24 марта 2010 года Стася вывесила фото, где она сидела на стуле и у нее немного были видны трусики. Он зашел на ее страницу и все увидел. Ему стало стыдно за нее. Он сразу же ей написал: «Стася, у тебя вишенку видно». Через полчаса его телефон пропиликал. Пришло сообщение. От нее. «Не смотри, — писала она. — Это фото для моего парня». Ее месседж его озадачил. «У тебя есть парень?» — «Да, и мы скоро поженимся». Он, сидя у себя в комнате на диване, сунул в рот себе палец и задумался. Эта девушка ему нравилась. Он ее случайно нашел в сети. Его сразу поразила чистота ее взгляда, развратность скрытая в нем, и ее округлые бедра. Завязалось общение. Статус ее гласил: «Кто хочет погулять со мной под дождем?». Он хотел. Он желал. А теперь вот такое. У нее есть парень. Как она могла. Так внезапно. Так остро. Он вышел на балкон покурить. Поразмыслить об этом. «Сам виноват, — говорил себе он. — Надо было сразу брать быка за рога. Пригласить ее на свидание. Гулять под дождем, градом, снегом, звездопадом и камнепадом. Но я протупил. Звонил, говорил ерунду. Вот и теперь расплата». Ему было стыдно, что он мужчина, а хочет делать этой девушке только одно: куннилингус. Можно при ее друзьях и подругах, лишь бы она была счастлива. Пахла, цвела и текла. «Надо гнать подобные мысли: не по-мужски». Он выбросил сигарету, вспугнувшую голубей, сидящих внизу и клюющих семена и память Есенина о юности и девушках из нее. В этот момент зазвонил телефон. Это была она.
— Привет, — зазвучал ее голос. — Слушай, я не отвлекла тебя?
— Нет, что ты, я только что накинул на шею свою петлю, чтобы они целовались и шептали друг другу самые последние новости с Уолл-стрит и рынков в Махачкале.
— Я вот что. Я и мой парень собираемся на Кавказ. В горы. У тебя нет, случайно, палатки?
— Была, но мыши проели в ней дыры, в которые я просеиваю муку и смотрю телевидение Грузии, идущее на меня войной, радостью, гневом и толпой людей, требующих бесплатной раздачи хлеба и музыки Баха.
— Ха-ха. Мы будем заниматься любовью, то есть чихать, кашлять, играть в казаки-разбойники и рассовывать по карманам субстанции, абстракции и бытие.
— Да ну, ты забыла сказать, что ты просто малышка, левый глаз которой солнце, а правый — луна.
— Не уходи от ответа.
— Я не дам палатку.
— Я верну ее, как невинность в 73 года.
— Не надо.
— Тогда пока.
Разговор прекратился, он зашел в комнату, бросил смартфон на кровать и начал лихорадочно одеваться, чтобы пойти на улицу, развеяться и забыться. «Да плевать на нее, найду себе Оксану, Монику, Изабеллу, пойду кутить и гулять, лить вино, вгрызаться в гранит, извергать фонтаны, наслаждаться осколками льда, торчащими изо рта человека, тающими весной и падающими с высоты Ниагарского водопада». Во дворе у него сразу же стрельнули сигарету, спросили про Нахиджеван и Абхазию и угостили видом на женскую задницу, шагающую в 3D.
— Мужчина, вы не меня ищете?
Он так и не понял того, кто его спросил, хоть и огляделся кругом, а потому зашагал быстрым шагом к Универсаму и последнему желанию Матисса. Долго ходил вдоль рядов, выбирал пиво, взял в результате крепкое, накидал чипсов в корзину и устремился к кассе, к выходу, к узнаванию, к радости и к воплям котов и псов, заполняющим изнутри звезды и заставляющим их содрогаться, сырой пожирая мрак. «Офигеть, так и умру, растасканный на цитаты, на соломинки, которыми ковырялась в зубах Лиля Брик, плюя на каждую страницу Маяковского, заворачивая ее и отправляя в историю». Он сел на лавке, открыл зажигалкой пиво, закурил, начал пить, но ему помешала девушка, похожая на нее. Она проходила мимо и решила присесть рядом с ним.
— У вас зажигалки не будет?
Он протянул ее ей.
