Старик, как жаль, что ты не смог
сюда сорваться: тут шикарно.
Старик, ты поступил бездарно;
ты, грубо говоря, сапог.
Я, старый графоман, и то
сумел. А ты ведь из Союза;
Представь себе январь без груза
треуха, пиджака, пальто.
Небось, сидишь и портишь кровь,
дроча какого-нибудь янки,
или гниешь на оттоманке,
выщипывая на хер бровь.
А то глазеешь на актрис,
чьи обмороженные канты
парализуют их таланты.
А здесь в окошке — кипарис
красуется, как хер, стоймя.
За ним — еще. На косогоре —
кусты. А дальше — дальше море.
И ничего, блядь, окромя.
Описывать же море мне
не стоит. Сунься в «Горбунова
и Горчакова» (пусть хреново
написано, зато вполне
подробно, старичок). То штиль,
то шторм. И поутру, бывает,
причал весь обледеневает,
и солнце, блядь, всю эту гниль
лучами алыми насквозь
просвечивает, в рот, и скалы
заснеженные также алы,
и мир, старик, как ноги врозь.
Вот это утро, старичок.
Имея это ощущенье,
в пустое входишь помещенье,
где стойка радует зрачок.
Пьешь кофе, думаешь про фак
Старик, как жаль, что ты не смог
сюда сорваться: тут шикарно.
Старик, ты поступил бездарно;
ты, грубо говоря, сапог.
Я, старый графоман, и то
сумел. А ты ведь из Союза;
Представь себе январь без груза
треуха, пиджака, пальто.
Небось, сидишь и портишь кровь,
дроча какого-нибудь янки,
или гниешь на оттоманке,
выщипывая на хер бровь.
А то глазеешь на актрис,
чьи обмороженные канты
парализуют их таланты.
А здесь в окошке — кипарис
красуется, как хер, стоймя.
За ним — еще. На косогоре —
кусты. А дальше — дальше море.
И ничего, блядь, окромя.
Описывать же море мне
не стоит. Сунься в «Горбунова
и Горчакова» (пусть хреново
написано, зато вполне
подробно, старичок). То штиль,
то шторм. И поутру, бывает,
причал весь обледеневает,
и солнце, блядь, всю эту гниль
лучами алыми насквозь
просвечивает, в рот, и скалы
заснеженные также алы,
и мир, старик, как ноги врозь.
Вот это утро, старичок.
Имея это ощущенье,
в пустое входишь помещенье,
где стойка радует зрачок.
Пьешь кофе, думаешь про фак,
глядишь на порта панораму,
и солнце греет через раму
с косыми буквами ЕФАК.
Заря. Ньюспэйпер. Бред числа
на наведенном марафете.
Но все прекрасное на свете
включает и толику зла.
Зло — это люди*. Не всегда,
но часто. Жлобы, старцы, бляди,
жульё — толпа на променаде
с прихожей Страшного Суда
*(Зло — это люди и людьми
же порожденное понятье
и ежели все люди — братья,
мы, значит, братья со зверьми.)
пожалуй, схожа, ей-же-ей.
Усугубляет эту схожесть
столпотворение ничтожеств**.
Единственный в толпе еврей,
**(Ничто так не терзает взгляд,
как публика второго сорта;
а здесь что ни лицо, то — морда.
А точкою координат —
чтоб не приябывался ты
ко мне с обычною туманной
фи(фа)лософией гуманной —
я выбрал бы твои черты)
так это я. Язык родной
dies от украинской заразы.
Отрывок самой лучшей фразы,
услышанной случайно мной,
рискну здесь воспроизвести:
«Когда бы мне такое тело,
давно бы, милочка, сидела
я у Генсека на кости».
Но бздя, чтоб названное Зло,
в прекрасном с сотворенья света
рассеянное всюду, это
прекрасное переросло,
дает нам Время некий срок;
и к их ебальникам и к речи
привык я и расправил плечи.
«Бессмертья, может быть, залог».
А сам Дом Творчества — говно.
Похож на полусинагогу-
полуобщагу. Харч изжогу
обычно вызывает; но
харч в регулярные часы, —
и можно вкалывать не хуже,
чем дома. Вечером снаружи
транзисторы вопят и псы.
В сортире плавает гондон;
Но вообще-то дом пустует.
Одни вахтеры, и бюстует
средь холла с фикусом Антон
П.Чехов. Я перевожу
и сочиняю. Впрочем, редко.
Приняв снотворную таблетку,
я сплю, не слыша, как пержу.
Говно, конечно. И спустить,
конечно, некуда... И все же
всю эту поебень и рожи
я, кажется, готов простить
за то, что, радости синоним,
сияет солнце без конца,
чертами своего лица
напоминая Веру Слоним***;
***(Жениться бы. Но из меня
такой же муж, как снег из ваксы
или такси из ихней таксы;
дым, кажется, сильней огня.)
за то, что море — канонир
упорный — крошит симпатичный,
возможно, не вполне античный,
но средиземноморский мир.
И я судьбу благодарю
за всё, что, потревожив недра
свои, мне выделила щедро
и вопреки календарю.
Должно быть, одаряя, Бог
на наши не взирает лица.
Как жаль, старик, что поделиться
всем этим я с тобой не смог.
Твой Иосиф
16 января 1971, Ялта