— Он проснулся, — знакомый женский голос прозвучал достаточно близко. — Позовите врача!
Алан открыл глаза. На него смотрела Кэтрин, держа за руку. Оглядевшись, он понял, что находится в больничной палате под капельницей. Очень сильно болела голова.
— Почему я здесь? — хриплым голосом спросил Тишман.
— А ты разве не помнишь, как грохнулся на сцене в конце выступления? Сначала мы подумали, что это такой эффектный трюк для гостей, но чуть позже все стало ясно и мы вызвали медиков, — ассистентка отпустила его руку и поднялась.
— Что со мной?
— Пусть лучше все расскажет врач, Натан как раз за ним побежал, — подойдя к столику у кровати, она взяла пластиковый стакан и сделала глоток. — Как ты себя чувствуешь?
— Слабость и голова трещит как с похмелья, может, я напился и ничего не помню? — с улыбкой спросил шахматист.
— Оставь свои шутки при себе, ты здесь уже двое суток, для веселья причин нет.
Посмотрев в её глаза, Тишман осознал, что что-то произошло, но как только он захотел потребовать все объяснить, в палату вошел врач, а за ним взъерошенный Натан Грин.
— Меня зовут доктор Гаус, как вы себя чувствуете? — достав фонарик, врач начал светить им в глаза гроссмейстеру.
— Да не очень, как будто выпил бочку виски.
Алан пытался держать взгляд ровно. Чтобы доктор мог его внимательно осмотреть.
— Нда, ну столько вы не пили. Я бы сказал, что вы вообще не пили, — закончив осмотр и поправляя халат, доктор Гаус отступил к стене. — Да и вряд ли теперь будете.
Он был высоко роста, подтянут. Очки в легкой оправе и пристальный взгляд карих глаз придавали ему вид супергероя из известных комиксов, казалось, что вот сейчас где-то на улице крикнет женщина и доктор Гаус, сбросив одежду, в геройском костюме прыгнет в окно её спасать. Алану даже стало смешно от этой мысли, но он тщательно скрыл улыбку, осмотрев лица присутствующих.
— Хватит говорить загадками, что со мной? Только не говорите, что из-за банального переутомления вы тут разыгрываете драму в трех ролях! — терпение Тишмана заканчивалось, и он начал повышать голос.
— К сожалению, переутомление не давит на отделы головного мозга, вызывая обморок, — врач присел на край стоящего около него стула и, вздохнув, продолжил: — Такое может делать только опухоль.
Наступила тишина, которую нарушали только голоса медсестер в коридоре.
— У меня рак? — безэмоционально спросил Алан.
— Да, у вас неоперабельная злокачественная опухоль головного мозга.
— Её можно вылечить?
— Увы, уже нет, рак мозга в такой стадии неизлечим, — доктор Гаус говорил с профессиональным сочувствием, которое выработалось за годы работы с пациентами такого рода. — Можно провести лечение, но это поможет продлить жизнь на пару недель, не больше.
— Сколько мне осталось? — он спокойно посмотрел на врача, казалось, что ответ не имеет никакого значения.
— Не больше шести месяцев, может, и того меньше, я не могу дать точный прогноз, все зависит от скорости развития болезни, — доктор Гаус сделал несколько шагов по направлению к выходу и, подойдя к двери, обернулся. — Не буду вам мешать, я думаю, вам есть что обсудить. Я пришлю медсестру, она завершит все процедуры, после которых вы можете быть свободны. Если понадоблюсь, то я в своем кабинете, — он сочувственно посмотрел на Тишмана. — Простите, мне очень жаль, — и вышел из палаты.
Взгляд Тишмана стал пустым, будто из него сразу ушла жизнь, повернув голову, он посмотрел в окно. Небо было голубым и безоблачным, лишь изредка на мгновение можно было уловить взглядом пролетающих птиц. Как хорошо снаружи и как пусто внутри. Не было никаких эмоций, он спокойно лежал и смотрел на двух ласточек, вдруг появившихся в небе. Они то взлетали, то падали, то подлетали друг к другу, и на миг казалось, что они вот-вот должны столкнуться, но какая-то неведомая сила внезапно отбрасывала их, позволяя продолжать свой небесный танец. Они были счастливы! Но разве птицам ведомо счастье? А людям? И резким порывом в мозг Алана врезалась одна единственная мысль: «Да, они счастливы. Они свободны, здоровы и есть друг у друга. Они любят небо, а небо любит их». Он повернул голову и обвел взглядом присутствующих, все молчали, только заплаканные глаза и тихие всхлипы Кэтрин нарушали эту тихую спокойную картину.
