Тогда только начиналось лето, и каждая ночь становилась испытанием. Просыпаешься — в поту, с болью в костях, мёртвым привкусом во рту. Глаза еле открываются из-за застывшей соли между веками. Спину ломит, диван, предназначенный для пары гостевых ночей, стал моим лежбищем; и оно не выдержало меня, основа прогнулась и стала причинять только боль. А если не просыпаешься — на всё воля твоя. Карантин постепенно подходил к концу, но выходить из дома было всё ещё страшновато, и самое главное — без надобности.
Сквозь шум радио я услышал стук. У входной двери стояла Лена, красная, с маской и радостными глазами на лице.
— Соседа пойдём встречать, – сказала она, – с тобой поживёт пока. Я эту скотину несколько месяцев вылавливала, ты не поверишь. Сантехник наш свидетель, не вру. Представляешь? Мать поймала, а этот прятался за трубами где-то в подвале. Пришлось месяц его без еды продержать, когда мы в отпуск уезжали, но в итоге попался! Сучёныш.
Она с такой радостью описывала, как мучилась с этим котом. Будто ей было в удовольствие лазить каждый день, утром и вечером, в холодный подвал и на четвереньках ползать в грязи, пытаясь схватить за хвост какого-то кота. Раскошелилась, купила специально для него клетку, возила к ветеринару на уколы и анализы. Наверное, ей было очень скучно после того, как пришлось уйти с работы.
Мы спустились к машине. Я взял под руку тяжёлую коробку с частями клетки, она – переноску с котом. Во второй комнате, где зимой холодно, а летом жарко, мы разместили кота. Собрали клетку, поставили туда горшок, налили воды, насыпали еды, расстелили клеёнку. Лена засунула переноску с котом внутрь клетки.
— Вот так. Падла, мне все руки исцарапал, – Лена протянула мне пакет с кормом и песком для горшка. – В общем, будет жить с тобой. Убирай за ним туалет, корми раз в день. Если что — звони.
— А если мне уехать куда надо будет? – соврал я, ведь некуда.
— Двести рублей в день получать будешь, всяко дешевле, чем в отеле содержать, – сказала Лена.
— Для котов есть отели? – удивился я. – А зачем его здесь держать, я не понимаю.
— Потому что у меня двое, и пока на этого придут анализы, его к ним нельзя. Ты через пару дней начинай с ним общаться, тыкай его палкой, чтобы социализировался, привыкал к касаниям. Просто у этого есть шансы — вот у его мамаши никаких, она навсегда останется одичалой. Когда я её Ленке привезла, та полезла на потолок, шипела, пока за шею не схватили и не кинули о стол, всё жёстко.
— Кошку или кого?
— Кошку, блин! – засмеялась Лена. – В общем, та навсегда такой останется, хищной, ничего не поделаешь, а вот с этим — есть все шансы, что сможет с людьми жить. Представляешь, он никогда не видел солнечного света, у нас же окна в подвал заделали, из животных он только мать помнит, наверное, да и крыс, и то, всем глотки переломал. Сейчас бы его вернуть обратно — у нас на районе засилье их!
— А если он нагадит в переноску?
— Не нагадит, он приученный.
— Может, его вытащить оттуда?
— А как его тогда поймаю? Вдруг забьётся. Мне хватило от него, – она показала изрезанные когтями руки.
И Лена ушла, оставив меня наедине с котом. Я долго его рассматривал. Жёсткая шерсть, белые проплешины у глаз, будто рога или языки пламени. Он забился внутрь переноски и дрожал. Огромные зелёные глаза с чёрной семечкой внутри не отрывались от меня. Интересно было — кот никогда не видел света, а сейчас он купался в нём. Белые стены, яркое солнце из окна от пола до потолка. Сопротивляться новому соседу я не стал, на эти копейки я мог покупать себе по пачке сигарет и банке колы в день, что чуть-чуть спасало от тяжести карантинной безработицы.
Ночью кот забыл про свой страх и вылез погадить. Всю квартиру наполнил шум скребущихся о пластик когтей. Это отвлекало от ничегонеделания за компьютером. Я зашёл в комнату, включил свет и попросил кота быть потише. Как же он был напуган! Ослепительным светом люстры, моей неказистой фигурой и криком. Кот спрятался за горшок, надеясь, что я также внезапно, как и появился, исчезну. Я сел на пол перед котом и ждал, когда же он сможет принять меня, перестать бояться. Лена говорила, что нужно проводить с ним побольше времени, чтобы кот привыкал к присутствию человека.
