Женщина, которая оказала самое большое влияние на Сергея Есенина: так называли Айседору Дункан. 100 лет назад, летом 1920 года, американская танцовщица отправилась покорять Европу, и этот путь повел ее дальше, в Россию – и к Есенину.
После гастролей в Париже Айседора получила приглашение от советских властей – организовать новую революционную театральную школу в Москве.
Дункан писала в мемуарах, что отправилась в советскую Россию с намерением порвать со старой жизнью, стать товарищем среди товарищей: “Я не взяла с собой туалетов, так как в своем воображении должна была провести остаток жизни, одетая в красную фланелевую блузку среди товарищей, одинаково просто одетых”.
Реальность оказалась значительно роскошнее, и ничего подобного в старой жизни у танцовщицы не было. Советское правительство предоставило ей в Москве дворец на Пречистенке: мебель в залах сверкала золотом, в зимнем саду цвели пальмы и кактусы. Айседора вела вполне буржуазную жизнь во дворце, а в революционном театре придумывала для себя танцы, в которых размахивала красным флагом.
Она пыталась движениями передать революционные лозунги - и изображала на сцене Коминтерн, собрания пионеров и комсомольцев. В Большом театре из правительственной ложи ей даже аплодировал Ленин.
Зрелище было действительно довольно необычное для того времени: Дункан была основоположников жанра свободного танца. Она выступала босиком и без лишней скромности заявляла: “Я открыла искусство танца – искусство, утраченное две тысячи лет назад!”
Есенин в отличие от Ленина не ограничился просто посещениями выступлений Дункан – он в нее влюбился. В свою очередь, и танцовщица мгновенно увлеклась молодым поэтом.
Возможно, этому поспособствовало то, что Айседору с юности тянуло к славянским типажам. Когда ей было 18 лет и она только начинала свои вступления, в Чикаго она чуть не вышла замуж за 45-летнего поляка Ивана Мироского.
И вот теперь – голубоглазый русский крестьянский парень… При виде Есенина у нее возникло такое же впечатление, как и у многих других, которые описывали свою первую встречу с ним: Паренек в белой рубашке, волосы волнистые, с золотым отливом, большой завиток как будто небрежно (но очень нарочно) падал на лоб - завиток придавал ему схожесть с молоденьким хорошеньким парикмахером из провинции”.
Есенин и Дункан поженились. Правда, брак выглядел довольно странно: Дункан не знала русского, Есенин английского - и они на людях общались через переводчика.
Впрочем, многое они понимали без перевода, по жестам и выражению лица – во время бурных сцен и ссор, которые постоянно происходили между двумя эмоциональными натурами. Современники описывали один такой момент – как Есенин грубо в сердцах оттолкнул прижавшуюся к нему Айседору, а она восторженно воскликнула: “Ruska lubow!”
Но самая грандиозная ссора произошла не в России, а в США, куда они поехали в конце 1922 года. В Нью-Йорке их пригласил в гости выходец из России еврейский поэт Мани Лейб. Собралось немало народу, которые хотели увидеть поэта русской революции. Его попросили выступить - и он выступил: стал читать стихи с антисемитскими выпадами.
Разразился скандал, и в пылу полемики сильно выпивший Есенин устроил такой дебош, что его пришлось связать. На следующий день Есенин, правда, сильно испугался и написал Лейбу письмо, в котором пытался оправдаться тем, что, оказывается, он одержим тяжелой падучей – наследственным заболеванием, которое досталось ему от дедушки.
Позже, возвращаясь из-за границы домой, поэт говорил уже по-другому. Он в письмах жаловался друзьям, что жители Запада не поняли его – и ругал их за бездуховность: “Пусть мы нищие, пусть у нас голод, холод, зато у нас есть душа, которую здесь сдали за ненадобностью в аренду”.
Примерно такие же мысли Есенин вкладывал и в свои стихи о Нью-Йорке – в них американцы представали в весьма неприглядном виде:
На цилиндры, шапо и кепи
Дождик акций свистит и льет.
Вот где вам мировые цепи,
Вот где вам мировое жулье.
За скандалом в Нью-Йорке последовали новые скандалы, уже по возвращению в Россию - но об этом в следующей публикации, в продолжении историй о Есенине и Дункан