— Не подумайте ничего плохого, но у меня сломалась стиральная машина, вылетела пломба из зуба и прокладка наполнилась плачем ребенка и старика.
— Да ничего.
Девушка закурила и выпустила из ноздрей стаю сизокрылых голубей. Те устремились в небо и превратились в завод имени Орджоникидзе, обещающий дожди из электроприборов.
— Я никогда не знакомилась с мужчинами.
— Я вам верю.
— Насколько?
— В той степени, в какой Малевич рисует закат.
— Хорошо. Я покурю и уйду.
— Можете не спешить.
— Нет, а иначе вы обо мне плохо будете думать. Что я падшая, я желанная, чистая, непорочная, августовская, ранняя.
Девушка достала из сумочки банку пива, открыла ее и начала пить. Он пригляделся к ней. Разноцветные волосы. Украинские глаза. Польский нос. Русские брови. «Хороша. Осталось ее поперчить, обмазать сметаной и засунуть в духовку».
— Вы думаете?
— Нет, выращиваю укроп в своей голове.
— Я вам нравлюсь? — она скосила глаза на него и прищурилась.
— Вы внезапны. Так за июнем идет июль.
— Похожа на дурочку из заграничного фильма?
— Нет, просто я вспомнил девушку в зеленых штанах. Я был тогда мальчиком. Она просто стояла, а я проходил.
— В этом трагедия жизни: женщины стоят, мужчины проходят. Женщины — земля, мужчины — дожди.
— Вы впитываете наше семя?
— Ага. Порождая великанов, покемонов, австралопитеков, банки, семя, вагины и фонтаны, бьющие из них, в которых купаются дети.
Он немного отсел от нее, потому что почувствовал жар, некое желание, легкую эрекцию и Непобедимую армаду, плывущую в его желудок и утопающую в нем.
— Я вас пугаю?
— Нет, я, пожалуй, пойду.
— Вы не допили пиво.
— По дороге допью.
— До свидания!
— Чао.
Он шел и старился на ходу, терялся, обгладывался встречным ветром, таял сигаретой, торчащей у него изо рта, и сгорал, как Судан. Вдруг он застыл. Навстречу ему шла она. Под руку с парнем. «Ну и дела, это она нарочно, она просчитала все мои шаги, все мои ходы, все мои обороты, все мои телодвижения и мысли. Но как? Откуда она здесь? Ведь живет в другом месте, сама говорила. Видимо, ее парень живет поблизости? Не иначе, никак». Они поравнялись, она хотела пройти мимо, опустив глаза, но он схватил ее за руку.
— Привет. Ты куда?
— Ой, я тебя не заметила.
— Эй, чувак, да ты кто? — парень надвинулся на него.
— Я твой парень.
— Не понял. Я что, девчонка?
— Парни, не ссорьтесь.
— Пойдем со мной, — он схватил ее за руку.
— Я не могу.
— У меня дома есть диск, на котором Кобейн превращается в бутылку водки и скачет по прерии, убегая от ковбоев, желающих ее выпить и стать идолами рок-музыки.
— Я смотрю, я здесь лишний, я бы набил тебе морду, но у меня принцип: бить только тех, кто сильней. А ты меньше меня и слабей. Я ухожу, — парень плюнул, вскочил на спину пробегающего мимо Гогена и исчез, превратившись в стих Вознесенского о художнике.
— Вот мы и вместе, — он взял ее за руку и повел за собой, чувствуя небольшое сопротивление с ее стороны, тающее, как соль, сода и йод в кипяченой воде.
— Только не приставай ко мне и не натирай мне уши силикатными кирпичами! Достали! — она топнула ножкой. — Все мои парни часами натирали мне уши силикатными кирпичами. А я их терпеть не могу. Не для этого красила волосы и пряталась в кустах, завидев гиен, Эйнштейна, львов, медведей и тигров, бегущих ко мне.
— Что ты, я буду держать тебя за руку и гадать по ладони, лодочке, шлюпке, уплывающей от Титаника.
— Ну конечно, ты еще расскажи, как армяне украли лаваш у слонов, скопировав у них уши. Если бы слоны были помелочней и умней, давно бы подали в суд.
— А я люблю заворачивать в ухо слона зелень, сыр, бастурму и есть, пока тот корчится от боли и кричит, просит его простить и помиловать.
— За что простить?
