Девка смотрела зло. Но исцарапанная рожа и подбитый глаз делали её жалкой. Семён потянулся было её развязать, да отдумал. Литвинка ощерилась будто кошка и зашипела. Такую развяжи – чего доброго придушит.
Девку ему подарил сам князь. За дело! Кабыть не Семён - лежать бы князюшке с распоротым брюхом, да поливать бы алой кровью траву на чужой земле. Огромный литвин ужо целил рогатиной князю в бок. Князева сабля далеча валялась. Семён рубанул как раз вовремя. Литвин зашатался, не выпуская рогатины из рук и боком повалился на землю, испуская глухое рычание, точно зверь. Князь подобрал саблю. Подручник уже вёл пойманного кнежьего коня. Князь весь белый лицом не молвил и слова Семёну, только окинул долгим взглядом и поднял левую бровь.
Вечером бывалые дружинники уверяли Семёна, что князь – знамо дело - отблагодарит. И Семён ждал. Он во второй раз был в походе. Чего ради затевался поход и знать не знал. Мужики говорили – противу литвинов идём. Однако, литовских ратников они так не встретили и весь поход смахивал на обыкновенный разбой. Пожгли пару литовских деревень. Брали добро, скотину. Литвинки выли, пищали ихние ребятишки. Литвины взялись за топоры и рогатины. Бились горячо, да супротив конных быстро иссякли.
Иные дружинники поживились знатно. Семён, не имея навыка в таком деле, как-то потерялся. Уж и не рад был, что записался в дружину. Чем так – лучше в мужиках, да в навозе весь век. Во всё время стычки и грабежа он держался в стороне. И чудом оказался причастным к спасению самого князя! Ежели ребята не брешут - надёжа есть и ему не с пустыми руками ворочаться с рати.
Втайне мечталось о коне. Семёнов конь староват был зело. Вот кабы князь пожаловал коня! На другой вечер Семёна под завистливые взгляды товарищей созвали к князю.
Да самого то князя Семён так и не видал. Подручный боярчонок, усмехаясь, толкнул к нему девку со связанными руками. Девка была в одной рубахе, разодранной на плече.
- Владей! Князь тебе полонянку жалует. Холопка твоя будет! – объявил боярчонок, и поворотил прочь, указывая тем, что разговор кончен.
Семён разинул было рот, но слов у него не нашлось. Он взял конец верёвки и угрюмо побрёл к своему костру. Девка тащилась следом.
Гогот грянул, когда он воротился с подарком от князя неслыханный.
- Ого, Семёха, отблагодарил тя князь. С таковой голубкой ночью поди не замёрзнешь!
Семён супился, на шутки не отвечал. Злобился на весь свет – и на князя, и на девку-литвинку, а более всего на себя за то, что поддался уговорам мытника и записался в дружину.
- Ничё Сёма - не кручинь!- забавлялись мужики, - твоя то молодуха радёхонька будет, как ты ей помочницу с похода приведёшь.
Семёна оженили всего полгода назад и многие в дружине про то знали. Взять холопа на рати – дело-то обычное. Холопы ценились премного. И то не диво. Дармовые рабочие руки завсегда в цене. С хорошим холопом хозяйничать всего богаче. Ни коли б не обиделся на князя Семён, дай он ему в холопы мужика. Вот хош бы того литвина здоровенного, коего заколол, спасая князя. Да с таким холопом – по весне ли, на сенокосе - и горя не знать. А на кой ему эта? Кормить тольки даром. Да ещё как поглянет на то жена?
Обратной дорогой Семён привязал конец верёвки к седлу и литвинка плелась, спотыкаясь за конём. Ехали шагом, щадили коней. Ближе к родным местам лес стал реже - погнали вскачь. Пришлось посадить полонянку позади себя.
«Коню лишняя тягота» - сплёвывая думал Семён. Но деваться было некуда, приходилось терпеть. На привалах он совал девке хлеб, развязывал ей руки. Она потишела. Бежать не пыталась. На хлеб набрасывалась с жадностью, но на Семёна смотрела зло. И когда ложились спать, руки он ей связывал снова - для порядку. Спал беспокойно. По десяти раз за ночь просыпался и вслушивался в темноту – не крадётся ли кто?
На подъезде к своей деревне Семён ссадил девку с коня – пусть плетётся сама, как надлежит холопке. Так и привёл её на двор.
Мать увидев эдакое чудо рассмеялась.
- Иные на двор коровёнку ведут, а ты?
- Князь холопку пожаловал, - хмуро объяснил Семён.
- Отвеку помочи таковой не ведали.
- Теперя отведаеешь, - буркнул Семён, - тока гляди, шоб она тебе глаза не выцарапала.
- Как её звать то? – спросила мать, помолчав.
Семён только пожал плечами и стал рассёдлывать коня. Фрося – жена до поры стояла поодаль, поджав губы.
- Холопку тебе привёл, - кивнул ей Семён, вложив в голос как можно больше важности.
