Наша рота в Броварах время от времени пополнялась штрафниками.
Осенью 84-го в казарме появился новый рядовой – Артур Черняк, в недавнем прошлом - курсант Киевского Высшего Военного Инженерного дважды Краснознамённого училища связи имени Калинина. Мы довольно скоро сдружились, и он рассказал, почему вместо учёбы в столице Украинской ССР должен дослуживать в «линейке» - линейных войсках, так называли у нас обычные, не гвардейские воинские части.
Новелла эта будет печальной. Артур с другими курсантами пошёл в увольнительную. На Крещатике (пусть будет Крещатик, точность локализации не так уж важна) они познакомились с девушкой – американкой. Курсантам надо бы бежать от неё куда подальше, не оглядываясь и как можно быстрее. Но вместо этого завязалась дружба народов. Они гуляли по городу, вечером расстались, друг Артура пошёл девушку провожать. А наутро она обратилась в милицию, рассказав, что её изнасиловали пьяные русские военные.
Дальше – дипломатический скандал («По «Голосу Америки» про это рассказывали», говорил мне Артур), следствие (доказательств вины не нашлось) и волевое решение начальства – всех, замешанных в тёмном деле, из училища уволить и разослать по разным гарнизонам. Артур, надо отдать ему должное, на гражданку США не злобился, понимал, что стал жертвой каких-то межгосударственных игр: отношения между Союзом и Америкой после смерти Андропова на какое-то время пришли в состояние «мимо тёщиного дома я без шуток не хожу», стороны обменивались недружественными репликами, и каждый хотел использовать малейший повод, чтобы побольнее, но безопасно для себя уязвить соперника.
Ещё один залётчик – военный водитель Слава Апциаури, грузин, страшный любитель выпить и подраться. Советская армия давала ему возможности реализовать оба увлечения, только по-тихому, но Славе не нравились даже наши не слишком жёсткие дисциплинарные рамки, он срывался и попадал на «гауптическую вахту», в просторечии – губу. В последний раз его отправили туда за то, что, стоя в строю, он вытащил из кармана ножнички и выстриг на голове стоящего перед ним салабона (солдата первого года службы) рисунок, по контуру напоминавший мхатовскую чайку.
Но самым главным и закоренелым нарушителем воинской дисциплины был командир второго взвода лейтенант Чесноков. Он почему-то положил себе за правило – заступая начальником караула, напиваться в зюзю. На развод лейтенант приходил трезвым, но с ударным запахом одеколона. Первая смена заступала на посты, а Чесноков уходил домой, ужинать. Вскоре он возвращался в караулку уже красноглазым и с легкими нарушениями дикции, так что скороговорка про тридцать три корабля, которые лавировали, ему бы вряд ли далась. К ночи он уже почти не вязал лыка. Как правило, всё заканчивалось появлением дежурного по части, после чего Чеснокова отправляли проспаться, а начкаром заступал кто-то из прапорщиков, срочно разбуженный и осчастливленный таким известием.
Примерно через год после дембеля я узнал: судьба лейтенанта оказалась такой же горькой забулдыгой, как и он сам. Жена от него ушла, он запил совсем уж по-чёрному, однажды побрёл куда-то ночью по трассе – и его сбила машина. Насмерть.