— Ну, как? За то, что он мясо.
— Ясно. Ты куда меня ведешь?
— В свой гараж.
— Зачем это?
— Там есть куча металлолома. На ней мы можем расположиться с комфортом и предаться соитию.
— Вот как? А я согласна?
— Конечно. Тебе в спину будет упираться багетка, а ногу царапать дрына.
— Повизгивая при этом?
— Выкрикивая тезисы и лозунги Томаса Мюнцера.
— Ох, ну веди.
Они прошли тропами, минуя кусты и деревья, и углубились в длинный ряд гаражей, дошли до одного из них, который он открыл, и устроились на диване, расположенном в нем.
— Тут есть погреб?
— Да, и в нем есть вино. Будешь?
— Совсем чуть-чуть.
Спустившись вниз, он извлек наружу бутылку домашнего клубничного вина, вскрыл ее и протянул ей.
— Хорошо. Я выпью, но при условии, что через десять минут ты будешь стоять передо мной на коленях и вылизывать мои пунцовые губы.
— Зачем это?
— В знак преданности мне. В знак того, что ты мой танк, в котором я еду по палестинским пескам и стреляю в хибару, где от меня прячется Бродский, живущий в ней со своим престарелым Советским Союзом, кормя его с ложки и убирая за ним дерьмо.
— Интересно, как поменялись времена, в то время, как я грежу гаремом в своей голове, ты берешь ее, отделяешь от туловища, привязываешь к веревке и выгуливаешь в вечернем небе, пока она подрагивает и стремится в него навсегда.
— Тогда я не буду пить.
— Ладно, уговорила.
— Ну, садись тогда рядом и рассказывай о том, как ты любишь меня.
— Вешать лапшу тебе на уши?
— Именно.
Он присел рядом с ней, начал разговор, потягивая время от времени пиво, пока она пила вино и краснела.
— Когда начнешь целовать? — она слегка раздвинула ноги.
— Об этом должен просить мужчина. Это не должна предлагать девушка.
— Я хочу твоего унижения. Рабства.
— Ладно, через трусы.
— Сначала через трусы, потом отодвинешь их в сторону и слижешь нектар с цветка.
Она еще сильнее раздвинула и прижала к своей промежности его склонившуюся голову.
— Нюхай.
— Я задохнусь.
— Нравится запах вульвы?
— Будто персик в соку.
— Именно. Поцелуй.
Он отодвинул в сторону белую и тонкую материю и прижался губами к губам.
— Хорошо. Не так, как хотелось бы, не нос и язык в моей попе, но тоже сойдет. Отойди.
Он присел рядом с ней, а она продолжила пить вино. Так прошло полчаса, на улице немного стемнело, машины зажгли фары, а астраханские арбузы налились кровью юных девственниц.
— Так, уже поздно, — встала она.
— И?
— И? Мне пора.
— Но у нас еще не было секса.
— Он у тебя будет с моей вагиной, которую я вырежу и оставлю тебе.
— Фу.
— Ты оплодотворишь ее и бросишь бродячим псам.
— Лучше я пожарю ее и съем.
— Можно и так. Ладно, пока. А, чуть не забыла, ты кто?
— В смысле?
— Ты фильм Я шагаю по Москве или Москва слезам не верит?
— Первый, само собою.
— Именно. Потому я и не с тобой.
Она ушла, а он вышел на улицу, закрыл глаза, чтобы через секунду открыть их и увидеть вереницу верблюдов с сидящими на них богатыми арабскими купцами, входящими в арку, сделанную в виде игольного ушка.
— Свершилось. Именно так будет зашита Черная дыра, зияющая в центре учения Иисуса Христа, прожившего 33 световых года и распятого на кресте, который он носил на груди.
2019
Об авторе
Оганес Мартиросян. Драматург, поэт, писатель. Автор романа «Кубок войны и танца» (Чтиво, 2019) о жизни современного литератора в России. Родился и живёт в Саратове. Окончил СГУ имени Чернышевского. Лауреат конкурсов «Поэтех», «Славянские традиции», «Евразия» и «Новая пьеса для детей». Публиковался в журналах «Нева», «Волга», «Волга 21 век», «Юность», «Новая Юность», «День и ночь», «Дарьял», «Флорида», «Воздух», ‘Textonly’ и других.