Перво-наперво я дал ему имя — Аскет. Он мне напоминал запуганного мудреца, спящего в бочке, попивающего воду из единственной миски и кормящегося с земли, потому что иметь две миски — роскошь. Он разбрасывал еду по клетке и иногда опустошал заначки, пока я не видел. Да и котов в жизни много, как ему без имени быть? Об этом я вскоре пожалел, ибо комфорт не был ему чужд, и от аскетизма осталась только грязь вокруг, но не на нём. Лицо его покрывала застывшая глазная слизь. Лена сказала, это оттого, что мать не научила его умываться. Ел он много, гадил регулярно, места ему не хватало.
Через пару дней я попытался притронуться к нему, за что получил несколько кровоточащих укусов на руке и шипение каждый следующий раз, когда я подходил. Это вызвало во мне обиду. Маленькое предательство. Ведь мы живём под одной крышей, и я пытаюсь сделать всё для того, чтобы он не одичал, был сыт и спал не на улице за мусорным баком, а в тепле и уюте. Хоть и клетке. С другой стороны — кто я такой, чтобы за него решать? Всего-навсего человек. Я высказал ему это в лицо и не увидел понимания, только дрожащее маленькое тельце и дергающиеся в сторону глаза. По вечерам от скуки я читал ему книги. Прямо как в школе! С выражением, интонацией, останавливаясь, кашляя… Так он перестал при мне закрывать глаза, понял, что я не опасен.
Аскет любил слушать музыку. Если из колонок звучало техно, он копался в туалете, под драм-н-бейс ходил по клетке, а народную музыку моего народа не воспринимал. От скуки я соорудил из шнурка, обрывка футболки и ароматической палочки что-то наподобие игрушки. Аскета такие игры не интересовали. Но в попытках развеселить закошмаренного кота, я заметил, с каким волнением он поглядывает в сторону зеркала.
— Тебя отражение бесит? – спросил я Аскета, не надеясь услышать ответа. – Давай уберем нахер отсюда зеркало.
Я набросился на зеркало, попытался оторвать его от стены. Инструментов в доме не водилось, как и человека, кто умел бы ими пользоваться. Пришлось обходиться обкусанными пальцами. С какой жестокостью я возненавидел это зеркало! Пилкой для ногтей поддевал, ножницами, лезвие ножа лопнуло пополам. Казалось, что только оно — чертово зеркало! — остаётся преградой между мной и прекрасным куском шерсти в клетке.
— Ну конечно! – говорил я Аскету. – Ты же двигаешься и постоянно свое отражение видишь, и оно тебе нервы изводит. Ещё пара глаз чужих — это тяжело, я понимаю.
К сожалению, одержать победу над зеркалом силой не получилось, оно оказалось сильней. Пришлось брать гиганта хитростью: я снял с одеяла белье и завесил им зеркало, прикрепив его на скотч для сантехники. Держалось хлипко. Я посмотрел на Аскета, зря надеясь услышать от него хотя бы благодарный вздох. Он молчал и дрожал, чем очень меня расстраивал. Столько усилий было приложено! Чудо не свершилось.
Мои истории об Аскете очень веселили Лену. Особенно ей понравилось, как у меня дрожали руки, когда я тянулся за миской для корма или за кусками дерьма в песке. Она объяснила мне, что кот — это не человек, как бы я того ни хотел; не ребёнок, не что-либо другое, могущее в логику и человеческие чувства. Коты склонны к тому, что в котах заложено, а именно — выживать. Что если к ним никогда в жизни не притрагивались, то никогда они этого и не позволят, пока не узнают, что бояться нечего. И как бы сильно Аскет ни страшился — это всё показное! — и это можно преодолеть.
— Возьми палку, – говорила Лена, – и поглаживая его, нащупывай места, которые ему нравятся. Он заодно сам будет узнавать, где можно, а где нельзя. Ты это заметишь.
Я вырвал кусок картона из коробки из-под обуви, сел рядом с котом и долго смотрел на него. «Глупыш! – думал я. – Тебе же понравится». Аккуратно я поднес картонку к его мордочке. Аскет зашипел, но вскоре замолчал. Сначала движения мои были неловкими и резкими, а потом приноровился. Аскет поглядывал в стороны, словно пытался найти, чего можно испугаться. Это бодрило и веселило меня. Щеки, затылок, за ушами, грудь, тело… Кот долго не мог понять, почему ему это приносит удовольствие! Спустя несколько дней у меня получилось заставить его замурчать.
