Мы сидели с Нинель на веранде, низкое солнце пронизывало оранжевыми лучами окна и казалось, что стекла плавятся и пульсируют огненными кратерами, ещё чуть - чуть и стекут на чисто вымытые белоснежные подоконники. Отблески слегка красили бледное лицо Нинель и она не пугала той мертвенной бледностью, что потрясла меня там, в адской палате её сына. Мы сидели молча, попивали вино из огромных хрустальных бокалов, отламывали вкуснейший местный сыр по кусочку и даже жмурились от удовольствия, особенно от сочетания сыра и вяленой хурмы. Говорить не хотелось, но я все же сказала
-Нинель. Я не понимаю. Почему он врал, что ты умерла?
-Знаешь, Лидочка... Я родила его без желания, случайно. Отца его ненавидела, изменяла по страшному. Молодая была. А он сволочь был, отец Алёши. Истинная, отпетая сволочь. А вот Алёша его любил. А меня нет.
- Так родила зачем? От сволочи?
-Это вопрос вопросов. На него женщины не находят ответа. Вот ты. Сможешь убить того, кто в тебе?
- Ты это фигурально?
-Фигурально? Почему... Нет.
Я пристально смотрела в лицо свекрови. Она тоже не отводила глаз, чуть улыбалась, и у меня в мозгах враз сложилась мозаика. Та мысль, которую я гнала от себя все это время, вдруг приобрела чёткие формы, и странное ощущение в животе, лёгкие приступы тошноты, головокружение и отсутствие месячных, все те признаки, которые я объясняла себе стрессами и постоянным сливом отделяемого, соединились воедино и образовали страшную картинку. Я знала, что беременные здесь - отдельная каста. Их заселяют в инкубаторы, те что за холмами, перестают доить, и, по слухам, после рождения ребёнка, через два-три года утилизируют. Потому что материал ребёнка в тысячи (а кто-то из местных шептал, что в миллионы раз) активнее материала матери. Который, кстати, у родившей резко теряет активность. Я видела этих маленьких телят. Румяные, ухоженные, похожие друг на друга, как две капли воды, в одинаковых костюмчиках, с одинаковыми прическами, они похожи на порождение кошмарных снов или фильмов ужасов. Стройными шеренгами, в сопровождении воспитателей они изредка маршировали по улицам поселка. И жители старались на них не смотреть. Отводили глаза...
-Что мне делать, Нинель? Я даже с Арменом на эту тему говорить боюсь.
-И правильно. Армен, мужик хороший, но он непредсказуемый. У него странное нутро, часто он не знает, что творит. Молчи пока. Ты, главное, избегай медицинских осмотров и не привлекай внимания. Ничем.
-А Армен?
-Что ты заладила, Армен да Армен. Армену сейчас до себя бы. Садовник на него донос написал, про отлучки частые, общения сторонние. Вызывали его уж пару раз. Ты, кстати, знаешь, что у него жена здесь жила? Он ещё там был, а она уже здесь. Говорят, он её сдал. Подставил, чтобы место её занять. Но, может, врут. Не знаю.
Я замолчала. Все это становилось странным, неприятным, опасным. Смертельно опасным. Особенно для того, кто уже жил внутри меня...
...
Пройдите, Лидия. Давайте руку, небольшой прокол. Все, как всегда.
В медкабинете было сумрачно, погода в последнее время не радовала и сквозь жалюзи просвечивало лишь мутное небо и свинцовые тучи. На месте Армена сидела высокая брюнетка, худая настолько, что острые ключицы торчали, грозя прорвать насквозь тонкую ткань белого костюма. Пальцами, настолько ледяными, что холод чувствовался даже сквозь латекс перчаток, она вцепилась мне в кисть и хищно нацелила иглу. Я глубоко задышала и отвернулась, но прокол был почти неощутим, лишь чуть кольнуло. Мастер, не то что Армен. Тот давил, что есть силы и я еле терпела.
-Умница. Всё, распишись в графике. И смотри.
Брюнетка ткнула пальцем в график, острый перламутровый колготок провел черту под цифрой семнадцать.
-Семнадцатого у тебя полный осмотр. Не забудь через две недели. Давай, ставь подпись.
Я приготовилась поставить свою закорючку и вздрогнула. Под записью о проведённом анализе чётким каллиграфическим почерком брюнетка выписала свою фамилию. Фамилию Армена. Их общую фамилию...
Армен не появлялся в доме уже неделю. Я извелась. Спросить было особо некого, Нинель пожимала плечами, а брюнетка, которую, кстати, звали Матильда, делала вид, что сама удивлена. Но я понимала - она знает, куда пропал её бывший муж. И не просто знает, а приложила руку. Так зло и прозрачно иногда смотрели мимо меня её чёрные глазищи.
В тот страшный вечер я отпустила Нинель. Алексея уже отправили в мир, он был в терпимом состоянии, и она так устала, что без небольшого отдыха, наверное, не выдержала бы. Я Алексея видеть не то что не хотела, я боялась, что меня вырвет от вида его поганой морды и больше с ним не встречалась. Так и прошла наша последняя встреча - для него в болезни, для меня - в ненависти. Как и жизнь...
Чуть послонявшись от стены к стене, я решила взять чашку чая и, накинув шаль прямо на пижаму, поплелась на кухню. В тёмных коридорах было пусто и прохладно, я почти бегом пронеслась через весь дом, включила свет и нажала кнопку чайника. Лёгкая тень, метнувшаяся в окне почти не испугала меня, лишь так, немного сжалось внутри. И лишь когда чья-то сильная рука опрокинула меня назад, зажав рот, ужас сковал мне ноги лишив воли и рассудка...
Когда я открыла глаза, то окружающее на миг показалось мне сюром. Огромный стеклянный шар, внутри которого стояла настоящая дыба, как в старинных книгах или фильмах ужасов, помещался прямо посередине зала, а в этом зале как раз и находилась я. И не только я. Вокруг шара, как в институтских аудиториях, где читают лекции умудренные знаниями профессора, вдоль покатых стен были установлены скамьи. Амфитеатр, блин. Яркое освещение шара резало глаза, потому что я сидела очень близко, прямо впритык к стеклянной стене, а рядом, плечо к плечу со мной, прямо, как будто проглотил палку, сидел Манекен.
Он заметил, что я пришла в себя, повернулся всем телом, ухмыльнулся и взял меня за шею железными пальцами.
-Ты уж прости, чушка, за грубое траспортирование к шоу. Но, так доходчивее, поймешь лучше, что трахаться надо только с теми с кем позволено. А ты прям к кем попало. И да. Закроешь глаза, вставлю спички. Реально.
Манекен потряс перед моим лицом коротком спичек, коротко хихикнул и уставился в шар.
Дальше я мало, что соображала. Потому что в шар ввели Армена. Помню только, что его шикарная рубашка из натурального шёлка, мой подарок, была разодрана в хлам и с лохмотьев капала кровь. А ещё, что ремни дыбы так врезались в его мощные запястья, что вздулись вены... Те, синие, упругие дорожки, по которым я так любила скользить губами..