штук: тогда в нас смешалась гремучая смесь из детской клептомании, детского же любопытства, а так же нашей общей любви ко всевозможной технике. Мы совершали эти акции неоднократно, и конечно же, в конце концов были пойманы с поличным, после чего часть награбленного мы вернули.
Но большую часть все-таки оставили себе, и потом много лет мне в моих вещах попадалась то какая-нибудь электрическая штуковина, то занятный механизм, изготовленный из оргстекла и стали. Кто-то, наверно, скажет, что это очень нехорошо. Однако, пару месяцев спустя наша школа со всеми подобными богатствами в ней — ко всеобщей радости детворы сгорела, а физик в скором времени помер. Так что тот учебный инвентарь в любом случае почил в бозе.
И вот теперь я стою перед целой кучей того, что так и манило меня к себе почти 30 лет назад. Все это так же пропало и разрушилось, а я не чувствую ровным счетом ничего. Разве что, нахожу забавным маленький плакатик, посвященный потерям сверхценной навозной жижи при разных методах хранения навоза.
Похоже, это самый интересный кабинет всего здания наряду с учительской, которая была сплошь завалена старыми документами и все теми же учебными пособиями и какими-то, видимо, работами учеников, вроде красиво оформленных подшивок газетных вырезок, озаглавленных, например, как «Ленин и вологжане». Там еще мне страшно понравились подборки плакатов по пожарной безопасности, на которых художник изображал юных пожарных в разных ситуациях, и то ли по приколу, то ли всерьез, он дал им совершенно нездоровые умственно-отсталые лица. Но вернемся обратно.
Что у нас тут? Диафильм. Что-то историческое. Ленин выступает в Смольном. Карточки с картинками, показывающими эволюцию общества от рабовладения до коммунизма. Учительский конспект, написанный каллиграфическим почерком, вроде того, что мы видели в заброшенном доме.
Читать лень, так как там ничего интересного, но мозг выхватывает несколько фраз, написанных с явным пылом: что-то о том, как важно привить ученику что-то там разумное, доброе и вечное. Да, девушка-учительница была явно очень молодой и незамутненной, наверно сразу после института. А класс этот, видно, предназначался для географии и физики.
Я осторожно переворачиваю носком сапога пластмассовую модель, изображающую горы и берег моря, а затем выхожу в коридор, старательно обходя участок сгнившего провалившегося пола.
Попадаю в кабинет химии, со стен которого на меня, конечно же, смотрят привычные советскому школьнику выцветшие выдающиеся ученые, имен которых никто, конечно же, никогда не помнил.
Черная фанерная доска на стене исписана граффити — очень ценный, кстати, источник информации на любом забросе. Кроме того, она украшена инсталляцией из нескольких бутылок от разных напитков, объединенных деревянной рамкой, которая некогда принадлежала то ли кому-то портрету кого-то из традиционных школьных классиков, то ли какому-нибудь важному наглядному пособию. Надо отдать должное учителям, так как среди всех этих граффити я не вижу ни одного ругательного слова, все четко, по делу, кто и когда здесь был, написано аккуратно и прилично. Без сомнения, все эти надписи оставлены бывшими учениками, которые иногда появляются в родной деревне и по сей день.
В класс заглядывает Наташка, сполна насладившаяся географией и физикой, бегло осматривает лежащие на полу бумаги.
Вместе мы отправляемся обследовать остальные помещения, которые, в целом, не представляют собой ничего интересного.
Я выкуриваю еще пару сигарет, а потом мы выходим на улицу, в густую высокую траву, чтобы осмотреть школу снаружи. Честно сказать, лично мне она кажется очень большой, будто бы когда-то она обслуживала сотню детей, а то и больше. Кто его знает? Сейчас наша деревня выглядит небольшой, но все говорят, что прежде она была просто огромна. Слава богу, что эти времена прошли, и оставшиеся жители, включая нас, новых — теперь могут наслаждаться спокойствием и свободой на больших пустых площадях. Мы идем вдоль нескончаемо длинной бревенчатой стены. Наташка сообщает мне, что школа была закрыта аж в 2003 году, то есть совсем недавно, а я поражаюсь тому, как быстро все меняется, и как легко и непринужденно погружает в хаос некогда такие упорядоченные вещи.