Я забыл про то, что когда-нибудь его не будет со мной рядом; что место его в другой семье, в другом животном царстве. Что здесь, со мной, он только до тех пор, пока не придут анализы. Возвращаясь из магазина, я кричал на всю квартиру:
— Я дома!
Ответа никогда не было, но где-то в глубине души я радовался тому, что Аскет будет рад меня видеть. Конечно, не сразу. Где-то в интернете нашлась статья про то, как приучить кота к человеку: нужно морить кота голодом, а потом едой постепенно подманивать к себе, выкладывать дорожку доверия из дурманящих лакомств. На какие-то гроши с заначки я заказал Аскету расчёску для шерсти, надеясь, что это ещё больше обрадует его. Тот продолжал бояться, но так… боялся, держал ситуацию, чтобы я руки не распускал. Но вся его скованность и страх испарились, стоило ему только оценить, какой же это кайф — купаться в ласке! Он мурчал, бросался телом на расчёску и снова отстранялся, осознавая, что гладила его человеческая рука. Потом Аскет и это перестал замечать. За столько месяцев взаперти я ни разу не чувствовал себя таким счастливым. Исчезла дрожь в его кошачьих глазах, мнительность ушла в прошлое. Ну не могло такое не тешить моего самолюбия.
— Какой же ты аскет после этого? – негодовал я. – Такой же, как и я. Дурак. Вынужденная клетка, вокруг тебя воздвигли. А я сам. И чего ты только боялся? Что я близко буду? Ну вот он я. Что в пространство твое залезу? Нет у тебя его, а если есть — ты только рад. Дурак, дурак, дурак, – дразнил я в одиночестве кота.
Он расстроено глядел на меня, стоило убрать расчёску, разворачивался и залезал обратно в переноску. Решено! – подумал я. – Через несколько дней я выпущу его в квартиру. Пусть себе бродит, занимает пространство, а то пустовато. И пустоты я ранее не видел! Весь тот свет, что испепелял до этого, и мебель из Икеи, разобранная кровать и стопки книг — такие мелочи гигантской пустоты заполнить не могли, а у кота получилось. Магия, да и только.
Не прошло суммарно и двух недель, как Лена вернулась. Радостная и загорелая.
— Кот у себя? – шутила она. – Ладно, я это, что пришла… забирать его.
— Что? – удивился я. – Уже?
— Ага. Помоги мне его до машины донести.
Лена открыла клетку и вытащила из неё переноску. Сквозь дырки в ней я увидел взгляд из прошлого, напуганный и лишённый былого спокойствия. Лена в несколько движений очистила туалет, собрала корм и потащила Аскета, а с ним и меня, на улицу.
— Поедет на переднем сиденье, – сказала она мне.
— А как он будет жить у тебя? – поинтересовался я.
— Посажу на балкон.
— А коты что? Не побьют его? А собака?
— Наоборот! – возмутилась Лена. – Этому коту надо побыть среди своих. Сначала на расстоянии, за стеклом, а потом, когда привыкнет, выпущу. Тем более на балконе сейчас тепло, свежо. Не вечно же ему у тебя в клетке сидеть.
Горечь сжала мне горло. Я только хотел предложить оставить его у меня. Вместо этого, пока Лена разговаривала с мужем по телефону, я бросил на заднее сиденье расчёску и несколько банок с кормом. Сквозь тонированное стекло тяжело было разглядеть Аскета. Только блеск в глазах, к которому я так радостно привык. Сомневаться в поступках Лены было бессмысленно. Она животных любила больше, чем людей, и никогда бы Аскету плохого не пожелала. Перед отъездом Лена протянула мне несколько тысяч рублей благодарственных.
— За беспокойство, – спокойно сказала Лена.
— Да я только рад был, – поскромничал я, хоть мог и попросить побольше. – Аскет крутой.
— Аскет?
— Ну, кот.
— Ты его Аскетом назвал?
— Да, – наверное, моё лицо покрыла краска.
— Хорошее имя, – обрадовалась Лена, – а то мой сын опять бы напредложил чего. Кексом назвать, или Стивом… У всех разные штуки в голове.
И она уехала, забыв пристегнуть переноску Аскета ремнём безопасности.
