Они лежали на кровати и курили. Нет, этой ночью между ними ничего не было. Мишка потушил кэмэл и повернулся на левый бок, подперев голову рукой. Наташа смотрела в потолок, молча выпуская дым.
- Ну почему? - тихо спросил он, стараясь сохранить как можно более равнодушное выражение лица.
- Миш, ну мы ведь уже все решили, - она повернулась, её глаза блестели, - ты остаёшься в Москве, я уезжаю с родителями в Израиль учиться. Так случилось. Так надо.
- Но ведь ещё вчера все было...
- Пожалуйста, не надо. - Она закрыла глаза. В пушистых ресницах мелькнула и исчезла капелька. - Ты знаешь моего отца.
Он встал. На стене тикали часы. Через пять минут они услышат, как на Спасской башне пробьёт шесть раз. Мишка распахнул окно. На улице еще витал запах гари - ночью тут сгорел самый известный в центре ресторан «Рябины». Его остов темнел на фоне желтеющих деревьев. Он глубоко вдохнул эту горечь. Мишка любил Москву, любил родителей, любил эту сталинку, в которой жил с детства. Но больше всего во всем этом он любил Наташу. Они дружили с первого класса, вместе учили уроки и ходили на музыку. В этом апреле, как будто готовясь к получению аттестата зрелости, он стал ее первым. Любовь, собиравшаяся по крупицам годами, расцвела, чтобы вскоре завянуть навсегда.
Он подошёл к катушечному магнитофону и нажал пуск, там зашуршал Адриано с его хитом про 24 тысячи поцелуев. Наташке нравился этот итальянец. Через секунду она встала с кровати. Поправив волосы и взяв сумку, подошла к стене, где стоял магнитофон.
- Сегодня уже третье, - сказала она, перевернув страничку на настольном календаре. - Как быстро пролетело время. Как горько, что его не вернуть.
- Этот день ты будешь помнить всегда, Натали, - ответил он, и крепко прижал ее к себе.
- Буду. И так называть себя я не разрешу больше никому.
Дверь за ней захлопнулась. Мишка наконец разрешил себе по-мужски поплакать.
***
Наталья Степановна сидела в такси. Москва гудела, шумела, обгоняла. С Шереметьево Яндекс-такси обещало довезти ее до Арбата за полтора часа. За это время в столичных пробках могла пройти целая жизнь. Она это знала точно - за вечность, что поработала кардиохирургом, научилась ценить каждую секунду.
- Скажите, а вы уже перевернули календарь? - раздалось по радио.
- Кажется, еще в полночь, - ответил второй голос. Ведущие рассмеялись. Водитель убавил громкость.
- Сегодня бесполезно переключать на другие волны, - сказал он, глядя на Наталью Степановну в зеркало заднего вида, - везде - костры рябин и третье сентября. Это просто сумасшествие какое-то. Каждый год!
Она улыбалась. Внешне сдержано, а внутри по-девичьи широко. Руки обтянутые ажурными перчатками, сжимали только дамскую сумочку. Никакого багажа. Только один день и одна встреча.
- Это надо же такое, - продолжал водитель. - Как же надо было страдать, чтобы всю страну на один день окунуть в эти страдания!
- Этот день ты будешь помнить всегда, - произнесла она.
- А?
- Нет-нет, ничего, можете остановить за поворотом. Я пройдусь.
До концерта оставался час. Наталья Степановна достала из сумочки пачку кэмэл, закурила, и медленно пошла по бульварам Москвы, шурша желтыми листьями.
