Поэтику Натальи Явлюхиной сближает с поэтикой Егора Летова не столько даже устройство образов, сколько пульсация речи, прерывистое — иногда будто захлёбывающееся — дыхание. Захватывает дух и от игры отражений, вместе складывающихся в своеобразную систему зеркал.
***
кто не стал машинистом станет проводником
я отпущу то что держит меня за ресницу
на оранжевой ветке метро и на Орджоникидзе
где выступала «Гражданская оборона»
и наступавшее лето мне было знакомо
по тополям, я прислонюсь к проводнице
речным наполненной сквозняком
она слушает лишь сыгранное вполсилы
в шесть утра и как дышит тайком
псина которую школьники загасили
и на этом мигающем свете
ей как и мне нравятся только дети
сходившие на перемене за дробовиком
ей как и мне нравятся только ливни
с ландышами в финале
невосполнимый зеленый и синий наивный
кто не стал бы частицей с той стороны ствольной стали
с этой когда-нибудь станет собой целиком
***
долгий путь на дедушкиной ниве
сквозь июль огня по колее
спросишь их а что это за птица
села в середину трав и пыли —
просияет солнце на руле
и погаснет свет в автомобиле
засыпай и пусть тебе приснится
птица что уже не повторится
полмосквы в арктической тени
маресьевской сирени, некрологи,
белая лимонница дороги
на руле темнее полыньи
школа институт озера ели
боже сделай больно и красиво
напоследок, раз уж выносима
истина во сне: пусть нам доснится
как здесь было всё на самом деле
мы всю жизнь боялись и хотели
знать/спросить какая это птица
***
в комнате темной в комнате остальной
перевернуть подушку другой стороной
чтобы услышать шаги под Воронежем так же
ясно как слышит нетронутый смертью больной
шаги в коридоре когда никого не звал
не прислонялся к слону, не троился в трельяже
не ощущал истину как провал
тот кто уже через это прошел не задев
ни куста бузины под воронежским небом, не выдав
никого из своих, курит в конце помех
и березой в дисперсном снегу распускается выдох
***
снова июнь где человек как река
в которой герасим топит свою муму
каждую ночь и от этого ноет рука
и цепляется тень под последним ребром за корму
где глеб самойлов смачно поет про детку
и у бога лицо белое как таблетка
в темноте и кирпич чешется в животе
палку чубушник перегибает снова
в шесть утра еще раз посмотрю за корму но в воде
той ничего святого
как ни смотри как ни прощай другого
как эвелине в магнолии ни отвечай
терпеливо сто лет про пакет
а наушник вытащишь невзначай
не дослушав про мотоциклет —
мечется птичка в чубушнике, ласково гнида
кличет молочное райское горе обидой
словно чужую собаку во сне вызывает
но она не идет и имен у нее не бывает
***
как стемнеет пятнадцать минут до Нескучного сада
по району в слепящих просветах советского лета
выползают бомжи в ожерельях Венеры из ада
геосмином дышать и стрелять у метро сигареты
и рифмуя «апрель» и «капель» как не снилось врагу
призрак школьницы выгнанной с литературы во вторник
попадается мне здесь на каждом зеркальном шагу
от реки до ротонды в октаэдре хвойных потемок
то ли ей то ли нам повстречался некровный родной,
выпускник своих собственных снов, заговорщик молчанья
научившийся в шуме дождя различать костяной
перестук, близнецов стороной
обходить, избегать узнаванья
возле летнего домика графа Орлова, нести
йорк-терьера в руках как сиреневый факел которым
мы подожгли бы тех кого не спасти —
их ненаглядных овчарок с открытым взором —
если бы мне перехватчику двойников
не показалось когда посмотрела снова
что ступает по гальке с собакой-поводырем
человек незнакомый и в звуке его шагов
нет ничего костяного
если бы я не усомнилась в нем