Вскоре карантин сняли, и я с чистой совестью вышел на улицу. Толпы заполнили парки, ходящие трупы опустошали магазины. Из мутной речки по пути к вокзалу всплывали пластиковые бутылки, и блики от них, как ничто другое, резали глаза. Пустота, с которой я так долго сживался, никуда не делась, нет-нет. Теперь в ней просто колыхались люди, и от их присутствия, их омерзительного запаха, становилось ещё тяжелее. В одиночестве никто не осудит, никто не посмотрит. Только ты да стена, вся такая же. Стоило выйти обратно в мир, как он презрительно смотрит на тебя.
— Как ты вообще выжил? – расстроенно спрашивает он, а на злобную ухмылку не хватает злобы.
Насекомые поползли из норок, захватили зелёное. Вылезли люди, поработили бетон. Паника нахлынула в груди, я долго думал развернуться и пойти обратно, запереться и месяц-другой на людях не появляться. С каким волнением я пережил тот момент, когда рядом со мной сел мужик с разогретым лицом. И ведь всего лишь три месяца назад это было нормой, то теперь — шок, память былое отсеяла и любые сомнения принимает за ересь.
— Платили за проезд? – раздался надо мной голос контролёра.
И я посмотрел на него — впервые за день увидел человеческие глаза, синие бусины в белом растворе, плавали туда-сюда и ждали чего-то от меня. Я сжался, отвернулся, не хотел их видеть.
— Молодой человек, за проезд платили? – не успокаивался контролёр.
Седина делала его жалким; множество жировиков скопилось под веками, и красное пятно на губе — не герпес ли? — отвлекало на себя внимание. Контролёр протёр лицо платком, собрав в него блестящий пот.
— Да, – соврал я.
Я выскочил на следующей же остановке, где-то на Садовом, и увидел перед собой сотни других бегущих от метро к вокзалу, от вокзала к метро. Тревога ли это или посаженная насмерть дыхалка, но мне стало больно дышать.
Кое-как нашлось тихое место в тени, лавка, покрытая белым помётом. Я сел с краю и закурил. Чем бы заняться — я не знаю. Так же раньше было — вышел на улицу, поехал в столицу, и там уж дела сами тебя найдут. А теперь что? Суетились вокруг люди, а потом я резко схватился за уши, аж сигарета из рук выпала. Шум! Ой, какой кошмарный он был! Нестерпимая боль проникла внутрь черепушки, и как бы сильно я её ни сжимал, она не утихала. Я вскочил и побежал дальше по солнцу, пока пот солоноватый не стал скатываться по ресницам. Через большие улицы и грязные дворы, моя тень бежала впереди, а я за ней. Оборачивались ли на меня, видели ли мокрые пятна на спине и подмышках?
Только на детской площадке я нашёл уединение, холодный ветер обдувал меня, приводил в порядок. На небе собирались облака в различные создания фантазии.
— Дядя, – крикнули в мою сторону, – подай мяч!
Под ногами у меня оказался разодранный ещё отцами футбольный мяч. И… я не знал, что с ним делать. Детские головы появились из ниоткуда, повылазили из-за деревьев, песочницы и ещё чего, чем обычно лишают детей энергии. На минуту я замешкался, на секунду испугался.
— Ну, подай мяч! – продолжали кричать дети.
И не выдержав такого унижения, я ушёл, бросился в арку, оттуда — куда-то ещё, где было как можно меньше людей. Долго я бродил, пока живот мой не заурчал и не начал сам себя пожирать. Аллеи заполонили подростки, полные радости; хипстеры попивали кофе, очереди выстраивались к пережившим карантин забегаловкам. Я поглядывал на оголённые ножки, на красивые платья, скрывающие женские недостатки, и хахалей с выгравированными прессами. Ох, и сколько зависти, и сколько отвращения, и сколько себя заколол, столько всего испытал, и закончилось всё одним — страхом при виде пьяной толпы на Хохловской площади. Среди них было одно знакомое лицо, некрасивое, но симпатичное, пожирающее со стонами пиццу — давний знакомый. Он узнал меня, а его. Не хотелось к нему идти — хотелось бежать дальше, чудом оказаться дома. Однако желудку себя не хватало, да и всплыло в голове слово одно — неприлично — счастливо забытое. Не успел я моргнуть, как оказался на пути к давнему знакомому.
— Недалеко мы от котов ушли, ой недалеко, – жалобно бубнил я себе под нос.
От улыбки заболели щёки, жир от сыра стекал по усам.