***
Незаметно вечер опустился на город. Белый «кадиллак» медленно двигался в потоке автомобилей. Три человека, находившиеся внутри, молча смотрели каждый в свою сторону. Алан спокойно рассматривал залитую огнями улицу. Она казалась ему чужой, уже какой-то прошлой. Он поднял глаза на чужие здания, осмотрел чужие магазины и кафе, все изменилось. Тишман почувствовал, что вся жизнь вокруг стала чужой, не его. Алана начала преследовать мысль, что срочно необходимо спрятаться, закрыться, отсидеться и подумать, главное — подумать, сделать то, что умеет лучше всего.
— Притормози у того магазинчика, — гроссмейстер показал небольшое здание с вывеской «Все лучшее у Фрэнка». Грин, медленно перестраиваясь в правый ряд, посмотрел на шахматиста в зеркало заднего вида, он все понимал.
— Пять минут, — бросил Тишман, открывая заднюю дверь, после того как машина припарковалась.
Через некоторое время гроссмейстер вернулся, держа в руках большую бутылку джина и несколько пачек сигарет.
— Алан, тебе нельзя, врач запретил алкоголь, — Кэтрин с испугом посмотрела на него.
— Если ты не заметила, то и жить он мне тоже запретил. Трогай, шеф, — он махнул рукой, как будто запрыгнул в такси.
Вклиниваясь в поток автомобилей, Натан вынул прикуриватель и подал его Тишману, не проронив ни слова.
***
Алан стоял и смотрел в зеркало, разглядывая себя: ровный нос, короткостриженые русые волосы, легкая дневная щетина, все как всегда, но какая-то деталь не давала покоя. Что-то неуловимое, оно вызывало ощущение перемены, с этим «что-то» отражение казалось другим, не его. И внезапно все стало на свои места: глаза, уставшие серые глаза, — в них проскальзывало что-то неуловимо тяжелое, сотни бессонных ночей и жизненных ошибок. Вот что он не замечал раньше — выражение глаз как отпечаток всей жизни. Победы и поражения, ложь и истина создали тот самый взгляд, который выражал саму суть его души. И среди всего этого особенно выделялась обреченность, то самое состояние человека, который осознает скорый конец. И все же глаза в зеркале казались спокойными, даже скорее смирившимися, готовыми принять судьбу, какой бы она ни была. В одно время бытовала теория, что на войне видно тех, кому суждено погибнуть, как будто они отмечены смертью. Один старый вояка рассказывал, что перед боем, посмотрев на солдат, он видел тех, для кого этот самый бой станет последним, и всегда оказывался прав. И, рассматривая свое отражение, Алан подумал, что теперь он сам один из тех солдат. С трудом оторвав взгляд от зеркала, Тишман пошел к окну, по пути наполняя бокал. Из окна открывался прекрасный вид на город. Улицы, как узкие ходы в лабиринте, разрезали сплошные громады высоток, уходящих в небо. Большое количество автомобилей и прохожих создавали ощущение муравейника, но муравейника современного, блистающего своим великолепием. Все было подчинено управляемому хаосу. На этих улицах, в этих огромных домах, люди рождались, жили и умирали. Здесь любили, предавали, творили и разрушали. Тишман представил себя на этих улицах, в этом доме, в этой квартире. Он видел себя, сидящего за шахматной доской и разрабатывающего новую стратегию для победы над очередным соперником. Потом спешащего в магазин за продуктами, бегущего на важную встречу и возвращающегося назад в квартиру. И так снова и снова. И в конце мертвого на кровати, вокруг которой стояли друзья и знакомые. Похороны. И снова эти улицы и дома, но уже без него. Ничего не изменилось, новый чемпион, новые прохожие, новый день и старый муравейник. Гроссмейстер залпом осушил бокал и рассмеялся.
— Какая отличная возможность перестать быть муравьем, — усмехнулся Тишман и медленными шагами двинулся по квартире, напевая одну из его любимых французских песен. Прогуливаясь, он краем глаза уловил шахматную доску с фигурами, ту самую, на которой просчитывал свои победные стратегии. Внезапно бросившись к ней, Алан схватил её и бросил об пол с такой неистовой злобой, что доска разлетелась в мелкие щепки, а фигуры рассыпались по всем углам комнаты. Тут же голову пронзила резкая боль, Тишман охнул и схватился за ручку двери. Немного переведя дух, он шаркая направился в спальню.