Фрося будто оттаяла, засуетилась, забегала вокруг мужа. Заглядывала в глаза просительно – «Не променял ли?»
Младшие сёстры, разинув рты разглядывали холопку. Семён сплюнул – бабье царство увеличилось, а проку? Вот, кабы, коня!
Бабы разобрались на удивление быстро. Литвинку отмыли в бане. Мылась она последней, как и положено холопке. Дали ей чистую сряду. Спознали, что звать её Агнэ.
- По-нашенски будет Агня, - нарекла холопку мать. Боле добиться ничего не смогли – литвинка лопотала что-то по-своему и то мало.
Приходили поглазеть на Семёнову «добычу» деревенские бабы. Шушукались, тыча в литвинку пальцами. Агня сидела с каменным лицом, будто её в этом мире ничего не касалось. Потом один за другим потянулись мужики. Чинно выспрашивали у Семёна подробности похода и тоже глазели на литвинку. Красавицей она явно не была. Царапины и синяки почти зажили и получилась обычная круглолицая девка. Курносая. Белобрысая. А от того, что говорю общую не понимает, казалась и вовсе убогой.
Дни потекли обычные, и всякая жизненная хлопота вытеснила из памяти подробности похода. В начале зимы выяснилось, что жена затяжелела. Холопка меж тем под присмотром матери впряглась в хозяйство. Без дела не сиживала и хлеб даром не ела, как опасался поначалу Семён. Носила воду, печь топила, расчищала от снега двор, ходила за скотиной, пряла с бабами и за прялкой пела в иной раз свои длинные литвинские песни. Голос у холопки оказался хорош - с переливистой хрипотцой. Слов тех песен Семён не понимал, но заслушивался так, что застывал на месте, ловя тягучие звуки чужой речи. Казалось, что холопкины песни имеют вкус и цвет. Окромя Семёна нашлось немало охотников послушать пение Агнэ. Вечерами к ним в избу набивалось с полдюжины баб с ребятишками, захаживали и парни с мужиками.
Как-то после Святок Семёна остановил на улице Ероха Бык, прозванный так за большую шею. Пожелавши здоровья, Ероха сказал.
- Дело у меня к тебе есть Семён Титыч. Продай мне свою холопку. Я тебе за неё коня дам. Забирай моего Сивача.
- Шутишь? – изумился Семён. Все знали, что Ероха в Сиваче своём души не чаял. Хорош был конь. Ероха купил его жеребёнком у купчика заезжего. Выкормил-выхолил и получился дивный конь. Только прошлым летом Ероха его под седло поставил. Сам объезжал. Теперь Ероха метил продать корову и купить бронь. Ругмя ругал мужичью долю и мечтал перебраться в княжию молодечную.
- Не шучу, - зашептал Ероха, и глаза у него загорелись, - любовь про меж нас.
- Чаво? – не понял Семён – вали, куды шёл. И толкнув слегка Ероху плечом двинул дальше. Шутников Семён не жаловал.
А через пару дней поутру заполошно забрехал пёс. Семён, сидя на лавке латал сбрую. Фрося ладилась выпекать хлебы. Мать грела больную спину на лежанке. В избу ворвалась Малаша – младшая сестрёнка. Глазищи выпучены. Рот точно у рыбы спойманной в сеть, воздух хватает.
Семён полез из избы во двор – глядеть, чего попритчилось. Следом за ним выскочила и Фрося. Кряхтя, сползала с лежанки встревоженная мать.
Посерёдь двора – у коновязи стоял огромный гривастый жеребец. Это был Сивач.
Никого вокруг нет. Одна створка ворот распахнута настежь. Пёс надрывается невесть на кого озлясь. Наконец Малаша обрела голос и затараторила быстро, захлёбываясь словами.
- Агня то в хлеву прибиралась, а тут откель не возьмись Ероха Бык прёт на своём Сиваче. Она, охальница, к нему – скок. Он Сивача привязал. Мне и говорит: «Передай», - говорит, - «братцу – его теперя конь» И они с Агней подались со двора. Куды - не сказывались
Семён почесал в затылке и подошёл к коню. Сивач потянулся к нему пухлыми тёплыми губами. Семён потрепал коня по щеке и снова почесал в затылке.
Ероху Быка с того дня в деревне не видали. По осени заезжий купчик-меняла – тот самый, у которого Ероха, когда-то купил жеребёнком Сивача, сказывал, будто встречал Быка в большом городу - Смоленец, и будто при ём была брюхатая баба. Купчику и верили, и не верили.
Семёнова жёнка – Фрося разродилась по осени девкой. Семён ходил угрюмый. На новорожденную едва поглянул. Он ждал сына и чувствовал себя обманутым.
- Полна изба баб! Куды ишо? – ворчал он. И Фрося виновато прятала глаза.
А на дворе в новом стойле хрустел овсом Сивач.
Спасибо за внимание, уважаемый читатель!