***
Он стоял в полумраке в больничной палате, тишину нарушал только монотонный звук кардиомонитора. На кровати без движения лежал мальчик, руку которого держала женщина, её темные волосы частично скрывали лицо, но что-то знакомое было в её образе. Алан сделал несколько шагов к кровати и посмотрел на ребенка. Вдруг мальчик повернул к нему голову — это был Патрик, он смотрел на Тишмана спокойно, как будто всегда знал, что шахматист рядом.
— Поиграй со мной, — тихим тоном сказал мальчик и протянул Алану руку, сжатую в кулачок. — Вот тебе мой подарок, ты же любишь подарки.
Ладонь Патрика раскрылась, и гроссмейстера обуял ужас, он держал в руке свое сердце, которое билось в такт кардиомонитору.
— Тебе нравится мой подарок? — мальчик смотрел на него со зловещей улыбкой. — Я приготовил его специально для тебя.
Тишмана сковал страх, и он не мог произнести ни слова, только молча наблюдал за происходящим. Вдруг Патрика начало сильно трясти, сердце в его руке забилось с бешеным ритмом, а кардиомонитор пищал с огромной частотой. Несколько секунд, и рука мальчика упала. Монотонный писк указывал на полную остановку сердца.
Женщина отпустила безжизненную руку ребенка и посмотрела на Тишмана. И он узнал её. Анна смотрела на него с ненавистью и презрением, её красивое лицо было испещрено морщинами, а из глаз текли кровавые слезы.
— Зачем ты убил его? — она поднялась со своего места. — Он просто хотел поиграть. А ты убил его! — её голос звучал противоестественно и дико. Тишман нашел в себе силы и сделал несколько шагов назад, но Анна двинулась к небу, огибая угол кровати и показывая пальцем.
— Он просто хотел поиграть! — постоянно повторяла она, надвигаясь на него.
Алан бросился к двери и выскочил в коридор. Из палаты все громче доносились крики жены. И он побежал что есть сил. Казалось, что коридор бесконечен, а крики становились все ближе. Из последних сил он рванулся вперед. В конце коридора находилась дверь, Тишман вбежал в неё и захлопнул за собой. И снова оказался в больничной палате, только теперь она была очень светлая и на кровати лежал другой мальчик, а рядом с ним находилась другая женщина. Так же монотонно пикал кардиомонитор. Алан узнал в ней свою мать. Она нежно гладила лежащего ребенка по голове и тихо пела колыбельную. Никто из них не обращал на шахматиста никакого внимания. Подойдя ближе к кровати, он увидел себя. На кровати лежал семилетний Алан Тишман, рассматривая шахматную фигурку белого короля, которую держал в пальцах.
— Ну вот и все, сынок, тебе пора, время вышло, — мама с нежной улыбкой посмотрела на мальчика.
— Мама, выброси её, она самая слабая, — мальчик доверчиво посмотрел на женщину и протянул фигурку.
— Оставь её себе на память, — подойдя к монитору, она нажала на нем какую-то кнопку. — У нас нет больше времени, тебя уже ждут.
Через мгновение мальчик начал задыхаться, а из его носа потекла кровь. Женщина спокойно стояла и смотрела на происходящее. Через некоторое время ребенок затих и фигурка короля выпала из ослабевших пальцев, покатившись по полу. Внезапно она с ненавистью взглянула на Тишмана.
— Зачем ты убил его? — мать двинулась к нему вокруг кровати. — Он так любил тебя. Он думал, что ты самый честный и добрый, а ты его предал и убил! — она протянула руки, пытаясь его схватить.
Алан отпрянул назад и наткнулся на что-то мягкое. Он резко развернулся и встретился с окровавленными глазами своей жены.
— Убийца!
***
Он подскочил на кровати, хватая ртом воздух. Пот стекал по лицу, а невероятная дрожь по всему телу не позволяла собраться с мыслями. Прошло несколько минут, прежде чем Тишман смог хоть как-то пошевелиться. Наконец-то дрожь отступила, позволяя с трудом встать на ноги и мелкими шагами дойти до кухни. Стакан воды вновь вернул его к жизни. Алан сел на стул, продолжая мелкими глотками пить воду.
— Отлично, ко всему прочему еще и кошмар, — проговорил гроссмейстер, рассматривая опустевший стакан.
Но вдруг его внимание привлек свет в одной из комнат. Это была комната, где раньше стояла шахматная доска, а сейчас по всему полу были разбросаны ее обломки. Тишман не помнил, чтобы свет горел, когда он шел на кухню. Хотя, судя по его состоянию, неудивительно не обратить внимания на такую мелочь. Алан поставил стакан на стол и направился к комнате. Войдя внутрь, он оторопел. На столе лежала полностью целая шахматная доска, на которой ровными рядами были выставлены фигуры. Над столом горел светильник, круглым пятном освещая доску. Казалось, что все было как всегда перед разработкой стратегии для партии. Но нет. Он чувствовал что-то чужое, будто комната была не его. Да и эта доска, которую он разбил вчера! Или не разбивал? Может, сон еще продолжается? Алан совсем потерял чувство реальности, не понимая, проснулся или еще спит. И это ощущение чего-то чужеродного еще больше погружало его в смятение. Тишман сделал несколько шагов к столу, но не заметил ничего странного за исключением того, что он прекрасно помнил, как бросил шахматную доску об пол и она разлетелась на куски. Вдруг шахматист уловил тихое движение в углу комнаты, но именно этот угол был меньше всего освещен, и ничего разглядеть не получалось, сколько бы стараний ни прилагалось.
— Как вам доска? Даже не скажешь, что она была собрана из тысячи кусочков? Мастерская работа, не правда ли? — приятный мужской голос прозвучал из того самого угла. Он был достаточно мягок, но в то же время одновременно звучали низкие и высокие ноты, как будто в нем одновременно слились голоса сотен разных людей.
— Что? — Тишман стоял как вкопанный, пытаясь осознать, что вообще с ним происходит. — Кто вы? И как сюда попали?
Алан пытался овладеть собой, но ноги его не слушали.
— Что за глупый вопрос, вы же сами так сильно желали сыграть со мой партию, а теперь делаете вид, как будто не узнали, странный вы человек, господин Тишман, — в голосе прозвучали осуждающие нотки.
— Я?! Да кто вы такой?! — Алан перешел на крик. Он почувствовал, что оторопь проходит и ноги снова ему подчиняются. Тишман резко прыгнул к выключателю, но тот не сработал. Гроссмейстер щелкал им снова и снова, но нет, прибор отказывался подчиняться.
— Электричество всегда подводит в самый нужный момент, я бы задумался над покупкой керосиновой лампы, она меня никогда не подводила, — голос звучал издевательски.
Но Алан и не собирался сдаваться, а быстро открыл полку комода, стоявшего у выключателя. Нащупав там холодный металл глока, он резко повернулся и направил пистолет в то место, откуда звучал голос.
— Выходи на свет с поднятыми руками, иначе я выпущу всю обойму! — послышался щелчок предохранителя.
— А вы опасный человек, господин Тишман, думаю, я нашел достойного соперника, — по другую сторону стола из темноты вышел человек в длинном черном плаще, руки были подняты до груди, и в одной из них он держал трость. На вид незваный гость казался примерно лет сорока. Он имел тонкие губы и ровный нос. Темные волосы были зачесаны назад, а бледность лица напоминала аристократов семнадцатого века, портреты которых украшали многие музеи Европы. Завораживающе темные глаза смотрели на Алана без каких-либо эмоций, просто холодный взгляд, который бывает у многих легендарных игроков в покер.
— Положи трость на пол! — скомандовал гроссмейстер.
— Ну как можно, такая вещь — и на пол, ни в коем случае, — на лице незнакомца появилась хитрая ухмылка. Он резко перекинул трость из одной руки в другую.
Раздался выстрел, потом еще два. Но незнакомец стоял, как будто ничего и не произошло, и нагло ухмылялся. Алан произвел еще несколько выстрелов, пока не услышал щелчки, указывающие на опустевший магазин.
— Вы так соседей разбудите, а им завтра на работу, — сказал незнакомец с улыбкой.
Шахматист был ошеломлен. Он был уверен, что не мог промахнуться с такого близкого расстояния. Человек в черном обернулся, осмотрел что-то позади него и произнес:
— Какую красивую стену испортили, придется делать ремонт, — повернувшись к Тишману, он сел на один из стульев около шахматной доски. — Не хотите присесть напротив? — незнакомец сделал пригласительный жест в направлении свободного стула.
Алан посмотрел на разряженный пистолет, потом закрыл глаза и снова открыл — ничего не изменилось. Странный человек продолжал сидеть за шахматной доской и смотреть на него. Тишман опустил пистолет и облокотился спиной на комод.
— Я точно сошел с ума, — он отрешенно улыбнулся. — Спятил! Не иначе.
— Ну, это смотря с какой стороны посмотреть, — человек в черном взял фигурку белого короля и стал пристально её разглядывать. — С одной стороны, мы все немного не в себе. Но с другой, если взять конкретно вас, то вы не более больны, чем люди на улице. Предупреждая ваши умозаключения, я скажу в вашу защиту, что меня, к вашему сожалению, убить нельзя никаким способом, и нельзя от меня спрятаться ни за какой дверью, — он поставил фигурку на место и посмотрел на Алана. — И, наконец, раз уж вы сами вызвали меня, то извольте вести себя адекватно и не придумывать небылиц! — последние слова прозвучали довольно резко.
Тишман положил пистолет на комод и сел на стул напротив незнакомца.
— Ну что ж, давайте знакомиться, я Алан Тишман, шахматист и медицинский волонтер. А вы, как я могу себе представить, Дьявол? — на лице Тишмана расплылась идиотская улыбка.
— Вы чертовски проницательны, это одно из моих имен, — человек в черном откинулся на спинку стула. — Еще меня любят называть: Сатана, Люцифер, Шайтан, а некоторые талантливые представители человечества назвали меня Мефистофель, Воланд и еще давали очень много забавных имен. Но вопреки этим звучным названиям, я всегда мечтал о простом имени, легком, — незнакомец задумчиво посмотрел вверх. — Джо! Я всегда хотел носить имя Джо! Представьте себе — владыка геенны огненной Джо! Как вам? — он указал тростью на Тишмана.
— Не впечатляет, — странная улыбка не сходила с лица Алана.
— Ну да, имечко так себе, придется еще подумать, — человек в черном сделал расстроенный вид. — Тогда называйте меня Люцифер, из всех данных имен оно светлее остальных.
— Как скажете, господин Люцифер, — гроссмейстер подался вперед и понизил голос: — Так что же вас привело в мое скромное жилище? Только не говорите, что это фраза о желании сыграть с вами в шахматы.
— А имеется иная причина? Я её не вижу. И почему вы, люди, всегда все пытаетесь усложнить? На самом деле все просто: вы изъявили желание, я согласился, — сказал он, разводя руками.
— И какая вам с этого выгода? — не унимался шахматист.
— Удовольствие, — он также наклонился вперед, и их лица оказались на расстоянии пары клеток друг от друга. — Вы забыли, я отец лжи и удовольствий. Имею желание хорошо поразвлечься, — он хитро подмигнул Тишману. — Ну что, обсудим условия?
— Обсудим! — с уверенным лицом ответил Алан.
— Великолепно! Люблю деловых людей.
Люцифер так резко поднялся, что стул опрокинулся с грохотом, и начал пританцовывать на месте. Прекратив свой танец, он продолжил:
— Итак, предлагаю одну-единственную партию, которая будет делиться на три встречи. Если выиграете вы, то я избавлю вас от болезни. А если выиграю я… — он пристально посмотрел на шахматиста. — Если выиграю я, то заберу вашу жизнь.
Люцифер одним движением поднял стул и быстро уселся сверху, закинув ногу на ногу.
— Хотя, проиграв, вы ничего не теряете, вам все равно осталось жить всего ничего. Как условия?
— Заманчиво, — Алан недоверчиво посмотрел на Люцифера. — Есть какие-то нюансы?
— Вы крайне проницательны, потому я вас и выбрал, есть небольшие дополнения. Не то чтобы важные, так, мелочи, но о них потом.
— Я слушаю эти мелочи, — Тишман занял выжидательную позицию.
После нескольких секунд молчания Люцифер хлопнул себя по коленям и поднялся.
— Сдаюсь, — он стал медленно расхаживать взад-вперед. — Если кто-то берет фигуру соперника, не пешку, кому нужны эти пешки, не правда ли? Если кто-то берет фигуру соперника, то он получает что-то взамен, а что именно, буду решать я.
— Какие-то не совсем выгодные для меня условия, — проговорил Алан.
— Это как посмотреть. В случае проигрыша для вас ничего не меняется, а в случае выигрыша вы получаете жизнь. Почему бы мне не получить какую-то мелочь во время партии, так, ради самоудовлетворения. Да и эти небольшие дополнения сделают игру интересней, как вы считаете?
— Как я понимаю, условия не обсуждаются?
— Нет!
— Я согласен.
— Прекрасно! — Люцифер с сияющей улыбкой сел на стул напротив шахматиста. — Для начала перейдем на ты, не против?
— Хорошо, кто какими играет? — Алан встал и оперся обеими руками о стол, пристально осматривая шахматную доску.
— Так как я темный властелин, то, если ты не против, буду играть черными, — Люцифер развернул доску, чтобы белые фигуры оказались на стороне Тишмана. — Не люблю белый цвет.
— Я не против! Начнем! — произнес Тишман, усаживаясь обратно на свое место.
Гроссмейстер сделал первый ход.